– А на что вы ее в войсковую? Указа не знаете, что ли?! – строго спросил Сукнин.

– То касаемо ратных людей, а тут – баба!

– Ну, кинули в Яик – да полно! Пошто сюды? – Сукнин затянулся трубкой и сплюнул.

Степан посмотрел на стрельчиху.

– Иди-ка поближе, – позвал он.

Марья шагнула вперед.

– Да поставь ты кошелку свою!

И когда стрельчиха, скинув с плеча корзину, поставила ее на пол, Разин увидел лицо беглянки и тотчас узнал ее.

При виде Степана вся злоба и ненависть заиграли в ней. Она не сдержала бы их никакою силой.

– Куда ж ты из города побегла? – спросил атаман.

– Туды и бегла, куды надо! В Астрахань шла, куды ты не велел, вот туды!

– А что тебе Астрахань? – продолжал атаман.

– Там родилась... Бабка там у меня... Не могу больше тут, – устало, со злостью сказала стрельчиха. – В монастырь...

– От себя не уйдешь, – просто ответил Разин. – Горе твое ведь в тебе, а не в Яицком городе.

– Тебя там, злодея, нету – и в том мне отрада была бы! – с сухим, усталым надрывом вскрикнула вдова.

Разин качнул головой.

– Дура ты дура! – Он помолчал. – Ну ладно, пущу тебя к бабке... Да степью ты не пройдешь – волки сожрут либо ногайцы споймают, а то и сама без воды загинешь, Морем сплывешь...

Марья смотрела в лицо атамана. Она не ждала его милости, разрешения уйти. Она ждала грозного гнева, плахи, глумления – и вдруг все так просто. Не веря себе, Марья стояла перед Степаном. Сказать еще дерзкое слово? Какое? Дерзость не шла на ум...

– Ступай-ка домой. Как надо будет, так сыщут тебя и возьмут по пути...

Вдова растерянно повернулась к выходу.

– Эй, корзину-то забери с одежей! – окликнул ее дозорный казак.

Марья вскинула на плечо корзину и вышла из войсковой...

– Надо самим нам выслать лазутчиков к воеводе да вызнать, что народ астраханский про нас мыслит и что воеводы собираются против нас делать, – сказал Разин и стал подыскивать пригодного человека.

Нужен был человек не из донских казаков, а такой, кто ведает городские порядки. Хорошо бы было послать кого-нибудь из бывших стрельцов, но яицким Разин не доверял, а астраханского сразу узнают в Астрахани и схватят...

И выбор Степана пал на беглого царицынского стрельца Никиту Петуха, который должен был по морю сплыть на челне и неприметно пробраться в астраханские стены.

Получив наказ, Никитка пришел к Черноярцу, у которого только и можно было взять челн, чтобы выйти в море.

– Слышь, есаул, меня Степан Тимофеич к сатане посылает в гости, астраханского воеводу проведать! Челнишко давай, – сказал Черноярцу Никитка.

– Когда поплывешь?

– Чего ждать? Поплыву. Раньше ли, позже ли – все к чертям на закуску! – удало отозвался Никита.

– Стрелецку вдовку с собой не возьмешь ли?

– На черта сдалась мне стрелецкая вдовка!

– Челобитье писала: молила в Астрахань к бабке ее пустишь. Степан Тимофеич дозволил. Свези уж. Помнишь ту бабу, какая сама на плаху за мужем просилась?..

Берегом моря, между островов, на челне вез в Астрахань Никита Петух стрельчиху. Маша недвижно глядела на воду, не замечая ни палящего солнца, ни комаров, ни ветра, будто окаменела. В полдень Никита устал грести, пристал в береговые камыши, разломил пополам лепешку. Подхватил со дна челнока арбуз, пощелкал его, разрезал и протянул ей сочный, яркий ломоть. Она не взяла, хотя ее пересохшие губы растрескались и покрылись запекшейся кровью. Глаза ввалились и горели огнем, ветром сорвало с головы косынку, и тяжелая черная коса выпала из узла волос.

