-Кира? Её не было. И откуда ей знать дорогу к сторожке? - засомневался Штефан. - Надо поскорее домой добраться. Там разберёмся.

-Садитесь в сани. Я захватил тёплую попону. Сейчас вас укутаю, - он сорвал шарф с шеи, протянул его Штефану, - этим можно голову замотать, тогда теплее будет.

Штефан с удовольствием закрутил вокруг головы шарф. "Как немец под Москвой в сорок первом году", - улыбнулся своим мыслям. Серёжа развернул сани, и Томас, фыркнув облаком пара, двинулся в сторону мызы.

-В Ленинграде вы мне показались много старше, чем сейчас, - вырвалось у Штефана.

-Зато теперь наши года сравнялись, - отозвался Сергей. Он старательно избегал называть Штефана по имени, и тот это понял.

-Я всё помню, Сергей, - тот недоверчиво оглянулся, - да-да, всё помню. И малыша Серёжу, и его маму Ольгу. И всё, что было до тридцать первого года, и после. Теперь я вспомнил всё.

У Серёжи сжалось сердце: что-то было не то в словах Штефана. А он продолжал:

-Теперь мы с тобой уже не отец с сыном, а скорее, братья. Но ты должен знать, что я помню и могу рассказать тебе о каждом прожитом нами дне. И я очень дорожу этими воспоминаниями.

-Знал бы ты, - тихо отозвался Сергей, - как мне всегда хотелось сказать тебе и маме, что дороже вас у меня никого нет. Все долгие, бесконечные годы мечтал об этом, - он покашлял, стараясь скрыть наплыв эмоций.

Штефан печально улыбнулся, вспомнив, как его приёмный сын вдруг в одночасье стал отвергать нежность, ласку, любовь, считая их проявление пережитком буржуазной морали, а потом даже собрался отказаться от родителей, да что-то удержало от последнего шага. Олечка тогда обливалась слезами, не понимая, в кого это выродился прежде добродушный, покладистый и чуткий ребёнок.

Олечка! Сколько всего они с нею пережили! Знать бы, досталось ли ей хоть чуточку счастья в том сияющем зазеркалье, куда они с Андреем Монастырским сбежали? Хорошо бы, коли досталось! Если б мог, он бы всем-всем раздавал счастье и любовь полными пригоршнями. И тут его укололо: Дашенька! А она-то как? Только что была здесь - не фантом, не призрачное видение... Несчастная и одинокая. Откуда она взялась в заснеженном лесу? Вернулась ли к себе? И тут всё его существо охватило мучительное беспокойство: как она теперь там, одна, без него? Может, надо было вернуться вместе с нею? Нет, лучше пусть она здесь останется, потому что его выбор сделан: он может жить только тут. Он принадлежит этому времени, здесь его родители, его дом. И ещё Кира.

Смутным и болезненным видением пронеслась в памяти его коротенькая семейная жизнь с беспокойной упрямой девицей, он помнил все странности этого давнишнего союза: от дерзкого фиктивного брака до полуиллюзорной встречи в тридцать первом году. Воспоминания причиняли мучительную боль, а он не желал этой боли. Но надо зажать сердце в кулаке и вспомнить подлинное прошлое, каждый год, каждый день. А как отличить истину от внушённой ему подделки, друзей - от врагов? Холод охватил его, зубы стали выбивать дробь. Потом до него дошло, что холод шёл к нему не снаружи, нет. Он пробивался изнутри, из самой глубины его нутра, расплываясь ледяными иголочками по всему телу так, что замирало сердце. К тому моменту, когда они наконец проехали злополучные полверсты от сторожки до мызы, Штефана уже не просто бил озноб, его трясло так, что Шурка высунула голову и с удивлением уставилась на него. А он только и смог, что натужно улыбнуться ей прыгающими губами.

Добравшись до жарко натопленной кухни, он с облегчением передал Шурочку в руки разохавшихся Марты и Софьи Григорьевны, а сам взбежал к себе наверх. Когда через десять минут, Иван Фёдорович постучался к нему, чтобы напоить чаем с малиновым вареньем, он увидел сына, закутавшегося во всё, что нашлось шерстяного и укрывшегося пуховым одеялом по самое горло. Штефан лежал с закрытыми глазами. И Иван Фёдорович понял, что сыну сейчас не до разговоров. Он тихонько поставил чай на прикроватный столик и на цыпочках направился к двери.

