Литмир - Электронная Библиотека
A
A

- Недетская сказка, Борислав… И недетские игрушки.

И, закрыв глаза, распластал руки над травой. Напряглось лицо, ярче загорелись веснушки, и рыжая чёлка накрыла нахмуренный лоб, пока вздрагивали над миром тонкие ладошки.

Замерев, я смотрел, как нежно расцвечивается в яркие цвета жизни травы, как распрямляются листья и стебли, как в мгновения ока завязываются бутоны и с едва слышным треском раскрываются мелкими цветами. Как летят со всех сторон бабочки. И птицы садятся на ветви ближайших деревьев, голося на своём, птичьем, о совершаемом чуде.

Выдохнув и опустив руки, Юрка резко поднялся с места и ушёл в дом, не оглядываясь. И для меня это был знак – Чуда верил в свою силу настолько, знал, как ей пользоваться так крепко, что ему не требовалось проверять результат своего маленького волшебства. Вот такой ребёнок-вед, творящий вещи, которые на моей памяти не всякий взрослый мог сделать.

А я вдруг понял, что к рубанку обратно меня не тянет. Я сидел в круге сочной травы, тронутой белым бисером мелких цветов. Надо мной кружились мотыльки и бабочки – белые, голубые, жёлтые, разноцветные, словно мозаика. Воздух был насыщен запахом озона, словно после очищающего ливня с доброй грозой. И хотелось просто закрыть глаза и замереть, погружаясь в себя, в единение с этим маленьким островом жизни – сильной, яркой, совершенной.

Так меня и нашёл Женька.

Он вышел из дома, угрюмо осмотрел мир, прислушиваясь к каждой его струне. И только после того, как убедился в безопасности, медленно подступил к моему маленькому мирку цветения и жизни. Неуверенно потоптался, привлекая к себе внимание. Но я не был склонен упрощать ему жизнь – сидел, привалившись к стене сарая и прикрыв глаза.

Он знал, что я его вижу. Я знал, что он это знает. Так кому важнее разговор? Вот такая недетская сказка.

Женька решился, подступил и сел рядом. На меня не смотрел, я на него, впрочем, тоже.

- Юрке тяжело, - наконец сказал он.

Я в этом не сомневался.

- Он очень мал для своей роли, - продолжил Женька. – Обычно веды получают силу уже в сознательном возрасте, а на него дар Силы свалился ещё когда он за собой толком ухаживать не мог… Крёсты изъяли его из детского дома, вывезли туда, где могли и ограничить его возможности и огранить их. И даже они признавали, что это сложно. Юрка очень силён.

Он замолк в ожидании ответной связи, и я откликнулся, не открывая глаз:

- Я заметил.

Женька кивнул, что принял, и продолжил:

- По силе он должен быть ведущим для большого отряда воинов, мыслителем и владетелем духа идущих следом, может быть, даже старшим ведом школы или Храма. Но по возрасту он – ещё сопляк, не знающих простых вещей. Он не умеет многого и многого не понимает. Он радуется каждому дню, который проводит сейчас вне Храма. Вне десятков служек и постоянного надзора. Учится сам умываться, мыть посуду, шнуровать ботинки, застёгивать рубашку, чистить зубы. Он радуется этому. Самые простые вещи, которые люди узнают в первые годы жизни – они пришли к нему только сейчас. И он делает глупости. По недомыслию. Просто потому, что не знает, как и что можно и нельзя делать. Его не учили быть ведущим. Не давали того, что должен уметь старший вед. Его готовили для другой миссии. Одной, единственной и не связанной с умением командовать и уживаться с людьми. Поэтому он не знает простых мелочей, делающих нашу жизнь спокойнее.

Да, пожалуй, Женька прав. Кто режет хлеб в доме – это мелочь, которая одним своим существованием систематизирует наши отношения. Сразу показывает всему миру – кто здесь старший, а кто под его щитом, кто смеет за столом держать в руках оружие по праву воинского ранга, а кто в этот момент всего лишь его подзащитный. Это неважно для мелкого мальчишки, который всю свою насыщенную, но небольшую жизнь оказывался только на правах подзащитного, но очень важно для нас – тархов, которые живут, подчас тратя массу сил на выяснения рангов вокруг себя. Выяснения своего места под солнцем, места в ряду, шагающему в смерть. Это для нас быть старшим за столом – честь и гордость, а быть вторым – ещё неизвестно кому по нраву!

