Эдит Карсон была для Мак-Грегора товарищем и другом. Почти каждый день из года в год он видел ее за работой — жизнерадостную, без малейшего признака самомнения, добрую и уверенную в себе.

«Наши отношения могли бы продолжаться до конца жизни так, как они сложились сейчас, и она была бы вполне довольна», — думал он про себя.

Однажды под вечер, после исключительно тяжелого дня, Мак-Грегор отправился к Эдит, чтобы посидеть в ее маленькой комнатке и хорошенько обдумать свой предстоящий брак с Маргарет Ормсби. В делах Эдит наступило затишье, а потому она была совсем одна в мастерской, где две клиентки выбирали шляпу. Мак-Грегор лег на диван в ее маленькой гостиной. В течение целой недели он из ночи в ночь выступал на собраниях рабочих, а затем, сидя у себя в комнате, думал о Маргарет. Он закрыл глаза и уснул.

Когда он проснулся, была уже поздняя ночь. На полу возле него сидела Эдит и нежно гладила его волосы.

Мак-Грегор спокойно посмотрел на нее; по лицу девушки текли слезы. Она глядела прямо перед собой; при смутном свете, струившемся из окна, Мак-Грегор различил ее тонкую, худую шею и узел волос на голове.

Он быстро закрыл глаза, испытав такое ощущение, какое испытывает спящий, которого окатили ушатом холодной воды. Внезапно в его голове пронеслась мысль: Эдит Карсон ожидает от него чего-то другого, кроме дружбы.

Через некоторое время девушка встала и тихонько ушла в мастерскую, а Мак-Грегор с шумом вскочил с дивана и стал звать ее. Он спросил, который час, и выругался, когда сообразил, что пропустил деловое свидание. Эдит проводила его до дверей все с той же спокойной улыбкой. Мак-Грегор быстро вышел и провел остаток ночи, блуждая по улицам.

На следующий день он отправился в Дом работницы повидать Маргарет Ормсби. В разговоре с ней он не стал начинать издалека. Он прямиком приступил к делу и рассказал ей о дочери гробовщика, которую держал в объятиях на холме над Угольной Бухтой, о парикмахере и его размышлениях, о половом голоде, который привел его в дом, где его хотели ограбить, и, наконец, о своей дружбе с Эдит Карсон.

— Если все это вас смущает и тем не менее вы захотите жить со мной, вас ожидает трудное будущее. Я люблю вас. Я боюсь вас, боюсь моей любви к вам, но все же хочу вас. Я вижу ваше лицо перед собой, когда говорю с рабочими. Я смотрю на младенцев на руках у жен рабочих и хочу видеть своего ребенка у вас на руках. Меня больше занимает моя работа, чем любовь к вам, но я люблю вас.

Мак-Грегор встал и в упор посмотрел на сидевшую перед ним Маргарет.

— Я люблю вас, мне до безумия хочется заключить вас в свои объятия. Я люблю вас, несмотря на то что мой мозг занят только мыслью о торжестве рабочих. Я люблю вас той исконной человеческой любовью, которая, как мне казалось раньше, навсегда останется чуждой мне. Я больше не могу выносить ожидания. Я не могу выносить неведения, которое не дает мне возможности сказать обо всем Эдит. Я не могу позволить себе быть целиком поглощенным вами как раз в такое время, когда рабочие начинают проникаться моей великой мыслью и их взоры обращены ко мне в ожидании ясных указаний и распределения ролей. Вы должны либо принять меня, либо предоставить мне жить своей жизнью.

Маргарет Ормсби взглянула на Мак-Грегора. Когда она заговорила, ее голос звучал так же спокойно и уверенно, как голос ее отца, когда он объяснял рабочему, как исправить поврежденный станок.

— Я буду вашей женой, — просто сказала она. — Я только и живу мыслью об этом. Вы не можете понять, как слепо я люблю вас.

Она встала и пристально посмотрела ему в глаза.

— Но вы должны подождать. Мне нужно повидать Эдит и сказать ей обо всем. Она имеет на это право после всех лет, отданных служению вам.

Мак-Грегор взглянул на любимую женщину и проговорил:

— Вы принадлежите мне — даже если я принадлежу Эдит.

— Я поговорю с ней, — повторила Маргарет тем же тоном.

