– И право, как кошка, – проворчал воевода.

– Устрашилась, что я тебе в жены продам! – засмеялся Разин.

Боярин досадливо бросил полог шатра... Он осматривал разинский струг, щупал меха, любовался коврами, взвешивал на руке золотые кубки.

– Богато живешь! – заметил он Разину.

– Все астаринского хана наследие, – небрежно ответил Степан.

Больше всего воеводе понравилась шуба черного соболя, крытая серебристым бобром. Он гладил ладонью мех, дул в него, любуясь, как из-под черной мочки пушится голубоватый подшерсток соболя...

– Видал ты теперь, князь-боярин, как блюдут у меня княжну. Небось моих казаков там в колодах, не на подушках держат... Так и хану вели написать: пришлет он моих казаков, то и дочку свою получит в добре, а не пришлет, то я бобкой себе ее сотворю, возьму в полюбовницы, а наскучит – казакам в забаву кину, – вдруг пригрозил атаман.

– Срамник ты и, право, разбойник! – не сдержав раздражения, вскричал воевода. – Государев указ тебе ведом: ясырь персиянский покинуть, а ханскую дочку в первых статьях. Да пока не отдашь, то и на Дон пути не будет ни тебе, ни твоим казакам.

После его отъезда среди казаков по каравану пошел слух о том, что воевода совсем отказался от пушек и требовал только отдать царевну, но она завизжала, вцепилась сама в атамана и отказалась идти к старику, – так полюбился ей Степан Тимофеевич.

А воеводу и пуще сосет тоска: молоденькой захотелось. «Не отдашь, говорит, ханской дочки, и Дона тебе не видать!» Атаман уж шубу соболью ему отдавал и ковры-то сулил и кубки, а воевода свое да свое: отдай, мол, царевну – да баста! На том и уехал! – рассказывали казаки друг другу.