Недавно у себя на огороде автоматическое пугало поставил – экс… эксги… тьфу ты! Сразу и не выговоришь – эксгибициониста. Стоит этот эксгибиционист в старом Витькином плаще и дырявой шляпе, сложив перед собой руки, а если слетятся на огород воробьи или забредут соседские куры – плащик как распахнет! Долго потом пернатые на огороде не появляются. Только вот любопытные зрители весь забор у Витьки на огороде повалили. Бабка Дарья даже с собой двух куриц приносила, чтобы посмотреть, как пугало работает.

В своем шикарном особняке вечером перед сном, сидя на широкой кровати в спальне, Губкин сладко зевнул, почесал спину и перекрестился:

– Господи, прости меня, грешного!

Он уже собирался укрыться одеялом, чтобы через минуту захрапеть, как услышал голос:

– Прощу! Но если ты всё тобою наворованное: этот и другой особняк, три дачи, пять машин, семь квартир – продашь, а деньги отдашь на дела добрые. А также драгоценности на три миллиона долларов и вклады в банках на семнадцать.

– Господи, а на мне только одна машинка да квартирка трехкомнатная записаны, – привстав с кровати, сказал Губкин. – Остальное не мое – родственников!

– Кого ты хочешь обмануть, дурень?! – рассмеялся голос.

– Прости, Господи, прости! – упал на колени Губкин. – Каюсь, грешен!

– Ну, так с завтрашнего дня и приступай! Сроку тебе – три месяца. Себе оставишь только то, что ты честно заработал.

– Господи! – упав на колени, взмолился Губкин. – Что же у меня останется-то?! Почти ничего!

– Что останется, то останется. Но ты будешь прощен!

Больше глас Божий не раздавался, а Губкин, крестясь и молясь, через час заснул в постели.

На следующий день Губкин приехал на прием к врачу:

– Доктор, я, кажется, на работе переутомился!

– Что вас беспокоит?

– У меня галлюцинации. Я слышал голос! Вчера перед сном было.

– И что же он говорил?

– Ничего особенного, – замялся Губкин, – но голос явно слышал. А в спальне точно никого не было. Жена с дочерью за границей отдыхает, вся прислуга на нижнем этаже. Один я был в спальне.

Врач Губкину прописал уколы и выписал рецепт. А также рекомендовал съездить на курорт, отдохнуть от работы.

Лечение и отдых на курорте пошли Губкину на пользу – больше Глас Божий его не беспокоил.

Познакомился тут с одной – по интернету. На фотографии – не красавица, конечно. Но ведь и я не красавец. Правда, у ней есть сын, так уже не ребенок – нянчиться не надо. Обменялись телефонными номерами. Голос мне ее немного басовитым и хрипловатым показался, но так это по телефону. Предложил встретиться. Что резину, говорю, тянуть – взрослые люди. «Правильно, – отвечает она, – чувствуется, настоящий мужик! Короче, бери тортик и приходи».

Прихожу, открывает дверь – и сразу мне чай пить с тортиком расхотелось: на фотографии она была лет на двадцать моложе. Но зато в плечах меня раза в два шире. И голос у ней по телефону приятнее был. Но сразу назад поворачивать неудобно, да и куртку с шапкой с меня моментом сняла, сзади подталкивает, чуть ли не коленкой под зад. Проходи, говорит, на кухню, не стесняйся, будь как дома. А мне та-а-ак домой захотелось! Вот, думаю, попал.

Сидим на кухне, чай с тортиком пьем. Она мне про свою работу рассказывать стала: работает охранником, в десятку с 50-ти метров из пистолета попадает. «Хочешь, – говорит, – я тебе прием классный покажу? Вот, замахнись на меня. Да замахнись, замахнись, не бойся!». Не успел я рукой махнуть, как она мне ее за спину вывернула, и я лицом в стол уткнулся – рядом с тортиком. И тут слышу:

– Маманя, а это кто?

Выпрямляюсь и вижу на кухне двухметрового бугая. Все, думаю, конец мне пришел!

– Это ко мне, сынуля, – отвечает маманя, – чай с тортиком пьем.

– Я у вас кусочек возьму, пойду в зал, телек посмотрю, не буду вам мешать.

У меня от сердца отлегло. Но, думаю, надо сматываться.

