«Твою дивизию! – взбесился Демидов. – Ну да, не пошел я сдавать эти чертовы анализы – и не пойду, не надейся! Терпеть все эти уколы, сидеть с журнальчиком в конкуре для сдачи спермы – я что, пацан?!»

Но сказать это вслух он не решился. Пообещал, чтобы ее успокоить:

– Ну прости. Если надо – ладно, сделаю. Ты отдохнешь мальца, подлечишься. А через годик вместе пойдем к твоей докторице.

– Правда?

– Конечно, – буркнул он. И ощутил, как внутри шевельнулся стыд. Свинья он, конечно. Потому что мухлевать за ее спиной с ее же бизнесом, выкачивая из него бабло – это одно, здесь цель оправдывает средства. Но совсем другое – давать ей надежду сейчас, когда она в больнице. А ведь через год его уже здесь не будет. Он вернется в Самару, к Алёне. Но сейчас нет другого выхода, кроме как терпеть и врать.

Он упрямо двинул челюстью. Да, терпеть и врать – но он наврал бы еще с три короба и стерпел бы хоть десять Танек, чтобы вернуть Алёну! Её он любил, любил по-настоящему, и с Алёной всё было бы по-другому… Нет, и с Танюхой всё изначально складывалось не так плохо. Как ни странно, эта толстушка с первой минуты казалась ему симпатичной. Грудь у нее – роскошная, Макс всегда считал, что вот такая полнота любой бабе к лицу. Глаза красивые, курносенькая. И поговорить с ней бывало интересно, и хозяйственная: готовит вкусно, убирает, заботится. А с другой стороны – упёртая, как ослица. Принципы у неё… Семья, дети, любовь до гроба… Дура. Сама придумала, и сама поверила.

Снова захотелось выпить.

– Так мне приехать? – буркнул он.

– Нет, лучше завтра. Вещи привези, пожалуйста. Список эсэмэской скину. – И вдруг спросила с подозрением: – А ты вообще где?

– В бильярдной, на переговорах, – как часто бывало, он врал лишь наполовину.

– Понятно… – протянула она.

– Ладно, Танюш, пора мне. Звякну завтра.

Он нажал на кнопку отбоя. Задумался, перебирая в уме детали разговора. Вроде бы, все в порядке. Она ему верит. И больше не злится.

Это радовало, потому что при разводе ему бы ничего не обломилось. Коттедж и семейный бизнес – сеть аптек «Берегиня» – достался Таньке в наследство от бабки по материнской линии, причем задолго до свадьбы. Его «вольво»?.. Попробуй еще, отсуди. Но хуже всего, что он так и не смог убедить жену изменить устав фирмы, чтобы дать ему полный доступ ко всем деньгам и имуществу. Если бы так было – давно бы обанкротил компанию и получил, сколько нужно. А так… Да, Танька поставила его директором, доверила закупки и многое другое. И в бизнес не лезла, так что он мог потихоньку выводить бабло через левые схемы и складывать в укромном местечке. Но пока что накопилось недостаточно. А явиться к Алёне нищебродом он не мог.

«Кстати, отыграться бы надо, – подумал Макс, шагая обратно в бильярдный зал. – И завязать с этим делом. Сколько уже слил за эти годы, всё надеялся сорвать большой куш… Эх, случись такое, можно было бы сразу в Самару рвануть! Даже Танькин бизнес не дербанить, оставить его на плаву для успокоения совести. В конце концов, хоть мы и живем хреново, но расстаться лучше по-людски».

На мгновение ему стало легче: представил себе, каково это – проявить благородство, оступившись от того, что можно заполучить обманом. Но тут же накатила злость. Потому что мечтать о выигрыше можно хоть до посинения, но если карта не идет?! Волей-неволей будешь брать в другом месте. Так что благородным быть не получится.

«Да ладно, ты же фартовый парень! – подбодрил себя Демидов. – Мало ли, что может случиться. Удачная сделка, или в игре всё-таки повезет. А может, наследство какое на голову свалится…»

Он фыркнул. Мечтатель, блин… Ну откуда наследство? Только если от Танюхи?

«А что, пока у нас нет детей, я её единственный наследник… – вяло улыбнувшись, подумал он. – Но я ведь на мокруху не пойду. Не моё это. Придумаю что-то другое. Но что? Здесь ведь тонко надо, виртуозно…»

Голубой кафель на высоких стенах, столы на колёсиках, подставившие спины под кюветки и баночки с шовным материалом, синяя ширма, скрывающая гинекологическое кресло – всё холодило, внушало отвращение.

