В ноябре стало известно, что ректор вплотную приблизился к смерти.

Второго декабря Джоан сказала Рою:

— Он заболел воспалением легких. Это конец.

Четвертого декабря, когда мы собирались идти обедать, нам сообщили, что ректор умер. Деспард-Смит объявил об этом студентам, и трапезную затопила непривычная тишина. В профессорской, после того как мы выпили кофе, Деспард сказал:

— Я никогда его не забуду. Он был очень человечным.

Однако уже через несколько минут он принялся деловито обсуждать с Винслоу и Брауном, кто теперь должен взять на себя обязанности распорядителя.

— Я уже не заместитель ректора, — сказал он. — С той самой минуты, как умер нынешний ректор. В Уставе говорится совершенно определенно, что о вакансии объявляет старший член Совета. Я, признаться, не представляю себе, как Гей с этим справится. Мы попали в очень неприятное положение.

Винслоу с Брауном опять углубились в Устав, но за последние недели они выучили его почти наизусть — ничего нового им найти, конечно, не удалось. Весной, когда впервые разгорелся спор о подготовке к выборам, на эту часть Устава ссылались Кристл и Браун.

— Да, ничего не поделаешь, — сказал Браун. — Надеюсь, Гей все же справится со своими обязанностями. А может быть, он решит не брать на себя такую серьезную ответственность и откажется этим заниматься. Тогда, поскольку Пилброу нет, за дело возьметесь вы, и все будет в порядке. Но мы не имеем права лишать Гея его полномочий. Нам надо немедленно послать ему извещение.

Деспард-Смит сейчас же написал Гею записку, в которой сообщил, что сегодня, в девятнадцать часов двадцать минут, ректор скончался и Гей должен созвать завтра официальное собрание, но что это чистая формальность и собрание продлится не больше десяти минут. «Если Вам затруднительно выходить из дому в такую дурную погоду, — приписал в конце Деспард, — то уведомьте нас об этом, и мы сами сделаем все, что нужно».

В профессорскую вызвали главного привратника и послали его с запиской к Гею. Ему было строго наказано, что он должен передать извещение немедленно, лично Гею, даже если тот уже лег спать, и обязательно принести ответ.

Я пошел к Рою, а остальные решили дождаться возвращения привратника.

Ночь была пасмурной, моросил мелкий ледяной дождь. Мне вдруг показалось, что во дворике непривычно темно, я огляделся и с грустью увидел черное окно ректорской спальни.

Рой сидел за письменным столом и читал последние листы корректуры.

— Тебе уже, конечно, сказали? — спросил я.

— Сказали, — ответил Рой. — Его-то путь завершен, и наша жалость ему не нужна… да он едва ли и понял, что умирает. А вот его близкие столкнулись сегодня со смертью в полном сознании.

Вскоре к Рою поднялась Джоан, и он ушел с ней в Резиденцию.

Я возвратился в профессорскую; Браун, Винслоу и Деспард все еще ждали ответной записки Гея.

— Это истинное бедствие, — услышал я входя слова Деспарда, — что наш Устав предписывает замещать умершего ректора старшему члену Совета. Поневоле позавидуешь другим колледжам, где учреждена постоянная должность заместителя. — Из ответа Винслоу я заключил, что они уже не в первый раз обсуждают это.

Через некоторое время явился главный привратник; его старый, залоснившийся цилиндр намок и потускнел. Он отдал Деспарду большой конверт с сургучной печатью.

— Профессор еще не спал? — спросил его Браун.

— Что вы, сэр!

Мне показалось, что бесстрастно почтительное лицо привратника озарилось мимолетной усмешкой, но я не был в этом уверен.

Деспард-Смит, мрачно нахмурившись, прочитал письмо Гея.

— Ну вот, это подтверждает мою мысль, — сказал он, протянув нам письмо. Оно было написано твердым, изящным почерком девятнадцатого века:

«Дорогой Деспард,

Ваше известие нимало не удивило меня, однако я искренне скорблю о Ройсе и его домочадцах. Он — пятый ректор, ушедший от нас в иной мир с той поры, как меня провели в члены Совета.

