Просо чуть-чуть повернулся ко мне. Так, чтобы уголком глаз видеть мои глаза, читать мои «громкие мысли». И, кажется, понял, что меня смущает в этой ситуации.

- Юрка не будет им служить, - просто ответил он. – Меня сломать проще.

То есть ребёнок выдюжит там, где не выдержит подготовленный ведомый? О, наивная простота!

- Жаня, - я прикусил язык и начал снова, пока Просо не отреагировал на это прозвище так же бешено, как в прошлый раз: - Евгений… И ты, и я – не дети. Есть масса способов заставить человека, пусть даже очень гордого, делать то, что нужно. Тем более, если это – ребёнок.Обещания, наркотики, пытки, мучения родных людей – у них очень богатый выбор.

Женька склонил голову на бок, словно прислушиваясь к себе и медленно-медленно усмехнулся. Преодолевая сопротивление своего «привратника», заставляя чувство пробиться сквозь его заслон.

- Борислав… Какой у тебя олос?

Вопрос из разряда тех, что ведомым не прощают. Такое может спросить равный или старший, но вот младшему, идущему следом, знать, какой уровень подготовки мне признали, совсем не нужно. Но сейчас была особая ситуация. На пороге боя многое прощается ведомым.

- Второй, – отозвался я.

Значит – старший боец. Значит - готовый вести за собой.

- Если бы кто-то хотел заставить тебя выполнить особое послушание… - Он замялся, подбирая слова. – Взорвать город с людьми… Ты бы сломался на пытках или на наркотиках?

Это он о миссии, которую для Юрки пророчили Крёсты? Что ж это за послушание такое, святое Небо!

Но ответил жёстко:

- Не вижу связи между адептом второго олоса в зрелом возрасте и мальчиком девяти лет от роду.

Просо обернулся и нервно передёрнул плечами, отзываясь:

- Юрка получил свой третий олос за несколько месяцев до нашего побега…

И я замер, едва сдержав изумление. Третий олос! Да этот уровень многие и за всю жизнь не достигают! А Юрка… он же… ребёнок?

А Женька продолжал монотонно, словно ему это неважно:

- Он мастер высочайшего уровня, ему нет дальше учителей. Атаку нескольких ведов он держит свободно. Сломить его – это адский труд и много – очень много, Пресветлый, - времени. Потому что его сложно даже просто поймать – он выбрасывает своё сознание в другие миры, и здесь остаётся бесчувственное тело, которое невозможно заставить работать. Поэтому им нужен был я – единственный, на зов которого Юрка бы вернулся. Но для этого необходимо, чтобы я звал.

Вот теперь всё встало на свои места. И почему Юрку не смогли увезти, когда поняли, что он ушёл в другие реальности, и почему тархи Крёста не торопились, готовясь к долгой и вдумчивой работе с Женькой. Нужно было не увечить, нужно было так подкосить духовно, чтобы тот сам, по своей воле, слушался их. И заставил мальчика вынырнуть из его иллюзорных сновидений.

- Пресветлый.

Я насторожился, настолько напряжённо он меня позвал.

- Я прошу помощи, - повторил он, теперь уже склоняясь в поклоне.

Ах, да! Я же не ответил, как положено по традиции. Полагал, что и так ясно. Ан нет, пацан уже в том состоянии, что приемлет лишь официальный разговор.

Поморщился, понимая, что без этого теперь никак. И тронул Женьку за плечо. Едва-едва, чтобы не побеспокоить подживающие кровавые полосы, покрывающие их плотной сеткой.

Женька выпрямился и впервые посмотрел прямо. Он не опасался случайно выдать свои «громкие мысли» – «привратник» сделал его взгляд мутным и безучастным.

- У меня ничего нет, Пресветлый, - ровно отозвался он. – Только я сам. Если мы вытащим Юрку. Если останемся живы. Я оплачу эту помощь своей жизнью.

- Не надо, Жень, - я попытался его остановить, но он даже не сбился.

- Если тебе нужен тис – я стану твоим тисом. Если нужен младший – я буду младшим. Нужен просто ведомый – буду просто ведомым. Если тебе не нужна моя судьба, я сведу локти для твоего удовольствия, когда пожелаешь.

Он сказал это с таким равнодушием на лице, с такой пустотой в глазах, что меня передёрнуло. Я знавал тех старших, что не чурались завалить в постель кого послабее, силой сведя им локти за спиной. Но впервые слышал, что бы на это кто-то из младших был готов пойти сам. Женька, Женька. Это ли ты настоящий? Или так горит в тебе любовь к Юрке?

