Матросы стояли на каменной стенке, смотрели на гавань и, казалось, не решались ступить на деревянные дорожки, проложенные по льду к каждому кораблю.
За спиной Гельсингфорс, но город сейчас никого не интересовал. Чуть правее высились занесенные снегом острова Свеаборгской крепости. «На самом крутом и самом красивом — Лагерном — похоронены герои Свеаборгского восстания, — вспомнил Дыбенко слова Охоты. — Обязательно сходи». Павел взором окинул просторы Главной базы Балтийского флота: внутренний и внешний рейды, гавани — Южную, Западную, Сернэс… Перевел взгляд с дредноутов на крейсера. Всюду корабли, корабли… У каждого свое имя и постоянное место. И где бы он ни плавал, возвращаясь в гавань, швартуется на свою бочку, место сохраняется за ним до тех пор, пока высокое флотское начальство не припишет к другой базе или отправит в ремонт, а то и на переплавку как отслуживший срок.
Матросы пошагали по дощатым пастилам на свои «железки». Поднялся на высокий борт дредноута «Император Павел I» и Дыбенко, за ним следовали товарищи. На палубе рядом с трапом стоял бравый лейтенант. Это Ланге.
По правую руку от него усатый боцманмат объявил:
— Запомните, моя фамилия Павлов. А ну шагом марш «принимать пищу».
После обеда сам командир линкора пожелал познакомиться с «молодым пополнением». Новичков построили в носовой части под орудиями главного калибра. Небольсин несколько раз прошелся перед строем. Задавал вопросы. Ответы не нравились, срывающимся на крик голосом обзывал матросов подлецами, дураками, мерзавцами.
— Гордитесь, подлецы, что попали на лучший корабль Балтийского флота. Гордитесь, но всегда помните 109-ю статью Военно-морского устава о наказаниях. — И словно вихрь налетел на офицера. Он побагровел, заговорил о матросах, арестованных 22 июля и находившихся под следствием, грозился «свернуть бунтарям шеи», «скрутить в бараний рог», «загнать в тартарары…».
Излив гнев, Небольсин приказал распустить строй.
Дыбенко стал матросом-электриком 5-й роты. Снабдили его личным номером из трех цифр, по которым определялись боевая часть, смена и пост. Специальность он знал превосходно. Старослужащие быстро подметили, что пришел дельный электрик, отнеслись к нему как к равному. Вскоре Павел познакомился с большевиками, членами судовой подпольной организации. Подружился с матросом-машинистом из 6-й роты Федором Дмитриевым. Он предупредил, кого следует остерегаться.
— На корабле много явных и тайных шпиков, — рассказывал Федор. — Опасайся лейтенантов Дидерихса, Ланге, кондукторов Огневского и Старченко, писаря Жилина, матросов Купцова и Шмелева, а особенно командира, Небольсин сам вербует шпионов… А вот с Марусевым у него произошла осечка…
С Васей Марусевым случилось все, как и предполагал Охота. После возвращения из Кронштадта его вызвал Небольсин, похвалил за ревностную службу, предложил «присматривать» за матросами и ему, командиру, обо всем докладывать. «Шпионом не был и не буду!» — резко заявил Марусев и попросил уволить его. Командир не стал уговаривать упрямца, а вызвал дежурного, приказал арестовать «смутьяна». За отказ от военной службы суд приговорил Марусева к 2 годам и 11 месяцам тюрьмы с пребыванием в дисциплинарном батальоне.
Дыбенко старался делать все, как советовал Охота. Вел себя скромно, тихо, присматривался к людям. Во время увольнения на берег заглянул на «Диану» к Малькову. Два Павла (Малькова тоже звали Павлом) встретились как старые друзья, хотя виделись впервые.
И вот они шагают по Гельсингфорсу. Мальков ниже ростом, стройный, подтянутый, с красивым, чуть продолговатым лицом, открытыми задумчивыми глазами.
Мальков — моряк бывалый, служит на «Диане» с 1910 года, член РСДРП с 1904-го. Дыбенко предложил сходить на Лагерный остров на могилу главных героев Свеаборгского восстания.
Мальков посмотрел на Дыбенко.
— Значит, знаешь? Власти пытались скрыть место захоронения расстрелянных революционеров, но люди каждый день приносили цветы, приносят, даже когда могила оказалась под зданием. А ведь минуло около семи лет.
