Гав-гав! Здравствуйте!

Меня зовут Мухтар. А что, нормальная кличка для овчарки. В наступающем 2018 году мне исполнится двенадцать лет – я родился в год Собаки. Хорошим год должен быть для меня. Одно только грустно – двенадцать лет для собаки это уже приличный возраст. Можно сказать, я уже старик. Поэтому лежу сейчас спокойно на полу, а не ношусь, как раньше, с лаем за полосатым мячиком и не терзаю с рычанием хозяйские тапочки. Лежу спокойно на полу и посматриваю на сидящих за столом Мишу и Таню – братика и сестричку. Мише десять лет, а Тане восемь.

Миша с Таней разводят акварельные краски, о чем-то шепчутся и тоже иногда посматривают на меня. Пока всё спокойно. Надеюсь, в год Собаки меня не будут наряжать собакой – какой в этом смысл?

А в прошлом году меня наряжали то дедом морозом: привязывали ватную бороду, накидывали на спину красную кофту, обували в валенки. Видел я себя в зеркало – больше на козла в красном кафтане походил, чем на деда Мороза в шубе. То наряжали Снегурочкой: надевали на голову вязанную шапочку, из-под шапочки – торчат рыжие косички от куклы, а на хвосте – белые бумажные снежинки. Еще наряжали северным оленем (ну, это еще куда ни шло): на шее – бубенцы, а на голове – ветвистые рога из картона. Бубенцы, бубенцы, весело звенят! Хотели еще петухом нарядить – был год Красного Петуха, но я не дался.

А вот катание с ледяной горки в новогоднюю ночь мне очень нравится. Нет, сам я не люблю кататься. Во-первых, того и гляди с лап сшибут да еще и на тебе прокатятся. Во-вторых, пугаюсь я очень от этого бабаханья салютов и фейерверков. Ну и в-третьих, спичками жжеными от них сильно воняет – чихать хочется.

Я катание с горки почему люблю – потому что все уходят на горку и можно спокойно, не торопясь стащить что-нибудь вкусненькое со стола. Я предпочитаю заливное из телятины и жареную курочку. Можно еще рыбку жареную – тоже неплохо.

Так что, пока вроде всё спокойно: детки сидят за столом, краски акварельные разводят, кисточкой помешивают. Меня только одно смущает – предстоящий год не просто год Собаки, а год Желтой Земляной Собаки. Не покрасили бы.

Мы сегодня с Бонькой очень разочаровались в одном псе. Бонька – это моя собачонка. Породы квартирьер. Симпатичная собачонка. От женихов отбоя нет. Женихи, правда, в основном д,артаньяны. Извините, оговорился – хотел сказать, двортерьеры. Есть пара породистых из соседнего дома, название всё не могу запомнить – шпиндель-шнапс-штуцеры какие-то. У одного даже медальки имеются. Но оба страшные – у одного лапы колесом, у другого морда гармошкой. Моя Бонька от них презрительно отворачивается. А двортерьеры все красавцы как на подбор: здоровые, лохматые, статные! Как начнут задними лапами землю скрести, отбрасывать – аж метров на десять отлетает! Особенно среди них один выделяется. Весь черный – от пуговки носа до кончика хвоста. И кличка у него подходящая – Черныш. Тоже с нашего двора. Мы с Бонькой, признаюсь, на него даже виды имели – неплохое бы потомство получилось. Пёс неглупый, работящий – на местной автостоянке охранником подрабатывает. Он нас как с Бонькой на прогулке увидит, так обязательно подбежит. Хвостом из стороны в сторону машет, тявкает, поскуливает, вокруг Боньки скачет, всю обнюхает, от избытка чувств чихает. Ну, мы с Бонькой так и думали, что он в неё по уши влюблен.

А сегодня вышли на прогулочку – погода замечательная, наконец-то потеплело, даже с крыш капало. Смотрим, Черныш мимо по тропинке бежит. В зубах – здоровенная кость. Останавливается, смотрит в нашу сторону.

– Ну, иди, иди к нам! – говорю я ему дружелюбно. – Поболтаем. Отличная погодка сегодня, не правда ли?

Эта псина делает пару шагов в нашу сторону, но потом останавливается, на пару секунд о чем-то задумывается и… И бежит со своей костью дальше по тропинке. Бонька, конечно, остается в расстроенных чувствах.

