– Донские казаки, голубчик боярин Никита Иваныч, все беглая сволочь, и я за них не заступник, – душевно сказал царский любимец. – Ан в государстве уставлен для них уряд. Не можно нам тут в тюрьме их держать. Зимовая станица живет в Москве, как посольство иных земель. А кто же послов в тюрьму садит?!

– "Послы"! – вскинулся раздраженный Одоевский и беспокойно заковылял по горнице. – Коли послы, то пусть языками торга не метут!.. Твое дело, боярин, послы, а мое – всей державы сердце, Москву белокаменную блюсти от измены и смуты!..

– От того пуще смута, боярин, – собрав всю мягкость, настойчиво сказал гость. – Ну, мало ли спьяну бывает, боярин! Ведь сам ты помысли: мне столько с ними хлопот! Целой зимовой станицей скопились в Посольский приказ. А там у меня послы, иноземцы всяких земель, купцы. А казаки кричат, что на Дон отпишут про твое своевольство, грозятся, что к государю мимо меня через Челобитный приказ доберутся, что я за послов не вступаюсь. Кричат: прежде думный дьяк ведал Посольским приказом, Алмаз Иванов, и всегда заступался. Таких обид, кричат, казакам не бывало... Ныне, кричат, молодой князь Одоевский сам лезет на Дон сыскивать беглых людей, казаков убивает, – а ты и молчи! От того, кричат, Разину, вору, прибыток, что князья лезут на Дон да своеволят!..

– Собачье племя! – выбранился Одоевский.

– Что же делать, боярин? Я их ведаю и получше, чем ты. На войне я их видел: грабители, воры! Кабы не их грабежи, то ливонский народ с охотою шел бы в подданство государю, – не любят ливонцы шведов, – а донские своим грабежом раздували в них злобу... Государству от казаков только срам. Удельных князей не стало, а донской атаман – как удельный князь... Вечевщик... Да все же, Никита Иваныч, ты казаков отпусти. Еще воеводы не сели на Дон, и мы с тобой не хозяева. Да и рыскать в донской земле нашим детям не стать, от того возмущенье и ропот.

Одоевский понял, что если дойдет до царя об «усердии» Феди, то в нынешний трудный год может стрястись беда. Но он уж не мог одолеть охватившего его упрямства.

– Сказал – не отдам! Не от-дам! Не от-да-ам!!! – снова взвизгнул Одоевский, выводя из себя гостя.

– Батюшка, ку-уша-ать! – прозвучал в это время нежный, серебряный голосок Марфиньки. – Кушать готово!..

Одоевский вдруг спохватился, что дал себе лишнюю волю...

– Вот, вишь, до чего доводят нашего брата приказны дела! – в некотором даже смущенье сказал он. – Не обессудь, боярин Афанасий Лаврентьевич! Ведь чуть я с тобой не поспорил. И верно, что спьяну болтали они на торгу. Ты тех двоих казаков возьми. Я утре с подьячим к тебе их в Посольский пошлю, от греха. – Одоевский повернулся к двери. – Идем, стрекозина сестрица, идем! – с веселым оживлением откликнулся он.

И Афанасий Лаврентьевич сделал вид, что весь разговор шел только о двух казаках, а никакого третьего человека, который тоже имел донские права, не было и в помине...

Старуха сказалась, что ей неможется выйти. Одоевский знал, что она гордится перед простым дворянином, который стал выше бояр. Приказал позвать дочерей. Девицы вошли, засмущались, словно не знали, что в доме чужой. Афанасий Лаврентьевич развеселился.

– Не стыдитесь, боярышни, – я чуть помоложе вашего батюшки, в отцы вам почти что гожусь.

«Молодится не зря!» – подумал довольный Одоевский, зная, что царский любимец, может быть, даже его постарше. Князь Никита снова залюбовался своими дочками, велел им садиться. Знал, что привычны: в доме Голицыных, где им довелось погостить, все садятся к столу...

– Ты старшая, Марфинька, послужи за хозяйку, – сказал отец.

– Вина пригубь, поднеси по обычаю гостю! – подхватил Афанасий Лаврентьевич.

– Мы мыслили, ты старинный обычай забыл! – усмехнулся Одоевский. – Все в посольствах, все с иноземцами!

– От доброго в старине пошто отставать! – возразил с оживлением гость.

Хозяин захохотал.

– Поднеси по обычаю, Марфинька.

Марфинька вспыхнула, но встала, покорная повеленью отца, пригубила чашку вина, поднесла гостю. Опустив чуть косящие глазки, с той же скромной покорностью подставила щеку для поцелуя, поежилась от щекотки душистой бородой и усами.

– Так и спился бы, аки пьяница! – пошутил гость.

Обе девушки прыснули в широкие рукава, смутились своим озорством и смелостью и оттого совсем уже не могли удержаться...

Гость и хозяин расхохотались, глядя на свежие, хорошенькие заалевшиеся личики, и туча, лежавшая на обоих боярах, вмиг разошлась...

Стоит ли ссоры между боярами какой-то там беглый мужик, которого князь Никита предпочитал запороть насмерть, чем уступить ему и отпустить в донские станицы... Доведись, приключился бы тот же случай с Афанасием Лаврентьевичем, – разве он отпустил бы кого-нибудь из своих мужиков! Разве не было б это посрамлением боярского звания?! Ну, те двое, казаки зимовой станицы, – иное дело. А боярский холоп есть холоп!..

– Младший твой на государевой службе, в сокольниках, ведаю, а средний где же? – спросил за обедом гость.

– Не удосужусь я сам-то от государевой службы, а князь Федюша в вотчинах за меня. На нас, родовитых, перед богом и нашей державой ответ за земли, чтобы рожали богато...

– И то государево дело! – согласился гость.

Одоевский опять закосил, не умея понять – от души говорит боярин Афанасий Лаврентьевич или над ним смеется и попрекает нерадивостью к делам государства. На всякий случай он принял обиженный вид, ответил с холодностью:

– Без боярского усердия на земле, без урожаев да доброго торга и держава не устоит!

– Правда твоя, боярин! – воскликнул гость. – И не только землю блюсти по-мужицки, – боярское дело о промыслах помышлять: иноземцы у нас норовят покупать пеньку да куделю, а холсты у себя ткать, пряжу сучить у себя... Англичанцы, голландцы и шведы на наших парусах по морям ходят, и черные стоячие снасти на их кораблях – из нашей конопли и смолою нашей смолены, и бегущие белые снасти – наши, и стекло веницейское без нашего поташу не творится. Да мало ли что! Товар чей? Твой! А в Амстердаме, глядишь, на купеческой бирже англичане и те же голландски купцы раз в десять гребут за твои товары. Вот ты и суди: мы пуще других богаты, а все бедняками сидим у Европы на нижнем конце стола. За какие грехи? За лень да спесивость! Кабы прочие, как и ты, разумели, что в вотчинах, на боярской земле, в промыслах и в торге творят государево дело, то нам и почетное место в иноземных торгах по нашим чинам занимать бы!