- Уж точно не любовь!

Женька даже не вздрогнул. Лишь чуть скосил глаза, оставшись безучастным и холодным.

Анна стояла в проёме двери, с презрительной усмешкой рассматривая коленопреклонённого ведомого. Её не смущала ни нагота его тела, ни кровяные полосы на его коже, ни то, что в минуты, когда разбираются друг с другом тархи, вед всегда лишний. И сквозила в её взгляде больная ненависть, как бывает у тех, кто однажды доверился и был обманут. Только вот – с чего бы?

- Не любовь, - повторила Анна. – А стыд! Правда, Жаня?

Тис не отреагировал. И само это явный знак – он знал ведунью, знал настолько близко, что мог себе позволить теперь игнорировать. Потому что только тех, с кем лично был связан и порвал отношения, можно вот так воспринимать. Что же было между ними? И поможет или помешает это в предстоящем деле?

Анна прошла в комнату, оседлала единственный стул и исподлобья осмотрела нас. Угрюмо усмехнулась и покачала головой:

- Что, тархово отродье? Всё никак в себе не разберётесь?

Мы не отзывались, застыв, каждый думая о своём, и Анна несколько раз окинув взглядом того и другого, вспылила, тряхнула головой и сквозь зубы процедила:

- А, ладно! Я к вам не лезу! Но Юрку нужно вытаскивать!

Кто бы спорил! Только, вот, как?

- Двоих я не выдержу, - безапелляционно заявила Анна. – Восстановить могу только одного. Выбирайте сами!

Ну, хоть это хорошо.

Я кашлянул в кулак и встал с кровати. И впрямь, пора действовать.

Женька мгновенно вскинулся и попытался быстро подняться. Да только раненное бедро подвело – как рванул, как вскочил на ноги, так и повело в сторону. Если бы я не схватил под плечо – свалился бы.

Он замер, восстанавливая равновесие.

Лицо белое, словно простыня. Зрачки огромные от боли. И никаких эмоций. Словно сморозилось, навечно став безучастным.

Я перехватил его и подступил ближе. Прекрасно видно, что вся эта демонстрация только для одного зрителя, что сейчас в моих глазах он рассчитывает реабилитироваться, чтобы и дальше защищать Юрку. Да только я уже не в том возрасте и не в той ситуации, чтобы ценить показное равнодушие ценой сжигания последних ресурсов тела.

- Жень, хорош, - прошипел я. – Убирай маску. Ты сейчас больше сил на неё тратишь, чем на работу. Убирай, я сказал!

И помог ему дойти до кровати и сесть.

Женька опустился на матрац и сразу оплыл, теряя жёсткую ось спины. Опустил голову, но я успел заметить, как содрогаются от перенапряжения мышцы. Подёргивающаяся ладонь легла на вновь взбухшую кровяным пузырём рану. Ещё недавно наросшая под коркой живительной мази кожица лопнула и из трещинок мелкими ручейками потянулась сукровица.

Я сел рядом и прижал своей ладонью его. Так и моя сила могла ослабить боль.

- Анна, одежда и бинты, - кивнул я ведунье, молчаливо наблюдающей за нами.

Она недовольно передёрнула плечами, но на миг сосредоточилась, сканируя окружающий мир, и после легко поднялась и вышла за искомым. Через пару секунд у нас уже было чем затянуть свои новые дырки в шкурах.

Перевязывались молча, быстро. Я свои раны, он свои. Не поднимая глаз и не обращая внимания на хозяйничающую на кухне Анну. Оттуда слышалось позвякивание посуды и журчание жидкостей, от чего к глотке подступала тошнота. Телу явственно не хватало воды. А ещё хорошо бы сейчас пошёл мясной бульон с травками, которые любой справный вед знает получше тархов. Да только времени на это нет.

Женька с трудом натянул новые штаны, морщась от боли. Стиснув зубы, накинул рубашку. Я знаю это чувство – когда на свежую рану ложится ткань. Словно тёркой проходят нитка за ниткой, соскребая едва затянувшуюся кожицу.

Мне тоже нашлась новая рубашка. Видимо, Анна распотрошила оставленный прежними хозяевами склад одежды. Выцветшая плотная рубаха, больше похожая на гимнастёрку, с большими накладными карманами. Я оглядел её со всех сторон – вроде в паре мест подшитая, но вполне ещё крепкая.