- Бога больше нет. - Калибан не счел необходимым подниматься и присоединяться к кругу беседующих у бара. От его голоса и так позванивали бокалы. - Ангелы уже много веков не слышат Гласа Его.

- Расскажите это Токугаве. - ехидно заметил дон. - Ангелы - упертые создания. Точнее, простые. Они будут выполнять раз и навсегда заложенную в них программу, - Лучано с явным удовольствием ввернул современную метафору - до тех пор, пока стоит мир. Вам напомнить, что их задача - охранять Стадо? Младших, любимых детей Создателя.

- Ангелов больше нет. - резко сказала Руанда. А Никодим поклялся не вмешиваться…

- Почти нет. - перебил дон.

- Проклятого можно не считать! - Эйб беспечно махнул рукой с зажатой в ней новой вонючей сигарой.

- Он ангел. - напомнил дон. - А значит, силен достаточно, чтобы доставить нам массу неприятностей.

- Вот я и говорю: действовать нужно тихой сапой! - вновь завел своё Эйб Шляпник. - Сотня-другая лет…

- У нас нет двух сотен лет. - сдавленно произнес Лучано. - По моим расчетам, у нас нет и десяти. Даже одного года… Все эти ваши прожекты, - он пожал плечами. - Фильмы - это прекрасно, Абрахам, пойми меня правильно. Я сам большой киноман. Амрита - не менее блестящая идея, и в другое время я бы инвестировал в производство немалый капитал. Но времени больше нет.

- Что ты знаешь, Старший? - Руанда наконец-то назвала Лучано так, как подобает.

- Ш’хина пробуждается. - дон помолчал, давая присутствующим оценить сказанное. - И это не изнеженный цветок, по первому требованию которого ангелы бросаются снимать с неба звезды. Никодим, надо отдать ему должное, в полной мере учел прошлые ошибки, отмел весь предыдущий опыт и нарушил все, установленные им же, правила. Результат превзошел все мыслимые чаяния. Мой консильери встречался с девушкой.

Вот зачем я здесь! Дон не объяснял, почему привел постороннего, более того, теплокровного, на святая святых: встречу Тригинты. Надо думать, он пустил в ход всё своё влияние. И теперь пять пар мертвых глаз хищно следят, как бьется жилка у меня на шее…

- Выходи, Чичо, не бойся. - дон гостеприимно указал на середину круга. - Расскажи нам всем об ученице Ярриста Барбароссы. Пусть мои собратья послушают, насколько сильна новая Ш’хина… А потом я дополню твой рассказ своими соображениями. И запомните: отныне речь идет не об экспансии, а об элементарном выживании вида.

…Оказавшись вновь за стеклами лимузина, отгородившими меня от пятерки самых влиятельных вампиров на Земле, я вздохнул свободней.

- Как они надоели мне, Чичо. Алчные, эгоистичные - только и думают о том, как бы поживиться и при этом не рисковать собственной шкурой. Из-за таких, как они, нас осталось всего пятеро. Пятеро настоящих Носителей, способных управлять Печатями.

- Вы хотели сказать, шестеро, дон Лупе. Запамятовали об Асламе. То, что он не появился здесь, на встрече…

- Да, да, Аслам, как же! - отмахнулся дон и продолжил: - Паразиты. Ничего не осталось от былой славы Тригинты…

Он продолжал ворчать всю дорогу до аэропорта, где нас ожидал частный самолет, но я видел, как блестят его глаза и хищно подрагивают крылья носа: главы Семей в его руках. Отныне они будут делать то, что он скажет.

ГЛАВА 25

НАОМИ

Сойдя с речного трамвая, я решила пройтись. Шагая по набережной, не могла не думать о Ростове. На краю сознания брезжило ощущение, что мы с ним давно знакомы.

Барон сказал, они для чего-то меня готовили. Не просто в наемники или киллеры, и даже не в рыцари Ордена - как я думала последние пару лет.

И вдруг я споткнулась. В глазах потемнело, стало трудно дышать. Увидев пустую лавочку, кое-как добралась до нее, рухнула на сиденье и закрыла глаза. Живот скрутило, стало жарко, по спине и бокам потекло. Что это? Приступ паники? У меня?

