– Донские тут есть? – громко спросил с порога Степан Тимофеич.

– Есть, батька, донские! Здравствуй, Степан Тимофеич, батька! – закричали радостные голоса в ответ. – Спасибо, отец наш!..

– Чего ж вы сидите! Гайда на волю! – крикнул Степан.

– Мы, батька, в колодках! Не встанем! – послышались голоса. – Пропадаем! Хвораем!..

Люди зашевелились во мраке на мокрой, смрадной соломе, раздалось громыхание цепей.

– Спаситель ты наш! – восклицали колодники. – Да неужто же мы дождались?! Слышали, ты из басурманского плена людей свобождаешь, а тут-то не ждали!..

– Боярский не слаще плен! Спасибо, упас от муки!

Казаки уже сбивали колоды с тюремных сидельцев; привели кузнеца расклепывать цепи. Горожане налезли в тюрьму...

– Вишь, проклятый, где держит людей! Сущий ад!

– Ну, кто тут донские? – спросил Степан.

– Я, Степан Тимофеич, батька! Я донской!

– И я тоже, Степан, я – Силантий Недоля!

Силантий был сверстник Ивана Разина, казак соседней станицы. С ним вместе Степан бывал в посольских походах.

– Куды же, Силантий, тебя занесло! С похмелья ты, что ли, сюды забрался?! – спросил Разин.

– Не шути, Тимофеич! Унять пора воеводу: уж так своеволит, так своеволит. Мы с кумом на торг, за товаром, а нас в тюрьму! А за что? За то, что с пищалью не езди... Так что ж нам, донским, и дороги в Царицын не стало?! Пищаль, лошадь, телегу, товары – все отнял! А что за казак без мушкета да без пищали?!

– Без пищали, без сабли каков уж казак! – подхватил кривой шорник, словно он был сам природным донцом.

– Кричит: дескать, вы, донские, подсыльщики Разина-вора! – продолжал Силантий.

– А меня ты, Степан Тимофеич, от смерти упас! Завтра меня в Астрахань слать хотели, а там бы казнили насмерть! – выкрикнул знакомый Разину голос из дальнего угла тюрьмы.

– За что ж тебя? – спросил атаман.

– Воеводского брата, князя Михайлу, я в Астрахани побил, да и на Дон побег, а меня по примете поймали: у меня одна бровь повыше другой... да волосом красен...

– Да никак ты, Никитка?! – воскликнул Разин.

– Я самый, Степан Тимофеич! Признал ты меня по голосу, а увидал бы в обличье – никак не признал бы, чего со мной ирод окольничий сотворил! А за что схватил? Что иду, вишь ты, на Дон!.. Говорит, никого с Волги на Дон не пустит. А уж приметы он после увидел. Разинским вором меня называл, обещал отослать к астраханскому воеводе.

– Разинским вором?! – переспросил Степан. – Сбивайте колоды, ребята, и всех отпустить! А я – к воеводе, про Разина-вора с ним потолкую!

Степан шел по улице, не чувствуя ног, словно летел. В висках у него звенело, глаза налились кровью, как у взбесившегося быка. Он широко размахивал руками, раскачиваясь всем телом. Лицо и шея его покраснели. Он скинул шапку, ветер трепал его волосы, играл в бороде, но не освежал. Внутренний зной жег Степана...

Из тюрьмы за ним потянулась толпа к воеводскому дому.

Дом воеводы стоял особо от улицы, покрашенный в голубую краску. Стены его толстобревные, как крепостные, в окнах с улицы, как в тюрьме, были вставлены толстые железные решетки, и то, что они были покрашены в белую краску, не придавало дому веселого вида. Как спесиво задранная голова, высился теремок с коньком наподобие кокошника, а над кокошником хвастливо сверкал раззолоченный шар. Дом стоял в глубине палисадника, где, на диво всем горожанам, красовались не подсолнечники и маки, а все лето цветущие розаны. У ворот палисадника стояли два стрельца с бердышами...

Никто из простого люда еще никогда не дерзнул ступить ногой в воеводский палисадник, никто не посмел подняться на крашеное крыльцо под высоким узорным шатром.

Стрельцы перед входом скрестили свои бердыши, преграждая путь.

– Н-ну-у! – рыкнул на них Разин, и оба стрельца с робостью отступили в стороны, освобождая проход, будто он ткнул им в лица горящую головню.

Степан пнул сапогом решетчатую калитку. Сорвав по пути алый розан, смело пошел по песчаной дорожке к дому и с нетерпением постучал рукояткой пистоля в крепкую воеводскую дверь...

Толпа горожан вошла вслед за ним в палисадник.

Не желая обнаружить перед толпою ни смущения, ни боязни, окольничий воевода Андрей Гаврилыч Унковский вышел из дома на крыльцо. Невысокого роста, толстый, с узкой, выпяченной рыжеватой бородою, он взглянул на Разина снизу вверх с таким выражением, словно глядел с колокольни в небесную ширь и ничего перед ним не было.

– Кто таков? – резким голосом надменно спросил он.

За спиной воеводы Степан увидал испуганное лицо астраханского немца-пристава и разразился внезапным хохотом.

– Ты что же, немецкая бобка, молчишь, не сказал воеводе, кто в город пришел? – Степан повернулся к Унковскому. – А ты меня не признал? – насмешливо добивался он. – А я ведь тебе задолжался. Да вот ведь я кто! – неожиданно крикнул Разин и с силой рванул его за бороду, так что воевода всем телом мотнулся вперед...

В толпе только ахнули от такой неожиданной выходки атамана. Унковский взвизгнул от боли и в страхе отпрыгнул в сени, стараясь захлопнуть дверь, но Степан ее придержал сапогом.

– Тпру, стой! – повелительно грянул он. – Куды ты уходишь? Али я тебя отпустил?! Теперь ты признал меня, так ответ держи: почему беззаконье творишь, собака?!

Хмель кружил голову Разина. Удивление толпы его дерзостью, испуг воеводы, перед носом которого Степан размахивал пистолем, посиневший от ужаса Видерос в воеводских сенях – все это еще больше задорило захмелевшего атамана.

– Какое мое беззаконие? – пролепетал воевода, как заколдованный, не в силах отвести глаза от дула пистоля в руках Степана.

– Перво твое беззаконие, что донских казаков бездельно держал в тюрьме, пищали у них отымал, лошадей, телеги... – начал Степан.

– Помилуй... – попробовал перебить его воевода.

– Не помилую! Далее слушай: другое твое беззаконие, что на вино в кабаке корыстно цену троишь. Чья цена на вино – твоя али царская?! Прибытков с царской казны захотел, вор, разбойник?! – наступая на воеводу, грозно выкрикивал Разин. – Вот я тебя батожьем сейчас на торгу!.. По «государеву делу» на виску пойдешь к палачу, ворище, корыстник!.. Иди пиши от себя к кабатчику, чтобы по царской законной цене торговал! – приказал Степан. – Ну, чего еще ждешь?!