Мак-Грегор позволил Маргарет рассказать Эдит Карсон о его любви. Эдит, которая была превосходно знакома с поражениями в жизни и умела мужественно переносить их, пришлось узнать о новом поражении от женщины, совершенно незнакомой с жизненными неудачами. Мак-Грегор заставил себя позабыть обо всем этом. Он уже целый месяц безуспешно пытался внушить рабочим свою великую мысль о «Марширующем Труде». Тем не менее он упорно продолжал свое дело.

Однажды вечером случилось нечто, сильно его взволновавшее. Им снова овладела мысль о «Марширующем Труде».

Был поздний вечер; Мак-Грегор стоял на платформе надземной железной дороги на углу Стэйт-стрит и Ван Бюрен-стрит. Он испытывал смутное чувство вины перед Эдит Карсон и собирался поехать навестить ее, но сцена, разыгравшаяся на улице под ним, зачаровала его, и он стоял и глядел на залитый светом перекресток.

Уже целую неделю тянулась забастовка грузчиков, и как раз в этот день произошли эксцессы. Много окон было разбито, несколько человек ранено. Теперь, когда начали собираться вечерние прохожие, многие ораторы взбирались на ящики и неистово взывали к публике. По всему городу лились потоки слов. Мак-Грегор вспомнил, как мальчиком сидел на ступеньках булочной в маленьком угольном городке и мимо, спотыкаясь, проходили неприкаянные шахтеры, бранясь и сыпля проклятиями и угрозами. Он снова почувствовал презрение к людям.

В большом городе, в самом центре равнин Запада, случилось то, что Мак-Грегору привелось видеть в Угольной Бухте, когда он был еще мальчиком. Воротилы города решили напугать бастующих грузчиков демонстрацией организованной силы, и целый полк прошелся маршем по улицам Чикаго. Солдаты в коричневых мундирах продефилировали, храня глубокое молчание. Мак-Грегор смотрел, как они завернули с Полк-стрит и ритмичным, ровным шагом, нога в ногу, прошли мимо неорганизованной толпы на тротуарах и столь же неорганизованных ораторов на углах улиц.

Сердце Мак-Грегора сильно забилось; ему стало казаться, что он задыхается. Эти люди в однообразной форме, из которых каждый в отдельности не имел никакого значения, обрели живой смысл уже только тем, что маршировали плечом к плечу. Ему захотелось закричать, выбежать на улицу и обнять этих людей. Энергия, скрывавшаяся в них, казалось, переплелась в крепком объятии с силой, заложенной в нем самом. Когда же солдаты прошли и воздух снова огласился беспорядочным перезвоном голосов, он сел в поезд и отправился к Эдит, весь горя решимостью.

Шляпный магазин и мастерская Эдит Карсон находились в руках новой владелицы: Эдит продала свое дело и уехала. Мак-Грегор, озираясь по сторонам, стоял в магазине. Он глядел на коробки с перьями, на шляпы, развешенные по стенам. В луче уличного фонаря, проникавшего в окно, плясали тысячи крошечных пылинок. Из комнаты позади мастерской — из той самой комнаты, где он видел слезы и страдание в глазах Эдит, — вышла новая владелица и сказала, что она откупила магазин. Взволнованная тем, что ей предстояло передать, она прошла мимо стоящего в ожидании мужчины к решетчатой двери мастерской, повернулась к нему спиной и выглянула на улицу. Уголком глаза она продолжала следить за своим посетителем. Это была маленькая черноволосая женщина, сверкавшая золотыми зубами и очками. Ее любопытство было чрезвычайно распалено.

«Наверное, они поссорились», — подумала она и вслух сказала:

— Мисс Карсон просила меня передать вам, что уезжает из Чикаго.

Не дожидаясь дальнейших разъяснений, Мак-Грегор быстро вышел на улицу. В душе у него была тупая боль, словно он потерял что-то бесконечно дорогое. Инстинктивно он вернулся и побежал назад.

Остановившись у дверей магазина, он крикнул:

— Куда она уехала?

Женщина весело рассмеялась. Она наслаждалась мыслью, что столкнулась лицом к лицу с чем-то вроде романа. Она подошла к дверям и ответила:

— Она только что отправилась на вокзал Берлингтон. Думаю, она решила уехать на Запад. Я слышала, как она отдала распоряжение экспедитору насчет багажа. Она жила здесь еще два дня после того, как я купила ее дело. Думаю, она все еще надеялась на ваше возвращение, а вы не приходили. Возможно, что теперь вы никогда уже больше не увидите ее. Между тем она не была похожа на девушку, которая могла бы ссориться со своим возлюбленным.