Подъёмник в считаные минуты вознес её на вершину трассы, по которой утром катался Сергей со своими приятелями. Анюта сошла с сиденья, глянула вниз, в падающую белую крутизну – и почувствовала, как мурашки ползут по телу. Но многолетняя привычка обуздывать страх – без неё балетным не выжить – помогла ей решиться. Глубоко вдохнув, она согнула колени и оттолкнулась. Лыжи заскользили, набирая скорость – всё стремительнее и стремительнее, вперёд, вперёд… Наклоняя корпус и колени, она легко вошла в первый поворот, понеслась к другому, вывернула на прямую и приготовилась к прыжку с трамплина. Лыжи скользнули вверх, и пустота, распахнувшая пасть под ногами, пронзила ее ужасом. А накатанный снег уже летел ей навстречу, и казался слишком плотным, слишком скользким для удачного приземления. Она невольно отпрянула и ее дёрнуло вбок, поволокло в сторону от трассы, неся с бешеной скоростью на обочину, к деревьям, прямо на окаменевший от мороза толстый сосновый ствол. И впечатало в него – плечом, спиной, затылком… Анюта услышала, как хрустнули кости, как содрогнулась от удара едва не выскочившая душа. И полетела внутрь самой себя, теряя сознание…
Сергей судился потом с этой базой, бросался на неё, рвал, разъярённый от злости и отчаяния, и всё-таки сломал ей хребет, перегрыз горло. Владельца посадили, очень быстро и очень надолго, присудив огромную компенсацию, что вынудило его продать базу. Сергей позаботился о том, чтобы её новый хозяин первым делом поставил сетки на обочинах трассы. Но Анюта… Она так и лежала в гипсовых оковах, стойко переносила операцию за операцией, улыбалась, когда муж был рядом, и плакала, когда оставалась одна ночами – зная, что в это же время и он не спит, потому что мечется в бессилии, безмолвно воя от горя…
Сейчас эти воспоминания уже не вызывали той боли. Анюта смирилась, привыкла к этой коляске – ведь человек привыкает ко всему, даже к плену.
Ёжась от прохлады, она заехала в лифт и поднялась на этаж выше. Подрулила к кушетке, на которой ей каждый день делали массаж. На тумбочке лежал полупустой тюбик мази. Потянувшись, она ухватила его за помятый хвост, но тот выскользнул и, шлифанув по ламинату, заскочил под тумбочку.
Что ж такое, сегодня всё валится из рук…
Анюта сжала губы, взяла с тумбочки закрытую картонную упаковку – благо, у её массажиста была хомячья натура, он всегда закупался про запас. Вытащила полный тюбик и щедро размазала жирную субстанцию по обваренным бёдрам – мелкие пузырьки на ожогах уже наливались желтизной. Накинула короткий красный халатик, который обычно использовала после массажа. Покрытые мазью ноги он не скрывал, да и не надо было, наверное, закутывать их сейчас. Она вздохнула: жаль, теперь от Серёжи ничего не скроешь, ведь он обещал приехать сегодня. Правда, задерживается где-то…
Она вдруг поняла, что именно отсутствие мужа почему-то не даёт ей покоя с самого утра. Как будто происходит что-то важное, переворачивающее его жизнь – а она не в курсе. Это предчувствие было столь острым и столь тревожащим, что наделало в распорядке её дня множество мелких болезненных дыр. Общаясь с людьми, занимаясь работой и своим здоровьем, хлопоча по дому, она без конца возвращалась мыслями к Сергею, и удивлялась им, отгоняла их, потому что чувствовала: ничего плохого не произошло. Так что тогда? Что-то хорошее? Нет, скорее странное, новое для них. Но что?.. Из-за этого предчувствия всё валилось из рук, и день оказался скомканным, будто состоящим из отдельных отрезков пряжи, которые не получилось связать в одно красивое и прочное.
Выехав из гигиенической комнаты, она глянула на табло электронных часов, висевших в коридоре. Двадцать минут двенадцатого. Значит, за безе в духовке можно не волноваться. Вот, кстати, очередная странность – торт, названый в честь балерины Павловой, она готовила исключительно по праздникам, так почему же сегодня ей взбрело в голову соорудить эту башню из безе, крема и свежих ягод, которые в январе имели не слишком-то натуральный вкус? Может, и здесь она невольно следовала предчувствию, и в жизни Сергея всё-таки случилось что-то хорошее, но он не сообщает ей, приберегая сюрприз?.. Что ж, в таком случае беспокоиться не о чем.