Я готов выполнить все обязанности, возложенные на меня предписаниями нашего Устава, и манкировать ими не собираюсь. Что же касается до экземпляров Устава и „Положения о выборах“, доставленных мне вместе с Вашим письмом, то вы совершенно напрасно обеспокоили себя: в продолжение последних недель я неоднократно освежал в памяти необходимые в настоящем случае параграфы этих документов и теперь решительно убежден, что сумею выполнить свой долг.

Я позволю себе не согласиться с Вашим мнением относительно формальности имеющего быть собрания. Я уверен, что, придав нашей встрече чисто формальный оттенок, мы не сумеем выразить должного уважения к памяти покойного ректора. Вместе с тем я считаю, что собрание не следует чересчур затягивать, и предлагаю начать его завтра в четыре часа сорок пять минут пополудни. Мне всегда представлялось, что четыре часа тридцать минут — время слишком раннее. Чай я предложу подать к четырем часам пополудни, как обычно.

Всегда Ваш

М. Г. Л. Гей».

— Итак, старик заявил свои права, и нам не остается ничего иного, как подчиниться требованию Устава, — сказал Браун.

На следующий день все, кроме Гея, пришли в профессорскую с опозданием. За чаем ели мало и разговаривали вполголоса — однако не от горя, а из соображений внешней благопристойности. Накануне многим действительно было очень горько, но горестные сожаления о знакомых глохнут довольно быстро: эгоизм здоровых людей вытесняет их из наших сердец столь поспешно, что людям неловко признаваться в этом друг другу, и печальные лица, в добавление к траурным нарядам, помогают им сохранить декорум. Сегодня в профессорской не было только Пилброу; но лишь трое из нас по-настоящему страдали: Кристл, такой резкий и грубый, что все его сторонились, Джего, выглядевший вконец измученным, да Рой Калверт — он всю ночь провел в Резиденции, и его ввалившиеся глаза были обведены черно-синими кругами.

Впрочем, Джего-то истомило тревожное ожидание, а не печаль, так что искренне горевали о Ройсе только двое — Кристл и Калверт; они даже не замечали всеобщей возбужденности.

В половине пятого многие уже сидели на своих привычных местах за столом для совещаний; однако Гей неторопливо попивал чай и по обыкновению громко разглагольствовал — слушай, кто хочет. Наконец часы пробили три четверти пятого, и он сказал:

— Так-так. На четыре сорок пять я назначил собрание. Пора начинать. Да, время подошло, джентльмены.

Он сел на председательское место и оглядел собравшихся. Приглушенный шум голосов постепенно стих. Гей с трудом поднялся на ноги и для устойчивости оперся руками о столешницу.

— Сидите, джентльмены, — проговорил он. — Я встал, ибо известие, послужившее причиной сегодняшнему собранию, приличнее сообщить стоя. — Он выглядел элегантным и внушительным; его бородка была аккуратно подстрижена и причесана; он как бы даже помолодел. — Да, я должен сообщить вам грустную новость. Чрезвычайно грустную. Вчера вечером скончался наш ректор. Я назначил собрание на сегодня, повинуясь требованиям Устава. А сейчас мне хочется сказать несколько слов в память о нашем покойном руководителе. — Гей говорил больше получаса. Его звонкий голос звучал ясно и отчетливо — довольно длинная речь, видимо, нисколько его не утомила. И он почти не сбивался. Только раз или два память подвела его, и он приписал Ройсу черты характера и поступки прежних ректоров. Сегодня Гей был в хорошей форме; он умел, а главное, любил говорить на публику, и ему удалось припомнить совсем недавние, близкие нам события из жизни Ройса. Одно было нехорошо — он откровенно наслаждался собственной речью.

— Но потом его сразила болезнь, — закончил Гей, — и в ней, как выражаются сказители моих саг, таилась его гибель. Да-да, именно гибель. Он встретил ее так же мужественно, как герои моих саг. У него, правда, было утешение, которого не было у них. Он скончался в истинно христианской вере, а жил столь праведно, что ему не приходилось страшиться божьего суда.