– Поздно уже, – говорю, – собираться надо.

– У меня переночуешь, – отвечает она. – Сынуля все равно скоро к своей подружке смотается, раньше утра не придет.

– Маманя, у тебя ста рублей не будет? – появился в дверях бугай.

– Дай ему, а то не отстанет. У тебя есть? – спросила меня маманя.

Я дал сынуле сто рублей, и тот смотался.

– Ну вот, мы и одни! – игриво сказала маманя, наступая на меня.

И тут, на мое счастье, зазвонил мой телефон – матушка интересовалась, когда я приду домой.

– Что? – прокричал я в телефон. – Потеряла ключи и не можешь попасть домой? Ну, хорошо, хорошо, сейчас приеду! Посиди пока у соседки.

– Что случилось? – поинтересовалась маманя.

– Матушка ключи потеряла, – с огорчением сказал я. – Возьму такси, отвезу и сразу обратно.

– Смотри мне! Чтобы сразу обратно!

Григорий Мотылев, молодой журналист, после окончания университета устроился на работу в одну из газет и вскоре получил задание – написать статью о городских нищих, число которых за последнее время заметно увеличилось.

Григорий решил не ограничиваться опросом нищих о их незавидной доли. Воскресным днем, в полдень, он подошел к центральному универмагу. Усевшись на крыльцо, положил рядом перевернутую шляпу для подаяний, а на груди повесил табличку, на которой было написано, что он, безработный интеллигент, умирает с голоду и ему нечем платить за квартиру.

Вскоре подошел еще один нищий. Судя по неграмотным кривым каракулям на грязной фанере, которая болталась на его груди, университетов он не кончал, но зато был инвалидом высшей группы, погорельцем и отцом десяти детей. Достав из сумки какие-то палочки, нищий ловко собрал из них два костыля. Положив на колени костыли и замусоленную кепку, он уселся рядом с Григорием.

– Здеся, ваще-то, Толян-слепой сидит, – сказал он хриплым, пропитым голосом. Но его сёдня не будет: он футбол по телеку смотрит. Так что ты сёдня сиди, а завтра посмотрим.

Подавали неплохо: через час Григорий насчитал сто три рубля – две бумажки по пятьдесят и три рубля мелочью.

– Неплохо подают, – заметил Григорий.

– Везучий ты, однако, – с завистью проворчал сосед-инвалид.

– Ладно, папаша, мне много не надо. Остальное ваше с Толяном.

Григорий собрался и ушел писать о том, как неплохо зарабатывают городские нищие.

А через неделю ему пришел денежный перевод и письмо от родителей:

«Здравствуй сынок! Высылаем тебе пока пятьсот рублей. Скоро продадим телочку – вышлем побольше. Наши с деревни, Митрофановы и Сорокины, были в городе. Видели тебя у магазина, как ты побирался. Разговорами тебя смущать не стали, постеснялись, а ты, видимо, их не узнал. Ты же у нас теперь городской – своих, деревенских, не признаешь. А они тебе в шляпу по пятьдесят рублей положили. Ну да ладно, мы тут рассчитаемся. Что же ты, сынок, отца с матерью на старости лет позоришь! Написал бы нам, что голодуешь. Неужто мы тебе не помогли бы. Или гордость не позволяет? Ведь говорили мы тебе, дураку, чтобы ты учился на агронома! Так нет – хочу в журналисты, хочу в журналисты! А теперь вот сидишь в городе со шляпой у магазина, а у нас в деревне который год агронома нет!»

У покосившей избы на краю деревни Малиновки, подняв пыль, остановилась легковая машина. Из нее вышли двое. Один был высокий, худой, в очках, другой – маленький, полный и лысый. Одеты они были не по-здешнему – по-городскому. Пройдя по тропинке, возле которой валялись березовые чурки, они взобрались на полуразвалившееся крыльцо и постучали в дверь.

– Не заперто! Заходите! – послышалось за дверью.

– Здорово, дедуля! – сказали вошедшие, внимательно оглядывая нехитрое убранство избы.

– Здорово, здорово, – ответил бородатый старик. Он сидел за столом у окна и читал газету. – Из города, поди, будете. Чего пожаловали? Чай, заблудились? Дорогу показать?