Она спустилась на лифте и уже въезжала на кухню, когда услышала, как в замке поворачивается ключ. Волегов вошёл, неся на плечах шерстяной куртки мелкие капли дождя – как бриллиантовую мантию. Анюта остановилась, улыбаясь ему. Карие глаза мужа смягчились, глянули на неё с любовью. Но в них мелькнуло что-то ещё, какая-то странная смесь вины и страха, и Сергей моргнул, отводя взгляд – а потом поднял на неё новый, будто закрыв часть своей души. В этом взгляде по-прежнему была любовь и радость, но возникла и мгла: словно облако клубилось над ямой.
– Привет, Совёнок, – нежно сказал он. – А я думал, спишь. Так устал, голодный… Думаю, приду в тёмный дом, засяду один, в холодильнике… А тут ты. Такая радость.
Скинув ботинки, он подошел ближе – обнять, зарыться лицом в ее волосы, проложить цепочку следов-поцелуев через щёку к шее и вниз, к трогательной ямочке над ключицей. Но, глянув на ее ноги, ахнул и потащил из кармана телефон, причитая и ругаясь одновременно. Звонил в скорую, то умоляя, то крича на бестолковую дежурную, а потом грохнулся на колени рядом с Анютиным креслом и начал дуть ей на ноги – неловко и осторожно, как взрослый дует на рану ребенка, не зная, чем еще помочь. Горестно качал головой, а она гладила его по волосам и уговаривала, едва не плача.
– Так получилось… Это заживёт…
Как странно у них бывает – что-то ранит её, а вся боль достается ему. Как будто он может вынести больше.
«Скорая» приехала быстро, высокий молодой доктор осмотрел Анюту, а неразговорчивая медсестра ловко наложила на её ожоги стерильные повязки. Сергей почти всё время был рядом – лишь раз метнулся на звук кухонного таймера, чтобы выключить духовку. Потом взял жену на руки, отнёс на мягкую оттоманку, стоявшую на кухне.
– Милая, так нельзя, – попенял он. – Зачем ты отпускаешь Ольгу Юрьевну на вечер? Ведь она готова круглосуточно находиться в доме. В конце концов, мы ей за это платим.
– Серёжа, мы с тобой договаривались! – запротестовала Анюта. – Я хочу делать что-то по дому сама! Я очень благодарна тебе за домработницу, но ведь это я здесь хозяйка! И вообще, давай забудем про этот ожог, он случайность. Поешь, пожалуйста, ты же с работы.
Сергей вздохнул. Подняв с пола ковшик и бросив его в раковину, пошёл в ванную за тряпкой. Анюта смотрела, как он оттирает белесые пятна, забрызгавшие черную поверхность плиты и светло-серый кафель пола. Спросила:
– Любимый, у тебя всё хорошо?
Его спина еле заметно напряглась. Он обернулся, глянул так же ласково и так же непонятно – словно через мглу. И ответил, широко улыбнувшись:
– Мне сегодня в партию вступить предложили!
– Хм, а ты что?
– Согласился. – Сергей выпрямился, бросил в раковину грязную тряпку. Сполоснул руки и, промокнув их зелёным полотенцем, хищно спросил: – А чего там, в духовке? Это можно сожрать?
– Нет уж! – запротестовала Анюта. – Там «Павлова» твоя любимая, и остывать она будет до завтра. Так что заводи будильник на пораньше, может, и успею доделать, пока ты опять не исчезнешь.
– Совёнок, ну я же по делам, – протянул он с притворной обидой, и, скорчив смешную рожицу, стал так похож на провинившегося щенка, что Анюта расхохоталась. А Волегов взялся за разграбление холодильника. Стоял спиной, жадно шаря внутри него, выгребая какие-то банки, кастрюльки, и ворча, как большая собака.
– А что за партия? – спросила она.
– Да жульё, как обычно, – отмахнулся Сергей и засунул в рот огромную ложку мясного салата. – Но кляффенно обеффали, фто фтану депуфафом.
Жуя, он заговорил о своей встрече с Горе Горевичем. Анюта помнила колобка-пиарщика, как-то он ужинал у них в доме. Что ж, если муж решил пойти во власть, остаётся только поддержать его. В бизнесе он сумел добиться многого, в Министерстве тоже, и если чувствует, что пора расширять горизонты, значит, так тому и быть.