– Вот она, Бонька, проза жизни! – вздыхаю я. – Променял тебя на какую-то паршивую обглоданную кость. Да не расстраивайся. Вон смотри, цуцик уже какой-то к тебе несётся. Мелковат, правда. Как блоха скачет.

Бонька рявкнула на цуцика, и тот, взвизгнув, ускакал обратно.

Нас было трое: я, Старый год и Новый.

Старый был задумчив, немножко грустный. Он тихо бродил по квартире, собирая свои вещички, изредка вздыхая и посматривая на часы – ему скоро надо было уходить.

Новый же, напротив, был весел, без умолку разговаривал и никуда не торопился – впереди у него был целый год.

– Во-первых, бросишь курить! – сказал он, обращаясь ко мне. – Сразу с двенадцати ноль-ноль.

– Бросит, бросит, – ухмыльнулся Старый, сминая в пепельнице сигарету.

– Фу, а надымил то! – поморщился Новый и, недовольно взглянув на Старого, продолжил: – Во-вторых, к лету выучим английский и французский…

– Вы бы еще китайский прихватили, – съехидничал Старый.

– Надо будет – и китайский выучим! – огрызнулся Новый. – А летом, предлагаю, взять путевку и прокатиться по Европе! Представляешь, Лондон, Париж, Мадрид, Вена…

– А кто картошку на даче окучивать будет, огурчики поливать? – спросил Старый.

– Да что же это такое! Перебивает и перебивает! – возмутился Новый. – А картошку с огурцами можно и на рынке купить!

– Экскюз ми, сэр! – извинился Старый. – Кажется, вы на моей шапочке сидите.

– Пожалуйста! – встал с дивана Новый. – А нечего свои вещи разбрасывать, где придется. Еще предлагаю заняться бегом…

– Сразу с двенадцати ноль-ноль? – снова съехидничал Старый, расглаживая свою шапочку.

– И гирями, – стараясь не обращать внимания на Старого, продолжил Новый. – Только гири надо купить в магазине.

– А не надо покупать, что зря деньги тратить. Они у нас с осени на даче где-то валяются. Мы ими грузди с рыжиками придавливали, когда солили. Ну, давайте-ка, по рюмочке. На посошок, как говорится. А то мне уже скоро уходить надо, – сказал Старый, взглянув на часы.

Мы с ним, чокнувшись, выпили по рюмочке водки и закусили грибочками.

– А ничего грибочки-то получились! – сказал Старый. – Ну, пора мне, пора.

Я проводил старика до двери и крепко на прощание обнял.

– Желаю вам обоим успехов! – сказал Старый и подмигнул в сторону Нового: – Адью, месье!

– Какой вредный старикашка! – сказал Новый, когда за Старым закрылась дверь.

– А ты знаешь, он был неплохим годом, – сказал я и достал с полки альбом с фотографиями. – Присаживайся, посмотрим.

– Какой ты здесь счастливый! – воскликнул Новый, когда я ему показал первую фотографию.

– В этом году у меня родился сын. Это он у меня на руках.

– А это кто такие, как черти перемазанные?

– Это я с ребятами на работе. Мы запустили установку. На месяц раньше срока. Чумазые, но веселые и радостные. А это я с ребятами вечером у костра, на Байкале.

– А с гитарой это кто?

– Андрюха, друг мой. А это мы в Саянах. Нас тогда накрыло снежной лавиной. Но ничего, выбрались. А это…

Я взглянул на Нового: он с завистью смотрел на разложенные фотографии.

– Не переживай! – сказал я ему и ободряюще улыбнулся. – У нас еще с тобой будет, что вспомнить.

Вот уже вторую неделю, перед сном, бабка Лена подкалывала своего мужа, деда Кузьму.

– Ну что, жеребец ты наш, – говорила с ехидцей она, сидя в кровати и поправляя подушку, – может, скинешь ватники-то свои да навестишь женушку? Хотя бы на полчасика-то.

Кузьма же в ответ только покряхтывал в своей кровати и недовольно ворчал.

– Ладно, ладно, – зевнув, говорила бабка Лена. – Чего уж там. Всё, улёгся? Тушить свет или еще нет?

– Улёгся. Туши, – отвечал Кузьма, и вскоре с его стороны раздавалось похрапывание.

А причиной ехидства бабки Лены послужила реклама, в которой снялся Кузьма – случайно. Шел он, семеня мелкими шажками, по улице – ходил в ЖЭК за отопление и воду платить. Подходят к нему какие-то люди и спрашивают: