По всей Америке люди оказались во власти идеи «Марширующего Труда». Старик-Труд марширует сплоченной массой! Вперед, Старик-Труд! Он заставит мир задуматься и увидеть и почувствовать свою силу! Люди верным шагом идут к концу своих страданий! Объединяйтесь, люди! Марш вперед! Шагом марш! Шагом марш! В ногу!
Глава V
Движение «Марширующий Труд» не знало ни брошюр, ни памфлетов, ни прокламаций. Только один маленький листочек, напечатанный в миллионах экземпляров на всех языках мира, циркулировал по всей стране. Экземпляр его лежит передо мной и сейчас. Вот что там напечатано:
«Марширующий Труд».
«Нас спрашивают, что мы замышляем?
Вот наш ответ:
Пока мы замышляем лишь одно — маршировать.
Мы будем маршировать и утром, рано на заре, и вечером, после захода солнца.
В воскресенье обыватели будут сидеть на верандах или смотреть футбол.
Мы же будем маршировать.
По жестким булыжникам города и по пыльным дорогам деревень.
Мы будем маршировать.
Пусть утомятся наши ноги.
Пусть пересохнет в горле.
Мы плечом к плечу, нога в ногу будем маршировать!
Мы будем маршировать.
Пока не дрогнет земля, пока не начнут рушиться небоскребы.
Все, как один, плечом к плечу, мы двинемся вперед! Вперед, вперед, вперед!
Мы не станем говорить и не будем слушать болтовни.
Мы будем маршировать, и наши сыновья и дочери пойдут вместе с нами.
Их умы сейчас встревожены.
Наши же мысли спокойны и ясны.
Мы не тратим времени на пустые думы и пустые слова.
Мы только маршируем.
Мы только маршируем.
Наши лица огрубели, в наших волосах вековечная пыль труда.
Взгляните на наши мозолистые руки!
Мы маршируем! Мы идем вперед! Мы — рабочие!»
Глава VI
Кто в состоянии будет забыть день Первого мая в Чикаго? Первое мая — день рабочих! Как они маршировали! Тысячи и тысячи и снова тысячи! Они заполнили все улицы! Они остановили все движение! Люди дрожали, предвидя близкий час победы Труда.
Вот они идут! Как дрожит земля! А этот заунывный, жуткий напев их «Гимна»!
Должно быть, так чувствовал себя генерал Грант во время большого парада ветеранов в Вашингтоне, когда весь день мимо него маршировали колонны солдат — участников Гражданской войны, с загорелыми лицами и горящими глазами[58].
Мак-Грегор стоит на возвышении в Парке Гранта, и тысячи и тысячи рабочих со сталелитейных заводов, от доменных печей, мясники с красными шеями, грузчики с могучими руками собираются вокруг него.
А в воздухе стоит заунывный мотив «Гимна Марширующего Труда».
Все те, кто не участвовал в марше, сбились у зданий, выходивших на Мичиган-бульвар, и ждали. Среди них была и Маргарет Ормсби. Она сидела вместе с отцом в экипаже там, где Ван Бюрен-стрит вливается в бульвар. В то время как рабочие проходили мимо них, она сидела, крепко вцепившись в рукав отца.
— Он собирается говорить, — шепнула она и указала пальцем. Странное напряжение толпы передалось и ей.
— Слушай! Слушай! Слушай! Он будет говорить!
Было уже пять часов пополудни, когда рабочие закончили свой марш. Они собрались необъятной массой от парка до вокзала на Двенадцатой улице. Мак-Грегор поднял руку. В наступившем молчании его голос разнесся далеко-далеко.
— Товарищи, мы кладем начало новому движению. Мы куем меч пролетариата! — крикнул он, и толпа слушала его в священном ужасе. Люди, стоявшие возле автомобиля Ормсби, услыхали, как заплакала Маргарет. В воздухе носился легкий гул, неизбежный там, где собираются большие массы народа. Плач одиноко сидевшей женщины был еле слышен, но он не прекращался, подобно настойчивому плеску небольших волн, бьющихся о берег океана.
