Мак-Грегор бросал свои слова в толпу рабочих. Его фразы казались отрывистыми и несвязными, но, слушая его, рабочие рисовали в своем воображении гигантские картины. Они начинали чувствовать себя великой силой, и ими овладевал восторг. Маленький рабочий-литейщик, сидевший возле Маргарет, с воинственным видом смотрел по сторонам; вечером, когда он собирался идти на митинг, жена задержала его и заставила сперва помыть посуду. Сейчас ему казалось, что он с радостью вступил бы в бой с диким зверем в лесу.

Мак-Грегор, беспрестанно шагавший по маленькой платформе, казался гигантом. Его крупный рот бешено работал, лоб был покрыт каплями пота. Временами он напоминал боксера, который, вытянув кулаки и напружив тело, ждет случая, чтобы схватиться с противником.

Маргарет была глубоко взволнована. Все годы изысканного воспитания слетели с нее в один миг; она переживала то же, что и женщины французской революции; ей также хотелось выйти на улицу вместе с этими рабочими, маршировать, кричать и в диком бешенстве драться за те идеи, которые проповедовал человек, стоявший сейчас на платформе.

Мак-Грегор только что заговорил. Его наружность, его страстный порыв, который передавался другим, зачаровал всех собравшихся, точно так же как и тех, кто слушал его в других залах в течение целого месяца.

В Мак-Грегоре было что-то такое, что понимали все люди, к которым он обращался. Он казался им олицетворением их самих, он волновал их так, как ни один другой вождь в мире. Отсутствие у него красноречивой изворотливости, неумение выразить все то, что он сам переживал, еще больше сближало его с рабочей средой. Он не смущал их умов громкими фразами. Он лишь рисовал перед ними грандиозные картины и приказывал им:

— Маршируйте! Маршируйте! Нога в ногу, плечом к плечу! — И уверял их, что благодаря маршировке они сумеют найти себя.

— Я слышал многих ораторов, которые говорили о братстве людей! — кричал он. — Не верьте им! Они вовсе не желают никакого братства. Они сами первые бежали бы, если бы оно осуществилось! Но мы своим маршем создадим такое братство, что они задрожат и скажут друг другу: «Смотри, Старик-Труд проснулся. Он снова обрел свои силы!» И тогда они попрячутся и забудут свои слова о братстве. Вы услышите гул их голосов, когда они завопят: «Разойдитесь!

Прекратите маршировку, — я боюсь!» Они говорят вам о братстве людей. Но это слова, которые ничего не значат. Человек не может любить любого человека. Нам непонятно, что они разумеют под этой любовью. Они душат нас, они держат нас в черном теле, они бросают нам корку хлеба. Иногда машины отрывают нам руки и ноги. Неужели же мы должны любить человека, который богатеет за счет машины, отрывающей нам руки? Мы копошимся в грязи, и мы обязаны носить на руках их детей. И мы их видим на улицах, этих баловней нашего собственного безумия! Мы долгое время позволяли им творить бесчинства. Мы предоставили им шикарные автомобили и жен в прекрасных платьях, облегающих их красивые тела. Когда они плачут, мы стараемся развлечь их. Они дети с детской моралью в душе, с детским умом, в их мозгах царит смятение. Они ходят вокруг нас, угрожают нам и повелевают нами. Говоря о нас, о нас — детях Труда, детях их отца, они смеются со снисходительной жалостью. Но теперь мы покажем им образ их отца в полной мощи. Машины на их фабриках — это игрушки, которые мы дали им, которые мы на время оставили в их распоряжении. Но мы не думаем ни об этих игрушках, ни об этих мягкотелых женщинах! Мы создадим могучую армию, армию «Марширующего Труда», которая непреодолимо пойдет вперед, нога в ногу, плечом к плечу. Вот это — предмет нашей любви! Когда они увидят нас, сотни тысяч людей, ритмом дружного марша врывающихся в их сознание и совесть, они испугаются. Когда они будут совещаться, чтобы решить, какую подачку бросить нам, они будут рисовать себе картину «Марширующего Труда». Мы заставим их запомнить ее. Они забыли о нашей силе. Давайте воскресим ее в их памяти. Смотрите, вот Старик-Труд, я беру его за плечо и встряхиваю. Он просыпается! Он садится! Он поднимает свое огромное тело из пыли и грязи, в которых лежал веками. Они смотрят на него, и страх проникает в их души. Смотрите, они дрожат и бегут, спотыкаясь и падая один на другого. Они не знали, что Старик-Труд так могуч, а теперь они почувствовали перед ним безумный трепет! Но вы, рабочие, вы ведь не боитесь! Вы руки, ноги и глаза Труда! Вы считаете себя маленькими? Вы до сих пор еще никогда не собирались в одну цельную массу, которую я мог бы встряхнуть и разбудить. Но отныне вы должны сплотиться! Вы должны маршировать плечом к плечу! Маршируйте для того, чтобы понять, как вы могучи. Если один из вас начнет ныть и жаловаться или взберется на ящик, чтобы оттуда швыряться пустыми словами, сбросьте его и продолжайте свой марш! В ногу! Вы будете маршировать до тех пор, пока не станете одним гигантским телом, и тогда случится чудо! И этот марширующий гигант, которого вы создадите, начнет мыслить! Вы готовы маршировать со мной?

