– Это правильно, – сказала Вяземская. Подошла к окну, рассеянно стуча по стеклу заостренными кончиками ногтей. «Татьяне не мешает нервы подлечить, – думала Инесса Львовна. – Как большинство врачей, сапожник без сапог: других лечит, а своё здоровье побоку».

– Ты знаешь, что… – сказала она, раздумывая, – подожди-ка меня в приёмном. Я сейчас спущусь, побеседуем.

Вяземская скинула халат и, взяв из шкафа пальто, набросила его на руку. Мельком глянула в зеркало, коснулась рукой волос. «Предложить ей отпуск? Может быть, путёвку в санаторий выбить? Начало года, сейчас как раз распределяют… Хотя Демидова и без этого может себе позволить хороший отдых, с её-то доходами, – думала Вяземская. – Не понимаю, зачем так много работать, если в деньгах не нуждаешься? Что-то личное здесь, будто Таня из дому бежит, или какие-то проблемы работой заглушает».

Она переобулась, взяла сумку и вышла в коридор, всё ещё раздумывая. Пытаясь запереть дверь, выронила связку ключей, и они, тихо звякнув, скользнули по мраморному полу. Инесса Львовна присела за ними, понимая, что вот эта, обычно несвойственная ей, растерянность – от необходимости говорить с сотрудницей на личную тему… «Личное – дома, – сердито напомнила она себе, вставая. – А здесь рабочая атмосфера, и эксцессов быть не должно. Случись что, с меня же и спросят. Мне оно надо?..»

Спустившись на первый этаж, она прошла по коридору приёмного покоя, кивнула терапевту, который шёл навстречу, и вошла в комнату дежурантов. Татьяна стояла возле тумбочки, мешала ложечкой в кружке с кофе, от которой поднимался пар.

– Вам сделать, Инесса Львовна? – спросила она, явно волнуясь.

– Нет, спасибо, – положив вещи на диван, Вяземская села, оправив юбку. Татьяна опустилась в кресло напротив, отпила кофе и, поставив кружку на столик, подняла взгляд на заведующую.

– Таня, я хочу предложить тебе обратиться к специалисту, – без обиняков сказала Инесса Львовна. – К неврологу, или психиатру. Тебе нужно подлечить нервную систему и хорошенько отдохнуть. Не дело, что ты выдаёшь истерику на глазах у коллег и пациентов.

– Я в порядке, – отвела глаза Демидова. – Это случайность.

– Тебе ли, как врачу, не знать, что случайностей не бывает? – Вяземская старалась, чтобы её голос звучал мягко. – Ты очень много работаешь. Уж не знаю почему. Может, дома что-то не так? Ты скажи, не стесняйся. Как женщина женщине. Мне хочется тебе помочь.

– Я хотела попросить у вас отпуск за свой счет. Чтобы сразу после больничного на работу не выходить. Отдохну, развеюсь, и всё будет в порядке, – Демидова устало потёрла виски.

– Голова болит? – участливо спросила Вяземская. И Татьяне снова пришлось соврать:

– Да. Ужасно болит, ещё с утра.

– Значит, так, – Инесса Львовна встала. – Когда выпишешься из гинекологии, жду заявление на отпуск без содержания. Месяц возьми, два – сколько нужно. Я график перестрою, как-нибудь справимся. Тем более что Павлова из детской поликлиники давно на полставки просится… И всё-таки сходи к врачу.

– Хорошо, – пообещала Татьяна, глядя, как старшая коллега надевает пальто. – Я обязательно займусь своим здоровьем.

Шагая к выходу из больницы, Вяземская чувствовала удовлетворение. Ее отделение будет работать без сбоев. И сотрудники тоже. Просто некоторым нужно помогать – вот как Татьяне. «Умница она, что уж там, – думала Инесса Львовна. – Будет хорошей преемницей. Выйдет из отпуска – начну потихоньку обучать её своей работе. А через пару-тройку лет можно и на покой».

В гинекологическом отделении было время ужина. Плотный запах больничной еды – рисовая каша, маслянистый кружок жареной колбасы, чай и хлеб – будто прилип к обшарпанным стенам, влился в проемы окон, спрятался в занавесках и под кушетками. От его удушающего хлебосольства почему-то накатило бессилие, и Таня подумала: скорее бы всё кончилось, и хоть бы всё обошлось.

