На миг, когда он с неприкрытым ужасом вгляделся вниз, ему показалось, что он видит некую кошмарную тварь, извивающуюся и горящую на вертеле над одним из погребальных огней. В красных тенях, окружавших огонь, жуткие фигуры дергались и плясали под адскую музыку, разносимую ветром. Де Мариньи не слышал воплей жарящейся на костре твари — кем бы она ни была, — и он был рад тому, что ледяной ветер уносит от него эти крики. Но еще больше стала его радость, когда его унесло от этого видения к другим, не столь ужасным.
С огромным облегчением он стал рассматривать храмы на горных террасах Зака — обители забытых снов. Здесь до сих пор жили многие из его собственных юношеских сновидений. Они мало-помалу таяли, как это в итоге и полагается всем снам. Но не успел де Мариньи с печалью наглядеться на туманные виды Зака, как его неодолимо понесло прочь, и он промчался между двумя хрустальными горами-близнецами, которые вздымались ввысь, соединялись своими пиками и образовывали роскошную арку; а потом де Мариньи очутился над гаванью Сона-Ниль, благословенной страны фантазии. Но, видимо, любоваться Сона-Нилем было не так уж важно, поэтому де Мариньи снова унесло прочь. Он промчался над Южным Морем к Базальтовым Столпам Запада.
А некоторые говорят, будто бы за тем местом, где эти черные колонны вздымаются над океаном, лежит прекрасная Катурия; более мудрые сновидцы уверены в том, что эти колонны — всего-навсего врата, за которыми находится чудовищный водопад, где все океаны сновидений с чудовищной высоты падают вниз, в пространство за пределами изведанной вселенной. Де Мариньи когда-то слышал об этом, и он мог бы найти ответ на этот загадочный вопрос, если бы его мгновенно, без предупреждения не умчало в Зачарованный Лес. По всей видимости, в этих густых чащобах находилось что-то еще, что ему хотел показать Кхтанид, ибо на этот раз де Мариньи оказался в исключительно редко посещаемой части леса, куда даже зуги отправлялись нечасто… и вскоре он понял причину осторожности зугов.
Приземистые дубы здесь росли намного реже, и все либо засохли окончательно, либо были близки к тому, и все вокруг поросло неестественно огромными грибами, торчавшими из мертвой почвы и упавших гниющих стволов. Царили сумрак и безмолвие столь непроницаемые, какими они могли быть, пожалуй, в начале времен; на площадке, смутно напоминающей поляну, лежала огромная каменная плита, а в середине ее темнело тяжеленное железное кольцо фута три в диаметре.
Перед де Мариньи, на поверхности каменной глыбы, возникли странные замшелые руны, и, пока он их разглядывал, сумрак и тишина нестерпимо сгустились. Де Мариньи смотрел на высеченные на камне письмена. Наконец до него дошел их смысл, и он содрогнулся. Одна строка этих рун явно предназначалась для того, чтобы не выпустить нечто из-под камня, а вторая, похоже, была наделена силой, способной отменить первую строку.
И тут душа де Мариньи сжалась и отпрянула — к ней словно бы близко поднесли некий чудовищно чужеродный символ. Он расслышал собственный голос, произносящий слова из отвратительного «Некрономикона» Абдула Альхазреда: «Не мертвые могут вечно покоиться, а по прошествии странных эпох самая смерть способна умереть…» И де Мариньи понял, что рядом с ним находится нечто невероятно злобное, проклятое, что есть какая-то связь между этой каменной глыбой, лежащей неведомо где в чаще заколдованного леса… и всеми страшными демонами мифического цикла Ктулху!
Де Мариньи был уже неплохо знаком с БЦК (Божествами Цикла Ктулху), как их именовали члены Фонда Уилмарта, и вот теперь, в одно мгновение — быстрее, чем успел бы передать ему эти познания Кхтанид, в сознании де Мариньи замелькали воспоминания об этом страшном пантеоне:
Первым вспомнился жуткий Ктулху, самый главный в БЦК, пребывающий в плену в затопленном Р’льехе, где-то в необъятных и неведомых глубинах непостижимого Тихого океана. Кроме него был еще Йог-Сотхот, «все-в-одном-и-один-во-всем» — невообразимо страшное создание. Настолько чудовищен был его вид, что его истинное обличье и сущность на веки вечные спрятаны и скрыты под маской из двух радужных шаров. Он обитает в синтетическом измерении, специально сотворенном Старшими Богами, как вечная тюрьма для него. И поскольку измерение Йог-Сотхота параллельно как пространству, так и времени, порой туманно намекают, что он сосуществует со всей протяженностью первого и полностью совпадает со вторым.