Барон говорил, меня намеренно сделали непобедимой. И он же сказал: «принести во всесожжение»… То есть, в жертву. Никодим потратил на мое обучение десять лет. Яррист - еще два года. И всё это для того, чтобы заколоть, как жертвенного агнца?

«Они решили купить вами спасение для себя». Что это значит?

Когда приступ паники схлынул, я почувствовала дикий голод. На теплоходе я так ничего и не съела - не та была обстановка. А сейчас ветер доносил запах горячего поп-корна, печеных пирожков, еще чего-то сладкого и, по-моему, жутко вкусного…

Дойдя до маленькой площади, увидела тележку продавца сладкой ваты. Розовые, белые, желтые шары на длинных палочках.

В детстве я очень любила сладкую вату, её продавали рядом с железнодорожным вокзалом. Там стояла такая будочка, и в окошко можно было наблюдать, как толстая тетка в замызганном халате выливает сахарный сироп в огромный чан, и тот начинает вращаться. Через пару минут из чана появлялся пухлый, длинный ломоть, пахнущий жженым сахаром… Тетка нарезала его огромным ножом на порции и отдавала покупателям, перехватив каждый кусок бумажкой. К вокзалу, смотреть на поезда, мы любили ходить с дедушкой.

…Осень. Дым сгоревшей листвы

за тоскливым гудком паровоза…

Я возвращаюсь из школы. Тихонько хлопает калитка, но Стрелок почему-то не встречает. Стараясь не шуметь, иду по дорожке меж розовых кустов, возле беседки прячусь за высокими, желтыми с черной серединкой цветами - не помню, как они называются…

Дедушка сидит за низким столиком, рука - поверх наполовину исписанного листа. Я хочу позвать его, но вдруг вижу: на серой ткани кимоно, там, где сердце, расплылось черное пятно.

Из дома выходит незнакомец. В руке - меч. Наш меч, дедушкин и мой. На мгновение он замирает, а затем подпрыгивает, и исчезает в ветвях старой урючины…

Меня нашел дядя Зафар. В его сад я лазала за бархатистыми, исходящими прозрачными каплями нектара, абрикосами… Наверное, зашел за чем-нибудь к дедушке, по-соседски. Увидев, что произошло, осторожно взял меня за руку и увел к себе. Под навесом летней кухни усадил за стол, налил холодного квасу, сел рядом.

- Такие дела, брат ты мой, у самого в голове не укладывается. - рубашкой Зафар-аке служила выцветшая добела гимнастерка. Воротник изнутри, у морщинистой загорелой шеи, был влажным. - Умер Ата, Намико. И Клавдия тоже… Я милицию вызвал - такие правила, брат ты мой…

Его руки, похожие на старые корневища карагача, не останавливаясь, гладят колени, ладони шуршат по грубой, испачканной в земле ткани брюк.

- Кому помешал Ата, ума не приложу. Так что, ты теперь сирота, Намико, уж извини. Сначала родители, а теперь вот и дед с бабулей. - он обнял меня за плечи, и я, прижавшись к его горячему боку, закрыла глаза, вдыхая запах нагретой солнцем одежды, пота, земли - Зафар-аке, как всегда, возился в саду. - Ты поплачь, девочка, может, станет легче. Хотя слезы - это такое дело, очень личное. Если не хочешь при мне - не надо. Потом, когда одна останешься…

Никодим появился через пару дней после смерти стариков - сказался дальним родственником. Я долго его ненавидела лютой детской ненавистью. Заплакать и сказать хоть слово смогла только через полгода.

В школу больше не ходила - опекун выправил свидетельство о том, что психика моя безвозвратно повреждена, и среди обычных детей такой девочке делать нечего. Учил сам.

Соседям Никодим сказал, что воевал в дальних краях. Как раз ехал на побывку, когда случилось несчастье. Идти ему больше некуда, вот и остался. Да и о девочке, внучатой племяннице, надо позаботится.

Дедушка на нашей улице был самый уважаемый человек, к нему все обращались за советом или помощью. Никодим со временем его заменил. Он заботился о нашем винограднике, помогал соседям… И всё это время, что мы прожили под одной крышей, учил меня.