У стены приземистого дома лежали пучки гвоздики. Дыбенко уже поднял руку, чтобы снять шапку, Мальков остановил: «Увидят!»
И все же Павел обнажил голову, достал из-под бушлата красный букетик…
Не задерживаясь, они повернули обратно.
Порядки на «Императоре Павле I» были такими же суровыми, как и на «Двине». Кондуктора, боцманы и боцманматы зорко следили за матросами и «обо всем замеченном» доносили начальству. «Почему они становятся „шкурами“? — думал Дыбенко. — Ведь каждый из них сам был матросом, полной мерой испытал унижения и оскорбления. Офицеры — другое дело, у многих в жилах течет „голубая“ кровь. А вот как же „серая скотина“ попадает во вражеский лагерь?» Эти вопросы возникали и в Крюковских казармах, и на «Двине». Тогда Охота помог Павлу разобраться.
— Ничего непонятного и удивительного тут нет, — как всегда спокойно и рассудительно сказал сменный. — Все просто… Сверхсрочники — первоклассные специалисты, начальство их ценит, они пользуются льготами, подачками командира корабля, живут безбедно. А ведь в основной массе сверхсрочники — люди в летах, часто семейные, и внимание начальства их устраивает. Постепенно отходят они от своих кровных братьев-матросов. К тому же подавляющее большинство унтеров — люди отсталые, политически и духовно ограниченные, и офицеры без большого труда превращают их в свою опору, в свои «глаза и уши».
— Но не всех! — воскликнул Дыбенко. — Вот вы…
— Далеко не всех. А таких, как я, стало больше после «Потемкина» и «Очакова», «Памяти Азова». Ряды наши выросли, к нам примкнули и некоторые офицеры. Теперь все знают лейтенанта Шмидта, руководителей Свеаборгского восстания подпоручиков Емельянова и Коханского, умиравших со словами: «Да здравствует свободная Россия!..»
Зима 1912 года кончалась. От весеннего солнца на поблекшем льду появились желтые пятна…
Линейный корабль «Император Павел I» готовился к плаванию. Как-то нежданно-негаданно нагрянула большая группа адмиралов, каперангов, кавторангов во главе с Эссеном.
Горнист сыграл боевую тревогу. Инспектирующие разошлись по боевым постам. Сам Эссен успевал всюду. Невысокий, большеголовый, с глазами, глубоко сидящими в орбитах, рыжебородый, весьма подвижный командующий экзаменовал и офицеров, и нижних чинов. Если ответы его не удовлетворяли, сердито произносил: «Ну, ну, продолжай», ругался, когда отвечающий заикался, говорил сбивчиво. Дыбенко без запинки объяснил, а потом показал по схеме прохождение электрического тока к элеватору, подающему боекомплекты из погребов к артиллерийским башням.
— Перебит провод, как поступишь?
— Найду повреждение и устраню, артиллеристы пока будут подавать боекомплекты вручную.
— Правильно…
Поздно вечером, уже после ужина, инспекция покинула линкор. Как обычно, спешил и кого-то нещадно бранил длинноусый боцманмат Павлов. У трапа столкнулся с Дыбенко, на миг остановился:
— Бойко ты отвечал командующему. Хвалю! Не повезло нам, Дыбенко. Потели мы попусту. Эссен недоволен… И все из-за Максимова, командира второй бригады крейсеров, который после проверки заявил, что артиллеристы линкора слабо подготовлены. Эссен согласился, Небольсину объявил: «Даю месяц срока, сам проверю; только тогда допущу „Павла Первого“ к участию в царских призовых стрельбах и возьму в заграничное плавание».
Экипаж жил словно в лихорадке. Небольсин рычал на офицеров, те на унтеров и кондукторов, а козлами отпущения оставались конечно же матросы. Разгневанный Небольсин на чем свет поносил и адмирала Максимова, «которого сам черт принес на корабль».
Приближалась летняя кампания 1913 года. Лед в гавани разбух, потемнел… Однажды утром появились два ледокола, неуклюжие, но сильные, с крепкими форштевнями, они проложили широкие фарватеры.
Боевые корабли — линкоры, крейсера, миноносцы — будто проснулись после длительного зимнего сна, медленно задвигались, выползали из гавани на чистую воду. Эссен выводил флот на просторы Балтийского моря.