- Юрка сейчас радуется жизни, - угрюмо продолжил Женька. – Он, может быть, впервые за свою жизнь ощущает себя ребёнком. Может дурачиться. Может ошибаться. Потому что мир не требует от него идти к чужим целям. Я не позволяю этому случиться…

Жирная точка. Явная и однозначная. Женька ухитрился, не оскорбляя и не говоря прямо, всё-таки заявить свои права и ограничить мои. Вот так просто: Юрка имеет право дурачиться и ошибаться, потому что у него есть страж, и, если меня это не устраивает, то дело я буду иметь именно со стражем.

Да, нет, Жень, устраивает меня это, устраивает… Только как сказать тебе об этом? Гордому и жёсткому…

Он окончательно замолк, безучастно оглядывая мир вокруг, и я понял, что либо он сейчас уйдёт, либо мне нужно не сидеть равнодушным пнём, а начать разговаривать.

Я распрямился, сел, копируя позу Женьки, подстраиваясь нутром под его состояние. Отогнал особо наглых бабочек, норовящих сесть на голову. Оглядел мир, ловя возможные возмущения Силы. Пусто, чисто.

- Я понимаю, - отозвался я. – Не первый ребёнок рядом в моей жизни…

Женька кивнул, что принял. Но всё-таки не ушёл. А это добрый знак. Если и не доверия, то уже его зародыша. Так и поговорить, наконец, можно.

- Ты давно с ним, Жень?

- Год, - коротко отозвался он.

Немало для стражества. За такое время обычно можно слиться в силе, а значит они оба – мальчик и его страж – хорошо состроены, как струны музыкального инструмента меж собой, должны чувствовать всё, что происходит друг с другом. Должны бы, да незнамо, как оно на самом деле.

- А здесь сколько?

- С середины мая.

И это заметно. Всё, что успели сделать за пару месяцев – привести в порядок дом, чуток засадить картошки, взять мелкую живность на разведение. Всё правильно, но есть странный момент… Зачем?

- Ты уверен, что здесь надолго? – тихо спросил я.

Женька поиграл пальцами, то сжимая, то разжимая кулак. И осторожно отозвался:

- Юрка считает, что здесь относительно безопасно.

Значит, не уверен. Значит, как и я, склонен полагать, что этот покой и остановка в пути – временны, до первой атаки. Но всё равно – сажает растения, приводит в порядок дом… Какие же у него сильная воля и вера в мальца! Я жил гонимым последние четыре года. Я понимаю.

- Он может отслеживать границы своей силы?

Женька равнодушно пожал плечами:

- Ты же нас не почувствовал, - отбрил он.

И я прокрутил в голове события последних суток.

Да, не почувствовал. Ни тогда, когда Чуда пристал ко мне на берегу речушки, ни после, когда появился Женька. Не было чувства Присутствия. Только ощущение чужака рядом, а это совсем не то, это, скорее, когда по опыту знаешь и каждый шорох можешь перевести на язык движений врага. И позже, когда по оставленной Женькой «нитке» догулял до их дома, я не почуял Присутствия другого тэра. А значить это может только одно – Юрка действительно сильный вед и способен так настроить эфир вокруг себя, что любой, попавший в него, вязнет, словно муха в янтаре, теряя чувствительность и собственное поле… Вот такие дела. И, вроде, не впервые с таким встречаюсь, да только в прошлом подобные вещи творили веды – настоящие мастера. Вот и вся разница.

- Насколько широко поле?

Женька махнул рукой на забор:

- До соседней улицы. На другой стороне – до дороги почти.

Я задумчиво поскрёб щетину:

- Значит, меня, как я вошёл во двор, Юрка уже чуял…

- Наверняка, - холодно подтвердил он.

Вот интересно. Если меня Чуда уже осознал тогда, то почему никаких сигналов не дал своему опекуну? Даже если предположить, что мне он верил и знал, что я иду без дурных намерений, то всё равно нужно стража поставить в известность, хотя бы чтобы не застрелил ненароком. Почему же тогда? Я покосился на Женьку. Тот сидел неподвижно и смотрел в пустоту перед собой безучастно. А такое равнодушие – явный признак сокрытия чувств. Значит, зацепило Женьку молчание его хранимого, зацепило за сердце эта ситуация. То ли недоверие от Юрки, то ли детская игра – поди разбери, а обидело знатно! Эх, Чудо-юдо, что ж ты наделал-то.

17
{"b":"608198","o":1}