Подобно орудийному залпу, грянул ответ из груди рабочих, со сверкающими глазами слушавших Мак-Грегора.

— Мы готовы! Веди нас! — закричали они.

Маргарет Ормсби вышла и слилась с толпой на Мэдисон-авеню. Она высоко держала голову, гордая сознанием, что человек, обладающий таким умом и столь простодушным мужеством, когда-то интересовался ею. Ее душу охватило смирение, и она стала упрекать себя за все те ничтожные мысли, которые были у нее раньше.

— Какое это может иметь значение? — прошептала она. — Теперь я знаю, что важно только одно — его успех! Он должен осуществить то дело, за которое взялся. Ему нельзя ни в чем отказать. Я бы пожертвовала последней каплей крови, я бы отдала свое тело на позор, если бы это могло помочь ему осуществить его великую мысль!

Волна восторга охватила Маргарет. Вернувшись домой, она взбежала к себе наверх и опустилась на колени у кровати. Она начала молиться, но вскоре снова вскочила на ноги, подбежала к окну и стала смотреть на город.

— Он должен добиться своей цели! — громко крикнула она. — Я тоже пойду маршировать вместе с ними. Я сделаю все, чего бы он ни захотел. Он сорвал завесу с глаз моих и всего человечества! Мы не более как дети в руках великого гиганта Труда, и нельзя допустить, чтобы Труд потерпел поражение от рук своих же детей!

Во время большой демонстрации в день Первого мая, когда власть Мак-Грегора над душой и телом рабочих заставила сотни тысяч детей Труда идти дружным маршем по городу, один только человек оставался совершенно равнодушен к «Гимну Труда», выраженному в топоте сотен тысяч ног. Дэвид Ормсби, как и всегда, про себя обдумывал положение. Он ждал, что это новое движение, сплотившее рабочих, в конце концов, выльется в форму забастовок и крупных индустриальных эксцессов. Дэвид Ормсби нисколько не был встревожен. Он был убежден, что молчаливая и терпеливая сила капитала в конечном итоге одержит победу. Он сидел у себя в комнате и думал о Мак-Грегоре и о своей дочери. Ему казалось, что он вполне определил степень влияния Мак-Грегора на его дочь, но минутами его охватывало сомнение.

«Настала пора окончательно выяснить этот вопрос, — решил он. — Я должен восстановить свое влияние на нее. То, что здесь происходит, является в действительности борьбой идей. Мак-Грегор так же отличается от всех других рабочих вождей, как я от прочих вождей капитала. У этого человека большой ум. Прекрасно! Я встречусь с ним на равных. И тогда, если только я сумею заставить Маргарет мыслить по-моему, она вернется ко мне».

Когда Дэвид Ормсби был еще мелким фабрикантом в одном из городов штата Висконсин, он имел обыкновение по вечерам кататься за городом в обществе дочери. Во время этих прогулок он был чрезвычайно внимателен к ребенку, и теперь, думая о силах, бушевавших в душе Маргарет, был уверен, что она в общем осталась тем же ребенком. В ранний полдень он вместе с дочерью отправился в город.

«Она, наверное, пожелает увидеть этого человека в зените его славы. Если правильно мое предположение, что она все еще находится под обаянием его личности, у нее несомненно появится это сентиментальное желание. Я поведу честную игру и дам ей много очков вперед, — с гордостью думал он. — В этой борьбе я не стану просить у нее пощады. Я не сделаю обычной в подобных случаях ошибки. Она заворожена образом, который из самого себя создал Мак-Грегор. Он обладает могуществом, которое свойственно людям, вышедшим из народа. Она все еще находится под его влиянием. Как же еще объяснить ее постоянную тревогу и безразличие ко всему остальному? Вот почему я хочу, чтобы она увидела его в зените славы, когда он сможет показать себя в наилучшем свете, и лишь тогда начну борьбу. Я укажу ей другую дорогу, истинный путь, по которому должны шествовать победители».