— Проверь, все ли в порядке, достаточно ли воздуха, и вообще осмотри. Внизу просторно, человек десять — пятнадцать свободно разместится. Может, что и переделать надо.

Понравилась Карпову подземная горница. Рацию можно спрятать и типографию оборудовать. Когда вылез, пожал руку изобретательному хозяину, сказал:

— Лучше и не придумаешь.

Доволен остался Карпов и запасной базой, сооруженной в песчаных карьерах в районе бывшего кирпичного завода.

Вечером Карпов собрался навестить учителя Рачева, хотел поговорить об оставшихся в деревнях детях и сообщить о жене.

— Знает Николай Осипович, что Устинья Алексеевна погибла?

— Да неужели?! — изумился Иванов. — Она же поехала с ленинградскими ребятами…

Карпов рассказал, что немецкие летчики сбросили бомбы на беззащитных малышей, когда те на станции ждали поезда.

— Значит, Николаю Осиповичу ничего не известно… Что ж, пойдем к нему.

От Каменки до Митровской школы не больше километра. Они шли по берегу реки, покурили.

Через старый березовый парк дорожка привела к деревянному зданию, обшитому тесом и выкрашенному в зеленый цвет. Когда-то и дом, и парк, и земельные угодья, раскинувшиеся на заливных пожнях, принадлежали помещику. Он же владел и водяной мельницей. Весенние воды давным-давно снесли плотину, мельница пришла в запустение, покосилась и только пугала детей. А вот дом сохранился. В нем — и начальная школа, и передвижная библиотека, и хороший зал, в котором ставились самодеятельные спектакли под руководством учителей Рачевых, проходили собрания колхозников.

Иванов и Карпов вошли через широкое крыльцо с резными колоннами в темный коридор. Открыли дверь одного из классов, повеяло чем-то далеким-далеким и в то же время таким родным и близким.

вспомнил Карпов стихи школьных лет.

В классе появился Рачев, бритоголовый, с маленькими рыжими усиками, высокий и стройный. На нем — синий морской китель и черные брюки навыпуск. Флотской формой снабдил учителя капитан 2 ранга Завидов — муж старшей дочери учителя.

— Здравствуйте, мои дорогие! — Николай Осипович протянул обе руки. — Вот уж не ожидал! Очень рад, что навестили. Прошу ко мне.

Рачевы занимали две комнаты в мезонине. В деревню они приехали из Петрограда незадолго до Октябрьской революции. Дочерей вырастили и замуж выдали. Остались вдвоем, окруженные учениками. И вот война разлучила их.

«И я должен сказать этому старому человеку о гибели его жены», — с содроганием в сердце подумал Карпов.

— Трудно вам одному, Николай Осипович?

— Теперь всем нелегко. — Учитель развел руками. — Вот возьмите, к примеру, школьную уборщицу Любовь Терентьевну. Муж на фронте, у нее трое малышей, а их надо кормить, одевать. — Он вздохнул: — Особенно плохо с хлебом. Раньше сельпо снабжало, мы и горя не знали. Теперь купить негде… Иногда рыбу ловлю, делюсь с Терентьевной.

— Хлебом поможем, — сказал Карпов, — и сена найдем для коровы.

— Сена заготовили. А от хлеба не откажусь… Может, вскипятить чайку?

— Спасибо. Мы ненадолго, — сказал Карпов. — Решили проведать. Да вот о детях хотелось потолковать.

Они долго разговаривали, вспоминая довоенные годы. Но едва собрались уходить, как вдруг приоткрылась дверь и в ней показалась Любовь Терентьевна.

— Николай Осипович, вас Смолокуров спрашивает, — тихо сказала она.

Карпов насторожился.

— Из Поддубья Васька Смолокуров, — сразу определил Никита. — Чего этого болтуна принесло?

— Может, вам пройти в спальню? — предложил учитель.

— Да нет, зачем. Приглашайте, Любовь Терентьевна, гостя.

В комнату вошел невысокий мужичонка в старенькой, порыжелой фуражке, шинельке, сохранившейся с времен гражданской войны, валенках с желтыми самодельными галошами. Карпов сразу узнал его — первого спорщика на колхозных собраниях, вечно недовольного правлением.