Под кожей защипало, и Татьяна Демидова невольно дёрнулась; пустая ампула, стоявшая на металлическом столике, упала на бок, покатилась, позвякивая, оставляя на своем пути мокрую очередь глянцевитых капель.

– Дует?.. – с тревогой спросила Яна, не поднимая глаз. – Не терпи, говори!

Её руки в прозрачных перчатках чуть шевельнулись, и тонкая струйка крови зазмеилась в прозрачной утробе шприца, смешиваясь с лекарством.

– Всё нормально. Ты же видишь, игла в вене, – успокоила её Татьяна. – Мне уже лучше.

Лекарство подействовало мгновенно: тревожность схлопнулась, душевная боль резко замолчала, будто в её воющую пасть вогнали просмоленный кляп. Теперь серые глаза Татьяны смотрели осоловело. И если бы не так сильно жгло кожу, она бы заснула прямо здесь, в процедурке гинекологического отделения, куда кое-как добралась после приступа. Пандора всегда высасывала силы досуха.

Телефон заверещал в кармане, как разбуженная цикада. Демидова потянулась к нему, но Яна обожгла её взглядом.

– Сидим спокойно! – скомандовала она.

– Ну, Ян, а вдруг что важное? – несмело предположила Татьяна. Её мутило, появившийся на языке химический привкус стал явственнее. Он ширился и всё больше отдавал сладковатой резиной, словно в рот засунули воздушный шарик.

– Никуда твои пациенты не убегут и не уползут, за ними мамы смотрят, – оборвала Костромина. – Сначала вваливаешься сюда, чуть живая, просишь поставить успокоительное. А чуть захорошело – сразу в бой, да, подруга?

Спорить не было смысла – в их разговорах за громкоголосой великаншей Янкой всегда оставалось последнее слово. Вот только потом Татьяна всё равно поступала так, как считала нужным, и они обе это знали.

Яна Костромина, которую ещё в школе за мужественную внешность, прямоту, горячность и обостренное чувство справедливости называли Яна-Дартаньяна, была лучшей подругой Тани. Они учились в одном классе, вместе поступили в медицинский. Сейчас Яна Леонидовна выросла из заурядной середнячки в лучшего дамского доктора их маленького подмосковного городка, а недавно стала заведующей гинекологическим отделением. Но в свободное от заведования время продолжала вести жизнь обычного дежуранта, потому что надо было кормить двоих детей и обеспечивать пожилую маму. Татьяне повезло, что именно сегодня подруга осталась на смене. О результатах УЗИ Яна знала – сама делала его. И сейчас решила, что Татьяна расстроилась из-за потери ребенка. А о Пандоре… Демидова никогда не говорила с Яной о приступах.

Она вдруг почувствовала, как сильно устала таскать в себе свою постыдную тайну. Приступы случались не раз и не два – значит, какой-то недуг всё же гнездится в её душе. Они накатывали в моменты наивысшего нервного напряжения, или после сильнейших стрессов. Как сегодня, когда нервы сдали из-за гибели ребенка… Всегда, как только Танин крест утяжеляла смерть, предательство, несправедливость, ещё и Пандора наваливалась на неё, как крушащий мир танк – будто являлась, чтобы добить. И это странное безумие за секунду искажало окружающее Таню пространство. Превращая людей в холодных пластиковых уродов, в разглаженных лицах и вылупленных глазах которых стыло жуткое, нечеловечье. И каждый раз из этого потустороннего налетал ветер и выл: «Пандо-о-о-ра-а»… Почему именно это слово? Она не знала.

…Один из приступов случился у неё на третьем курсе медицинского: мать в тот день устроила ей скандал, обвинив в краже денег. Татьяна их не брала, она вообще ни разу в жизни ничего не украла – и оттого материны слова казались во сто крат обиднее. Таня, уставшая донельзя, потому что перед этим пришлось почти двое суток провести на учёбе и подработке, пыталась оправдаться, плакала, но мать орала всё громче, бросаясь на дочь, как разъярённый ротвейлер – а потом вкатила ей такую пощёчину, что у той в глазах потемнело. А когда пелена спала, ледяной ветер выл: «Ппан-доо-ораа», и перед Татьяной прыгала и визжала, колотя её пластиковыми руками, отвратительная до дурноты кукла.