Плакат о вреде абортов специально повесили напротив процедурки – чтобы женщины, приходившие сюда с известной целью, еще раз задумались. Сейчас он казался Татьяне злой насмешкой, его хотелось содрать о стены – но она лишь отвела глаза, уткнулась взглядом в рукав цветастого больничного халата. Жаль, что она оставила в палате часы. Сколько еще ждать?

Вынула мобильник, чтобы глянуть время – и вспомнила, что так и не отправила Максу эсэмэску со списком вещей. Наверное, потому что ей сейчас нужны не они, а искреннее сочувствие и поддержка. Но требовать их от Макса – все равно, что ждать парохода в чистом поле. «Это ты хотела ребенка, – каждый раз говорил он. – Я тебя предупреждал. Многие люди спокойно обходятся без детей».

Мимо неё проплыли две беременных, ощупали Татьяну взглядами, видимо, пытаясь понять, является ли ее полнота предвестником скорых родов. Дверь процедурки сухо щелкнула язычком замка, из щели высунулась голова Яны. Медицинская шапочка, маска – полная боеготовность.

– Заходи, – позвала она.

Татьяна вздрогнула – ну, вот и всё.

Прошла в процедурку, скинула халат. Пожилой анестезиолог бросил на нее сочувственный взгляд. Пять беременностей – и пять неудач. Она попыталась улыбнуться, но лишь скривила лицо и почувствовала, что слезы снова близко. Одернула себя со всей строгостью, на которую была сейчас способна: нечего реветь, и не смей думать о плохом. «Все равно у меня будет ребенок. Родной, приемный – какая разница. Будет, и всё».

Перед глазами снова встал тот мальчик из приёмного покоя – маленький, худощавый, избитый… И душа заболела: как он там?

Татьяна неловко забралась на гинекологическое кресло, легла, положив ноги на железные подпорки. Под тонкую ночнушку сразу пробрался холод, зашарил по телу, провел грубыми пальцами по плечам, груди, животу. Анестезиолог затянул жгут на ее руке и ввел иглу в вену. Яна стояла напротив, пожилая медсестра помогала ей надеть стерильные перчатки.

– Не волнуемся и считаем до десяти, с конца! – бодро сказал анестезиолог.

– Десять, – прошептала она. И на счете семь ее сознание нырнуло в глубокий темный водоворот.

Сжиматься и выталкивать, сжиматься и выталкивать – её тело сейчас могло лишь это.

– Respire! Respire!² – скомандовал врач, и Наталья послушно вдохнула. Скорее бы это кончилось.

Кардиомонитор прерывисто пищал, острые зубцы на темно-синем экране медленно ползли друг за другом. Белый потолок, кусок синей стены и светло-зеленая простыня, наброшенная на ее воздетые к небу колени – вот всё, что она могла видеть сквозь полусомкнутые от слабости веки. Нижняя часть тела – ватная, неуправляемая – жила сама по себе. Там, под тонкой плотью надутого, как барабан, живота, дыбились и опадали мышцы. Каждая потуга проходила по телу мощной волной, но анестезия приглушала вспышки боли – лишь испарина вновь и вновь выступала на лице и ладонях роженицы, да высохший язык лип к сладковатому нёбу и обметанным, искусанным губам. Сила, вызывающая потуги, подчинила ее тело особому ритму, но этот танец живота выматывал и почти лишал разума.

Наталья провела рукой по голове: короткие волосы были мокрыми от пота. Выступая на лбу, он попадал в глаза – модный татуаж на месте выбритых бровей не останавливал капли. Она вытерла их, щурясь. Медсестра была начеку – тут же подскочила, успокаивающе курлыкая по-французски, прошлась по лбу ароматизированной салфеткой. Приторная вонь ириса – цветка, который теперь Наталья была готова возненавидеть – на мгновение заглушила запах дезинфицирующих средств.

– Respire! Respire! – снова и снова бубнил доктор.

– Да сколько можно! – заорала она в ответ. – Вколите мне уже что-нибудь, и пусть этот ребенок, наконец, вылезет из меня! Plus vite! Plus vite!³ Тупые, долбаные негры!