Перед входом в больницу стоял хвастливо-белый кабриолет «Lamborghini», растопыривший крылья дверей, как взлетающий жук. Из его кожаных недр доносились звуки радио. Волегов взбежал по широким каменным ступеням и открыл стеклянную дверь в прохладный холл, где тихо шелестели кондиционеры, и почему-то пахло сдобой. Сквозняк обнял его, дал отдышаться, защекотал под пропотевшей одеждой – ласково, будто кошачья лапа.

Возле ресепшена, из-за которого виднелась склоненная голова медсестры в синей форменной шапочке, была небольшая очередь. Старик-креол, одетый лишь в красные шорты и грязный гипс, укутавший его ногу от колена до пятки, почти лежал животом на стойке. Костыли в его правой руке отплясывали дробь на мраморном полу, но медсестра, которой старик пытался что-то втолковать, будто не замечала ни его, ни производимого им шума. Рядом стояла пара молодых людей: юноша, который держался за щеку со скорбным видом приговоренного, и его равнодушная спутница – опершись на стойку спиной и локтями, она катала во рту жвачку и разглядывала холл; на ее изящные запястья были нанизаны золотые браслеты. Последней стояла высокая беременная мулатка в армейских штанах  и коротком черном топе. Её руки поддерживали круглый живот, черный и блестящий – казалось, что женщина-солдат прижимает к себе пушечное ядро.

Медсестра говорила по телефону: то по-французски, то на щёлкающем местном. Положив трубку, она, наконец, повернулась к старику и медленно, с монотонностью опытной чинуши, заговорила с ним по-креольски. Перестав стучать костылями, дед недоверчиво выслушал ее, фыркнул и развернулся, намереваясь отойти от стойки. Его маленькие, как у обезьяны, глазки, блестевшие холодом и злостью под сводами голых надбровных дуг, задержались на Волегове. Креол ощупал его взглядом, будто что-то искал, и, не найдя, испугался. Вскинул костыль, направляя его на Сергея, как винтовку, и хрипло зарычал:

– Dandotia!

Волегов отпрянул, растерянно шагнул назад. Что это, черт подери, значит?

А старик вытащил из-под края гипса грязную тряпицу, взмахнул ей перед лицом, и в воздух поднялось серое облако – какое-то вещество, растертое почти в пыль.

– Dandotia! Dandotia! – вопил креол, быстро пятясь. Откуда-то выскочил охранник, схватил его, гортанно ругаясь, потащил к двери. Один костыль выпал из руки старика и загрохотал по полу. Беременная мулатка глянула на Волегова расширенными от ужаса глазами, и кинулась прочь, крепче обняв пушечное ядро живота. Девушка со жвачкой схватила под локоть своего спутника, потянула его от стойки – равнодушие в ее взгляде сменилось опаской. Пространство перед ресепшен опустело, Сергей не знал, что и подумать.

– Извините, мсье, он не в себе, – сказала медсестра по-английски. Сергей обернулся, спросил:

– Что значит это «дандотиа»?

– О, не обращайте внимания! Старые суеверия, – отмахнулась она. Но в голосе мелькнула тень страха.

– И всё-таки? – Волегов не любил непонятных ситуаций и умел быть настойчивым.

– Так местные называют мертвецов, зомби, выполняющих волю колдуна, – смущенно ответила она. – О, всё это фольклор, сейшельский фольклор, не более!

Сергей кивнул. Ситуация была столь же неприятной, сколь глупой. Даже медсестра с ее «не более» была напугана, и успокаивала больше себя, чем его. Черт бы побрал эти островные суеверия!

– Скажите, как мне найти палату русской роженицы, Натальи Куницыной? – сухо спросил он, не желая больше обсуждать креольских зомби. – Утром она родила девочку. Я – отец.

Медсестра сказала ему номер палаты, объяснила, как к ней пройти, и выдала пару голубых сетчатых бахил. Сергей зашагал к лечебному корпусу, предвкушая встречу с дочерью. Но, поднимаясь на третий этаж по узким ступеням, покрытым дорожкой из зеленого ковролина, он вдруг подумал с нервным смешком: «И кто же тот колдун, чья воля меня подчинила?..»

Наталья полулежала в кровати, глядя в экран смартфона. Увидев Волегова, она взмахнула рукой.