-Папа, пожалуйста, осмотри девочку. Она страшно промёрзла и, кажется, у неё шок от испуга, - услышал он срывающийся голос сына.

Иван Фёдорович живо обернулся, но Штефан уже вновь лежал с закрытыми глазами.

-Ты можешь осторожнее? Что ты её ворочаешь? Нельзя так осмотреть?

-Кто из нас доктор? Ты или я? Лучше бы поддержала ей голову.

Голоса - сердитый мужской и встревоженный женский - показались Кире отдалённо знакомыми. Она почувствовала, что её поднимают с пола чьи-то руки, перекладывают на что-то мягкое. Мужчина и женщина продолжали перебрасываться короткими сердитыми репликами, тихонько спорили между собой. Женщина настаивала, чтобы больную перенесли к ним в дом. Мужчина возражал, доказывая, что Кира сама должна решить, где ей лучше находиться.

-Видишь, она никак не приходит в себя, - настаивала женщина, - отнеси её к нам, там не только ей, но и тебе будет удобнее её лечить.

-Да пришла она уже в себя! Ты что, не видишь? - и после секундного молчания: - Кира, открой глаза. Я же вижу, что ты нас слышишь!

Но Кира помотала головой:

-Не хочу. Вас нет, мне всё снится.

-Глупая, - засмеялась женщина, - мы здесь, рядом. Ну-ка открой глаза!

Она разлепила сначала правый глаз, потом левый. Хорошенькая, очень молодая женщина улыбалась ей вишнёво-чёрными глазами, рядом смущённо теребил светло-русые кудри высокий молодой мужчина. Кира охнула и села, опираясь рукой в мягкую перину, на которую её уложили.

-Олечка! Андрей! - протянула к ним руки, принимая в объятия обоих друзей.

Несколько минут никто ничего не мог сказать, только беспорядочные ахи да вздохи. Дамы шмыгали носами, вытирая глаза уголком простыни - носовые платки, как обычно, внезапно все пропали.

-Вот что, давайте чай пить, - предложил Андрей и резво полез в буфет. Девушки переглянулись и дружно хихикнули: ясно же, что он не хочет демонстрировать свою "слабость", потому и отвернулся, а у самого глаза на мокром месте и носом хлюпает.

-Никогда не думала, - сказала Кира, глядя на подругу блестящими глазами, - что буду молчать, встретив вас. Столько раз с тобой мысленно разговаривала, спорила, а теперь сижу - и не знаю, с чего начать...

-У меня то же самое, - кивнула Олечка, - так тебя не хватало, постоянно помнила, что где-то там осталась ты. А вот теперь...

-Да бросьте вы, - отозвался Андрей, заваривая чай, - так всегда бывает, когда долго люди не видятся. Как же ты набрела на наш домик?

Кира удивлённо посмотрела на него:

-А что сюда дорога заказана? Шла-шла и пришла, - она вглядывалась в друзей и видела, как они изменились. У Андрея появились лучики морщинок в уголках глаз, да и их васильковый цвет будто бы слегка слинял. А у Олечки в волосах мелькали серебристые нити. Так странно: свежее лицо, но кожа словно бы истончилась и чуть пожелтела на висках. "Им можно дать около сорока лет. Конечно, они выглядят очень молодо, но годы уже чувствуются", - мелькнуло у Киры.

-Что, постарели мы? - догадалась о её мыслях Олечка и вздохнула, - время идёт... Даже для Норы и Ричарда время движется, конечно, не так, как для нас, но всё же...

Что-то в её тоне Кире показалось странным, она кинула быстрый взгляд на подругу.

-Ты несчастлива там? Он обижает тебя? - спросила она напрямую. Андрей смущённо покосился на Олечку и закашлялся. А та встала, подошла к окну, где по-прежнему на подоконнике сидела и таращилась в окно серая кошка, погладила её пушистую спинку, повернулась к Кире:

-Несчастлива? Обижает? - её карие глаза стали совсем чёрными, - да я каждую минуту Бога благодарю, что он позволил мне быть рядом с Ричардом. И молюсь только об одном, чтобы так всегда продолжалось, до последнего моего часа. И тогда, когда этот миг настанет, пусть мне будет позволено хоть тенью его тени остаться, но только чтобы с ним, - она страстно сжала руки. - А ты говоришь "обижает"!