Часть седьмая
Глава I
Среди мужчин преобладает мнение, что прекрасной девушка может быть только если окружить ее забором и защитить от грубой реальной жизни. В результате получается нездоровая порода женщин. Они лишены как духовной силы, так и физической. В тот вечер, когда Маргарет Ормсби стояла перед Эдит Карсон, не будучи в состоянии принять вызов, брошенный маленькой модисткой, ей пришлось заглянуть в поисках помощи в собственную душу, но и там она не нашла ее. Ей необходимо было логически оправдать свое фиаско. Будь она женщиной из народа, она сумела бы стойко отнестись к понесенному поражению. Она продолжала бы трезво работать и, после нескольких месяцев труда в модной мастерской, на заводе или дома с детьми, залечила бы свои раны и оказалась бы готовой к новой попытке. Случись ей претерпеть много неудач, она была бы достаточно вооружена для встречи с новыми поражениями. Подобно маленькому зверьку, который живет в лесу, изобилующем крупными хищниками, она понимала бы, как полезно лежать тихо и неподвижно, подолгу выжидая, зная, что терпение есть лучшее орудие в борьбе за существование.
Маргарет решила, что ненавидит Мак-Грегора. После сцены в доме отца она бросила работу в Доме работницы и не переставала разжигать в душе ненависть к Мак-Грегору. И на улице, и у себя в комнате мозг ее придумывал всякие обвинения против него, а губы шептали жестокие слова:
«Это не человек, а зверь, которому чужда культура. По-видимому, и во мне кроется нечто звериное, страшное; что другое могло заставить меня полюбить его. Но я вырву из своей души эту любовь! Я приложу все усилия, чтобы забыть этого человека и тот ужасный, низкий класс общества, который он представляет».
Преисполненная этой мыслью, Маргарет снова стала бывать в обществе; она пыталась проникнуться интересом к тем людям, которых встречала на званых обедах и балах. Но этим она ничего не достигла и после нескольких вечеров, проведенных среди людей, чьи мысли сосредоточены исключительно на наживе, поняла, что не сумеет жить с этими тупыми существами, из уст которых льются бессмысленные слова. Ее раздражение возросло, и она пуще прежнего стала во всем винить Мак-Грегора.
«Он не имел никакого права вмешиваться в мою жизнь, а потом уйти, — с горечью думала она. — Он зверь и, наверное, теперь подстерегает кого-нибудь другого, как подстерегал меня. В нем нет и следа нежности, он не имеет даже представления об этом слове. То бескровное, бесцветное существо, на котором он женился, дает удовлетворение его телу. И это все, что ему нужно: он не нуждается в красоте. Он трус, не осмеливающийся смотреть красоте в лицо. Поэтому он боится меня».
Когда движение «Марширующего Труда» начало вызывать тревогу в Чикаго, Маргарет уехала в Нью-Йорк. В течение месяца она вместе с двумя подругами жила в отеле на берегу океана. Но вскоре она поспешила домой.
«Я должна увидеть и услышать его. Бегством от Мак-Грегора я не излечусь от своей пагубной страсти. Возможно, что трушу я, а не он. Когда я буду близ него, когда услышу его звериные слова и снова увижу жестокий огонь, который иногда вспыхивает в его глазах, тогда я, может быть, излечусь».
Маргарет отправилась на рабочий митинг, на котором выступал Мак-Грегор, и вернулась более чем когда-либо увлеченная им. Она сидела в зале, где происходил митинг, возле самой двери, и дрожала всем телом. Вокруг нее толпились рабочие, на которых фабрика наложила свою печать. Рабочие сталелитейных мастерских, с лицами, словно ошпаренными кипятком, благодаря постоянной работе при страшно высокой температуре, строители с большими руками, рабочие маленькие и большие, хорошо сложенные и скрюченные — все сидели в напряженном ожидании.
Маргарет заметила, что, когда Мак-Грегор говорил, губы слушавших его рабочих безмолвно шевелились. Многие сжимали кулаки. Когда он кончил, сразу раздался взрыв аплодисментов, подобный орудийному залпу. Из слабо освещенного дальнего конца зала смотрели напряженные лица; рабочие куртки сливались в одно черное пятно, по которому скользили отблески мерцавших в центре газовых фонарей.