Подойдя ближе, Сергей поцеловал её в щеку – чисто по-дружески, как было принято между ними в последнее время. Она довольно улыбнулась, глянув на букет, и пригладила короткие волосы цвета меди. Но при виде игрушки на ее лице появилось странное выражение. В глуповатом взгляде блекло-голубых глаз колюче мелькнула злоба, тонкие губы капризно искривились.

– Это – вместо шубы? – уточнила она, ткнув пальцем в плюшевый кошачий бок.

Волегов не ответил на колкость любовницы, как не ответил бы попрошайке или вымогателю – реагировать на такое было ниже его достоинства. В конце концов, они давно обсудили условия сделки, и пережевывать это ещё раз Сергей не видел смысла. Он лишь пожал плечами и, чувствуя непривычную робость, медленно направился в обход кровати, к маленькой пластиковой люльке, стоявшей возле окна. Наклонился над ней и застыл, забыв обо всем.

Девочка спала, вольно раскинувшись – ручки в миниатюрных варежках, лёгкий комбинезончик из мягкого трикотажа, пухленькие ножки с крохотными, как кукурузинки, пальчиками. Круглое личико, едва заметные бровки, полукружья ресниц, кнопка сопящего носа, капризно изогнутый рот. Её совершенство было абсолютным. Как и ее владычество.

Волегов смотрел на ребенка и чувствовал – любовь набухает внутри. Делает его переполненным, бездонным сосудом, черпая из которого можно обойтись без всего остального. То, что раньше казалось важным – цифры на счету, карьера, власть – проиграло и потускло. Сергей потянулся губами к выпуклому лобику, который малышка забавно морщила во сне. Но замер, боясь разбудить дитя. Как редкий аромат, вдохнул младенческий запах – свежий хлеб, парное молоко, мёд и карамель.

– Только не трогай ее, я еле уложила, – раздалось из-за спины. Он вздрогнул и обернулся – совсем забыл, что в палате ещё и Наталья.

– Да, конечно, – прошептал он, пятясь от люльки. Присел на кровать, благодарно сжал руку Натальи:

– Спасибо…

– Маловато «спасибо» за такой подарок, – прищурилась она.

– Я сделаю всё, что обещал. Когда вернемся в Москву, деньги будут у тебя. Вы ни в чём не будете нуждаться. Лучшие условия, лучшие продукты, игрушки, врачи… Если хочешь, можно снять дом.

Наталья замотала головой:

– Меня вполне устраивает та квартира. Не парься.

Сергей замолчал, пытаясь понять, отчего в его душе поднялась беспокойная муть. Что-то не нравилось ему, как зверю, которого гладят против шерсти – ведь всё же гладят, не бьют… Но что конкретно? Нужно проанализировать, разложить по полочкам – и он поймет.

Итак, первая часть плана была выполнена. Его дочь появилась на свет, и теперь будет расти, окруженная заботой Натальи, родной матери на окладе элитной няни. А он, на правах отца, сможет общаться с дочкой и обеспечивать её. Казалось, всё должно пойти гладко, по накатанной – как у других знакомых Волегова, у которых появлялись бастарды. Но теперь он начал понимать, что не так уж это просто: заставить жизнь плясать под свою дудку. Взять, к примеру, эти неожиданные роды. Ведь договаривались с Наташкой на Израиль – а она по-тихому умотала сюда… А если бы во время родов начались осложнения?! Сергей поморщился, отгоняя неприятные мысли. Да, после судьбы эта женщина самое слабое звено в его плане. Ненадежный партнер, если говорить языком бизнеса. Он покосился на Наталью: надо же, губы красит, и цвет помады такой дешёвый…

– Ты бы положила дочку рядом с собой, – попенял он. – Или хотя бы люльку ближе подвинула – вдруг уснешь и не услышишь, когда она заплачет?

– Не парься, – снова сказала она, подрисовывая карандашом уголок губ.

«А что с неё взять? – подумал Волегов. – Родила только ради денег. Получила пожизненное материальное обеспечение, прилепившись к богатому мужику». Но он понимал – для материнства мало быть расчетливой. Ребенку нужна любовь, душевная щедрость, готовность прийти на помощь…

Что ж, он привык решать проблемы по мере их возникновения. И если окажется, что Наталья плохая мать, примет меры.