Он оказался в большой, круглой зале с колоннами и высокими стенами, украшенными богатыми гобеленами. Факелы разгоняли тьму, но их тусклый свет не в состоянии был победить тени, которые таились под высокой сводчатой ​​крышей и за широкими рифлеными колоннами. Все это место источало скрытую угрозу, и разум Конана рисовал ряды врагов, скрывающихся в темноте. Непосредственно перед ним была спинка трона.

Конан и Амальрус осторожно вошли с обнаженными мечами. Когда они продвинулись вперед, они увидели высокую темную фигуру человека, сидящего на престоле, с безошибочными аристократическими чертами правящего класса Стигии. Он не носил ничего, кроме длинной красной шелковой набедренной повязки, несмотря на холодный воздух, а его кожа была обильно украшена татуировками с загадочными иероглифами и символами. Его темные мрачные глаза были открыты, затуманены, словно он наблюдал невидимые миры, его дыхание было невероятно медленным, его было почти невозможно обнаружить. По обе стороны от трона стояли маленькие медные курильницы, из каждой вверх поднимался спиралью дым тлеющих листьев черного лотоса, и Конан и Амальрус ясно ощутили его головокружительный запах.

— Это он, — сказал Амальрус, — тот, кто пришел в наш замок как Аталис.

Оба мужчины услышали шорох обутых в сандалии ног и посмотрели через всю комнату в тени за колоннами. Там они увидели скамью, на которой лежали алхимические принадлежности, горшки, урны, банки, мази, ножи, ступки, пестики и порошки. Тело офирца лежало неподвижно на соседнем столе.

Амальрус двинулся с мечом в руке через комнату.

— Некхем! О пробудись же, Некхем! — воззвала женщина.

— Это рабыня стигийца, — прошипел Амальрус. — Я сейчас заставлю ее замолчать.

— О, Некхем! Некхем! — звала женщина.

Конан повернулся к фигуре на троне, которая по-прежнему сидела в молчаливом созерцании. Его разум поплыл от пьянящей отравы лотосовых испарений, и символы на теле стигийца, казалось, начали корчиться и жутко извиваться перед его взором.

Амальрус достиг скамьи, где откинул в сторону гобелен, открывая съежившуюся черноволосую женщину. Она бросила что-то в Амальруса, который инстинктивно поднял руку, чтобы защититься. Это была небольшая керамическая урна, который отскочила от его руки и разбилась о его лоб, облив часть его лица и шеи вязкой жидкостью. Амальрус закричал, когда жидкость начал дымиться на его плоти. Он слепо ударил, но женщина метнулась в сторону, оставив Амальруса держаться за гобелен, шатаясь, в то время как часть его лица и шеи зашипела, задымилась, пошла пузырями и оплавилась.

Конан выругался и бросился к женщине, которая рылась в вещах на скамье, схватив еще одну из урн. Конан затормозил и намотал свой плащ на руку в качестве импровизированного щита, а затем двинулся с опаской вперед.

Амальрус рухнул на пол и перекатился на спину, его пальцы судорожно хватали руками воздух в агонии, прежде чем он задохнулся и умер, с половиной лица и шеей изъеденными мерзкой жидкостью. Даже его стальной шлем и доспехи на плече были разъедены.

— Некхем! — воскликнула женщина еще раз, а затем бросила урну в Конана.

Этот снаряд разбился о его руку в плаще. Он сразу же отбросил плащ, оставив его дымиться на полу, а затем в два шага подскочил к женщине, когда она уже потянулась за еще одной из смертоносных урн. Он схватил ее и оттолкнул подальше от скамьи, бросив на землю перед собой. Потом быстро схватил ее за руку и дернул, поставив на ноги.

Она была шемиткой с длинными темными волосами и оливковой кожей. Ее печальные тусклые глаза были подведены сурьмой по стигийской моде и сверкали огнем и силой отчаяния. У нее были прекрасные черты, ее тело упругим и стройным под бледной мантией, схваченной на талии широким парчовым поясом. У нее не было оружия, как он видел.

— Отпусти меня, — потребовала она, ее тон был не характерен для рабыни. — Ты не достоин даже касаться таких, как я, кто танцевал во дворцах Аскалона с Белит и Акури! К тому же, уже слишком поздно. Смотри, Некхем просыпается!