– Мертвый схоронен в земле. Муж, конечно, да что ж, не воротишь! Знать, тебе жить судьба. Сама под топор молила – не взяли, – вздохнул Никита. – Отведай арбуза.

– Уйди! – сказала она единственное слово.

Никита прикрыл остатки арбуза от солнца своим зипуном и снова взялся за весла.

Он греб неустанно до самых сумерек. Иногда встречал рыбачьи челноки, спрашивал, далеко ли до Астрахани.

В сумерках рядом с челном из камыша показалась внезапно громадная черная голова и хрюкнула. Маша вскочила, взвизгнула и чуть не опрокинула лодку. Никита резко гребнул, и челнок откачнулся от чудовища...

– Дура, чего ты?! Дика свинья в камышах сидит. Эко страх! А мы к ней не полезем! – уговаривал Машу Никита, сам испуганный ее криком.

Маша села на место, вдруг уронила голову на руки и затряслась плечами, закричала без слов, звонко, прерывисто, заливаясь плачем, переходящим в протяжный вой. Ломая руки, сползла она с лавки на дно челна и долго лежала, перекинув через борт руку в воду...

При всходящей луне Никита заметил остров и пристал к песчаной косе.

– Выходи, – сказал он, – заночуем...

Маша медленно поднялась со дна челнока, покорно вышла и повалилась у берега на песок. Лежала ничком, растерзанная, с растрепанными косами.

Никита развел из сухого камышняка костер от комаров, расстелил свой зипун и позвал:

– Иди к огоньку, заедят!

Она не ответила.

Он подошел, присел возле нее и потряс ее за плечо. Она вдруг вскочила, легко свалила его на песок и вцепилась пальцами в горло.

– Злодеи проклятые, душегубцы все!.. – захрипела она.

Никита схватил ее руку и начал ломать. Она отпустила горло и с плачем упала на песок. Никита злобно ткнул ее кулаком под ребра, встал, отошел к стороне и мрачно сел у костра; резал и ел арбуз с хлебом... Марья лежала ничком, скребя ногтями песок и вздрагивая всем телом от плача. Платье ее было разорвано и поднято выше колен. Казак подошел и одернул его. Она не заметила. Никита сел рядом с ней.

– Ну, уймись! – сказал он. – Жила лопнет... Буде, что ли! Назад все равно не воротишь... Иди к огню...

Он взял ее за плечи, тяжело приподнял с песка, волоком, будто мертвую, подтащил к костру и уложил на зипун. Она замолчала. Никита долго сидел, глядя в огонь, подкидывая еще и еще камыш. Оглянулся на стрельчиху. Она вся билась мелкой дрожью.

– Вишь, на песке навалялась – трясуху схватила! – со злостью сказал Никита. – И ветер пошел, продует...

Он лег рядом с Марьей, заслонив ее собою от ветра. Стрельчиха не двинулась, только по-прежнему дрожь сотрясала ее тело. Никита положил ей на плечо руку и подтянул вдову ближе к себе. Она поддалась... Жалость и теплота поднялись в Никите. Он чуть не заплакал сам, ощутив под рукой холодную нежную кожу дрожащей женщины... Отсвет костра играл на ее темной шее, растрепанные волосы толстой косы касались лица Никиты. Он прижал стрельчиху крепче к себе и вдруг ощутил, что они здесь одни во всем мире и он ей хозяин... Он ждал, что она рванется и закричит, и тогда он проявит силу, но она лежала с ним рядом недвижно и безразлично. Никита в раздражении тиснул ее так, что хрустнули кости. Она застонала и дернулась от него. Тяжело дыша, уперлась руками ему в грудь. Ее сопротивление разъярило Никиту... Он овладел ею легко. Недвижную и словно окаменевшую, он укрыл ее зипуном, заботливо подоткнул края...