Затем на разных уровнях в иерархии БЦК друг за другом шли: Гастур Неописуемый, стихия межзвездного пространства и воздуха — и предположительно, полубрат Ктулху; Дагон, древнее водное существо, некогда не без причин почитаемое филистимлянами и финикийцами, а теперь он являлся господином и повелителем субокеанских Глубоководов, которые выполняли различные задачи, главной из которых была охрана гробниц и сокровищниц Р’льеха, сжатых немыслимым давлением толщи воды; Ктилла — «тайное семя» Ктулху, его дочь; Шудде-М’ель, Повелитель Гнезд коварных Хтонийских копателей; гончие Тинд’лози; Гидра и Йибб-Цилл; Ниогтха и Цатхоггва; Ллоигор, Зхар и Итхаква; Глааки, Долотх, Тхамутх-Дижг и еще много, много других.
Перечень был длинный, многочисленный. Помимо этих — действительно существующих и имеющих физическую форму представителей Цикла Ктулху, имелось несколько чисто символических фигур, наделенных столь же устрашающими именами и атрибутами. Главным образом, речь шла о Азатоте, Ньарлатотепе и Шуб-Ниггурате, символы которых Фонд Уилмарта объяснял так:
Азатот, «верховный отец» цикла, о котором Фонд Уилмарта отзывался как о «слепом идиоте» и «аморфном сгустке непонятной материи, богохульничающим и булькающим в центре бесконечности», — на самом деле представлял собой разрушительное могущество атома. Это была ядерная реакция — а еще точнее, грандиозный атомный взрыв, изменивший идеальное спокойствие первичного НИЧЕГО и превратившего его в хаотичную и непрерывно эволюционирующую вселенную: Азатот — Большой Взрыв!
Ньарлатотеп — имя которого Титус Кроу считал неверным с грамматической точки зрения, анаграммой (хотя это было чистым совпадением) — представлял собой не что иное, как телепатическую силу, а потому был известен как «Великий Вестник» БЦК. Даже после того, как буйствующие персонажи Цикла Ктулху были низвержены и «посажены в тюрьму» или «изгнаны» Старшими Богами, Ньарлатотеп был оставлен на воле, чтобы доставлять послания от одного плененного участника БЦК другим. Как можно засадить в узилище чисто ментальную силу, телепатическую мысль?
Шуб-Ниггурат — в пантеоне считавшийся божеством плодовитости, этот «черный козел из леса с тысячей козлят» — на самом деле являлся силой, покровительствующей кровосмесительству, процветавшему среди БЦК с незапамятных времен. Ибо разве не входили ли в стародавние времена боги к дочерям человеческим?
И вот де Мариньи вновь увидел все это мысленным взором и познал истину всего этого и многого другого, касающегося БЦК. А еще он понял, почему Титус Кроу отважился на пересечение различных измерений и гиперпространства между мирами снов Элизии и Земли. Подобные странствия в прошлом предпринимали только два великих искателя знаний и один балбес, и из них троих только один вернулся в здравом уме — ибо путешествие Кроу имело величайшую важность. Оно было предпринято, чтобы положить конец вмешательству Ктулху в сновидения людей. Ибо с тех пор, как люди впервые зашагали по поверхности Земли, они, как истинные люди, видели сны и населили параллельные измерения сновидений своим воображением. А Ктулху, решив не упускать такую возможность, лежал в сумрачной дремоте в проклятых глубинах Р’льеха, и достиг определенного господства над снами задолго до того, как люди научились охотиться на мамонта. Но с самого начала земной мир сновидений оказался чужим для Повелителя Ктулху и оказал ему сопротивление, ибо он насылал сны о внешних пространствах, недоступных пониманию человека, а потому мог проникать в сны людей лишь ненадолго. Кроме того, многие обитатели мира сновидений — не сами люди-сновидцы, а живые фрагменты их снов — вели себя дружелюбно по отношению к людям из бодрствующего мира и с отвращением отвергали те принципы и понятия, которые собирался внести Ктулху в их странное измерение мифов и фантазий.