Конан повернулся, не выпуская женщину из рук. Стигиец поднялся с трона, его высокую фигуру окружали клубы дыма, и, когда он запел на странном диалекте, нефритовый нимб засиял над его поднятой рукой. Завитки лотосового дыма собрались вокруг его пальцев, корчась и извиваясь. Конан отбросил женщину в сторону, и направился через комнату. Стигиец выбросил руку вперед, прошептав команду, и сверкающее облако полетело прямо к киммерийцу.

Конан отпрыгнул в сторону. Но жуткое облако двинулось за ним, окутав его голову, забравшись, словно живое существо, в рот и ноздри. Конан дико атаковал стигийца, но его глаза заслезились, а перед взором витал нефритовый туман, стигиец отступил от его клинка, и удар пришелся мимо. Колдовской дым жег Конану рот и глаза, ноздри и легкие, а его разум наполнили чудовищные видения, его чувства закружились в призрачном вихре. Он упал на землю без сознания и замер неподвижно, с клочьями черного лотосового дыма, извивающимися из его рта.

— Некхем, — облегчение наполнило голос шемитской женщины, когда она пробежала через комнату и обвила руками высокого стигийца.

— Пусть этот человек будет третьим, — сказал Некхем, глядя вниз на лежащего киммерийца. — Я предпочел бы Валантиуса, но нет времени. Мы должны завершить ритуал.

Мой дух парил над темными заливами, и я слился разумом с демоном тьмы. Вскоре даже Тот-Амон и сила его Кольца перестанут быть угрозой, Кихия. Может быть, тогда мы обретем покой.

Потом он поднял ее за подбородок и поцеловал, прежде чем сжать в объятиях.

Конан проснулся и обнаружил что все еще в шлеме и броне, но меч его исчез. Толстая цепь подходила к широкому железному ошейнику, укрепленная к большому стальному кольцу.

Над ним мерцали звезды, и теплый ветерок шевелил его волосы. Он был на верху самой высокой башни Яралета, и в центре площадки яростный колдовской огонь пылал в большой бронзовой чаше, установленной на железной подставке. Сквозь это болезненное сияние звезды, казалось, странно дрожали, а свет пламени был мертвенно-бледный, несмотря на свою яркость, как будто он частично горел в невидимых мирах. Рядом лежали двое, также прикованные. Поблизости стояли два офирца-стража, как молчаливые часовые, с выцветшими кровавыми иероглифами на лбу.

Из других пленников — одна женщина в одежде простолюдинки, которая лежала, свернувшись в клубок, спиной к нему. Немного дальше — высокий, гибкий человек в одеянии дворянина. Он сидел спокойно относительно женщины и киммерийца, его серые глаза выдавали стальной характер, который противоречил его слегка женоподобному виду с вьющимися черными волосами.

Конан встал, а молчаливые охранники, казалось, даже не обратили на него никакого внимания. Цепь была достаточно длинной, чтобы он мог стоять, но не более того, поэтому он сжал ее в своих огромных руках, ухватившись пальцами за звенья, и напрягся, но тяжелая цепь сопротивлялась всем его усилиям. После бесплодной попытки он выяснил, что не в силах порвать ее, и поэтому не стал больше тратить на это своих сил, киммериец уселся на камень, его голубые глаза тлели пламенем как у загнанного в ловушку волка.

Звон доспеха Конана и звяканье цепи привлекли внимание женщины, она повернулась и посмотрела на Конана, чье мрачное выражение немного смягчилось, когда он узнал ее.

— Нисса. Я видел, как тебя забрали. Я думал, ты мертва.

— Я так же думала про тебя, пока они не принесли тебя сюда, — сказала она. — О, Конан, было бы лучше, если бы мы были мертвы. Стигиец — это дьявол, я знаю это.

Меня принесли во внутренний двор, где я наблюдала сцену ужаса за пределами воображения. Затем охранники выбежали из башни с длинными копьями и отогнали крылатых существ. Они отвели меня в башню, где заключили в тюрьму вместе с другими, которые также были захвачены в плен.