— Здравствуйте! — Смолокуров протянул руку сначала Карпову, потом остальным. — Принимайте налог.

— Какой налог? — не понял Карпов.

— Как какой? Обнакновенный. Пока немчура проклятая болтается у нас, эва какая пеня нарастет. А на кой леший мне пеня? Пошел я к старосте. Давай, говорю, лошадь, дрова привезти. Выпросил кое-как. Погрузил на телегу все, что с меня причитается, — и сюда. Учителю сгодится… Только расписочку с печатью прошу. Протурим фашистов, а я буду чист перед Советским государством.

Поступок Смолокурова, его немудреная речь растрогали Карпова. Он сказал гостю:

— Печати у меня нет, Василий Васильевич. А за продукты спасибо. Они Николаю Осиповичу очень пригодятся.

— И я об этом же. А печать в школе имеется.

Продукты приняли. Получив нужный документ и спрятав его в фуражку под подкладку, Смолокуров сказал:

— Теперь пеня не нарастет, да и этим гадам, фашистам, мое добро не достанется. Вот им, сволочам, — и показал дулю.

— Как живется при новой власти? — спросил Карпов.

— А она у пас старая, Советская. — И весело произнес: — Ну, прощавайте, товарищи! — Он пожал всем руки и вышел.

Из окна было видно, как Смолокуров прыгнул в телегу и поехал по школьному парку.

— Не в продуктах дело, друзья мои, — раздумчиво оказал Карпов. — Нет, не в этом суть. Смолокуров — надежный помощник партизан.

Уже когда миновали березовый школьный парк и шли по берегу реки, Карпов остановился.

— Не сказал я Николаю Осиповичу о гибели жены. Не мог.

— И правильно сделал, что утаил. Так-то.

В момент страшной казни, учиненной зондеркомандой в Масляной горе, Архип Михайлович Михайлов сидел в избе один. Если бы кто мог знать, как тяжело сжималось у него сердце, как стучало в висках. Нет, не сумел он предотвратить злодеяния.

Михайлов тер виски и думал. Какими глазами смотрят на него люди? «Убийца! Предатель!» — читал он в безмолвных укоряющих взглядах прохожих. Эх, если бы рассказать людям правду! Так запросто, как до войны, на сходке, И он вспоминал, вспоминал… Об отце, который работал в Москве в типографии Сытина наборщиком и умер от отравления свинцовой пылью. О матери, оставшейся с пятью ребятишками. О том, как начал работать наборщиком в типографии, выполнял партийное задание метранпажа Коптелова и стал связным партии.

Мог бы рассказать людям, как воевал с юнкерами, засевшими в Московском Кремле, дрался с беляками, как был приговорен мятежниками Антонова к повешению и как в камере смертников поседела голова.

И все же ему было тяжело от сознания того, что кто-нибудь спросит:

— Скажи, как ты очутился на службе у немцев?

Можно бы объяснить коротко… Когда немецкие войска приближались к Пскову, на заседании райкома обсуждался вопрос о переходе на подпольную работу. Распределялись обязанности. Вот тогда все было решено.

А если зададут новый вопрос:

— А нельзя ли точнее?

Тогда придется сказать:

— Где-то недалеко находится секретарь райкома Карпов. Вот спросите его.

А как оправдаться, если люди узнают о словах теперешнего начальника:

— Он сам пришел к нам и пожелал служить великому фюреру. Свои обязанности он выполняет неплохо, и я им доволен.

У Михайлова разламывалась от боли голова. Конечно, он не раз вредил фашистам, но кто подтвердит это?

Однажды он посоветовал Мирсбергу поделить созревший урожай по-честному.

— Каким же образом? — заинтересовался капитан.

— Очень просто. Предложите русским убирать «со снопа». Если они станут жать серпом, получают каждый третий сноп, косой — пятый, при уборке конной жаткой — каждый седьмой.

По душе пришелся этот совет Мирсбергу. Колхозникам он тоже понравился… Погода благоприятствовала уборке: было тепло и сухо. Жали днем и ночью. Только, одно непонятно: хлеба выросли добрые, густые, колосья тяжелые, зернистые, а суслончики получились немощные, да и мало их было. Однако дело сделано. Снопы поделили.