Разда бессильно опустила руки, судорожно сглатывая. Ее била дрожь.

- Ты... - сказала она, - зачем ты здесь, Эмхир?

Эмхир уже ослабил хватку, но не торопился отпускать Разду.

- За мной? Неужели ты жаждешь моей крови? Крови Орива?

- Та кровь, что должна была пролиться, Разда, уже пролита. Подумай, Разда... подумай.

Разда опустила глаза, силясь понять, что Эмхир имеет в виду. Эмхир же следил за потоком ее мыслей, и не без неудовольствия замечал, что они не оставляют Разды, не уходят дальше нее самой; они касались ее красоты, ее желаний, но ничего больше... Пока Разда не подумала о своей крови и о том, что она течет не только в ее жилах.

- Бургэд, - неслышно произнесла она и тут же попыталась оттолкнуть Эмхира.

Он этого и ожидал, а потому сковал Разду заклинанием, наконец отпустив ее смуглую шею. Звякнули выпутавшиеся из полупрозрачных одежд украшения: Разда упала на колени; заклинание сделало ее мышцы тяжелыми, столь же тяжелыми, какими были ее мысли. Эмхир отступил на шаг, не сводя глаз с той, которую любил когда-то. В ее темной голове было много того, что Эмхир рад был никогда не знать, и это была не жизнь, которой жила Разда, но сама Разда.

Хотя он бы не смог долго держать заклинание, Гарван старался выиграть немного времени, чтобы Скарпхедин успел уйти, если того еще не сделал. За Разду он не боялся: он знал, что она побежит к Бургэду и шум поднимется не сразу. Разда издала сдавленный крик, исполненный тщетной борьбы. Не желая видеть, как она мучается, Эмхир снял заклинание и Разда, стоило ей почувствовать, как вернулась прежняя легкость, вскочила на ноги и, не взглянув на Гарвана, побежала по коридору, скоро скрывшись в полумраке.

***

Храм Девяти Матерей Пустыни, расположенный при Сайханхоте, был больше всех храмов Триады. Тонущие в отраженном свете потолки залов разглядеть было практически невозможно, а статуи Девяти были так высоки, что всякий смертный, оказывавшийся перед ними, чувствовал себя ничтожным.

Эмхир пришел раньше Скарпхедина. Жрецы Вурушмы не стали спрашивать его ни о чём: они все знали и так. Покорные воле Девяти, они не могли выдать Гарванов, которых укрывали, но служители Милостивых держались с ними холодно, и делали вид, будто их не замечают. Только служителям Вафат позволялось скрывать лицо, потому и Эмхир, и Скарпхедин, оказавшись в Храме, вынуждены были опустить края тагельмустов. Гарваны доверяли жрецам и не боялись, что те их запомнят: едва ли им еще когда-нибудь представится возможность с ними увидеться.

Ближе к полудню высокие двери Обители Тид распахнулись. Служители со спокойными лицами пропустили в Храм людей с носилками, на которых лежали тела шаха и его сына. За ними в Храм прошли громко завывающие плакальщицы, не уступающие им в скорби жены шаха, и молчаливые иные, мужчины и женщины, старые и юные.

Их обступили служители Вафат. Из-за высокой статуи Тид, чей темно-синий плащ был скроен из огромного куска ткани, Гарваны видели, как ушли жрецы Милостивых, как отступили к стенам служители Тид, Илму и Эсгериу.

Скарпхедин молча кивнул в сторону одних носилок, у которых людей было чуть меньше.

- Бургэд.

Эмхир задержал взгляд на убитом сыне шаха и ответил:

- Хорошо.

Сквозь не утихающие, но чуть ослабевшие вопли скорбящих, начало проступать нечто иное. Сильный, насыщенный женский голос сплетал песню темную, как беззвездная ночь, и горькую, как полынь. Среди общего гомона она проступала, как кровь на белом сукне, и скорбь, пронизывавшая её, казалась неподдельной, истинной, отличной от бессвязных голосов тех, кто оплакивал не то, что любил, а то, что имел.

Это была древняя погребальная песня, которую часто пели в пустыне кочевники. Глубоким витым потоком лились слова, поднимаясь к высоким сводам Храма, и словно бы обесцвечивали все прочие голоса.

Эмхир слушал, затаив дыхание: сомнений не было, пела Разда; глаза её блестели от слез. Не глядя на судорожно бьющихся в горьких рыданиях жен и бездушных плакальщиц, Разда продолжала петь, и звала Илму, чтобы та покарала убийц, вопрошала Эсгериу, за что она позволила убить тех, кого она любила всем сердцем.

Горечью разливалась скорбь, больно кололо чувство вины. Словно плененный древней песней, Эмхир готов был выйти из укрытия, и всем объявить, что это он пролил царскую кровь и примет наказание. Он скорбел теперь вместе с Раздой, и в груди его тревожно отзывалось осознание того, какую боль он ей причинил.

Скарпхедин, заметивший, что Эмхир готов вот-вот ступить в Зал и сдаться, удержал его за плечо.

- Эмхир, вспомни, - сказал Гарван, - жрица Вурушмы сказала, что Милостивые тебе здесь скорее навредят. А ты собираешься поддаться голосу Амры и отдать себя на суд Илму. Но мы сделали то, то должны были сделать, и это не противно воле Девяти. Мы спасем Триаду, разве жизни тысяч наших людей не стоят жизни двух царских особ?

Эмхир перевел взгляд на Скарпхедина и ничего не сказал. Слова друга вернули его к привычному восприятию, на время заглушенный чувствами голос разума снова обрел силу, и Эмхиру уже не хотелось сдаться на милость тех, кто оплакивал шаха и его сына. Постепенно стихла песня Разды, словно бы потонув в не прекращавшихся ни на мгновение стенаниях плакальщиц.

Не желая дальше наблюдать за службой, Эмхир направился к двери, которая вела в комнаты, находившиеся за Обителью Вурушмы. Скарпхедин шел следом, размышляя о том, как случилось, что Амра решила так жестоко обойтись с Эмхиром и сможет ли тот победить себя и больше не поддаваться страстям. Сам он думал, что никогда бы не стал так рисковать из-за какой-то странной девушки (ее песня коснулась Скарпхедина липким холодком страха), и тем более через столько лет. Скарпхедин не решился сказать это Эмхиру, но успел подумать о том, каков мог быть ответ и потому испугался: мысль его бросала вызов Матерям Пустыни, а они могли его наказать за такое резкое суждение.

Тем временем они вышли из обители в сады, куда простые прихожане не могли попасть, поскольку дальше основной части Храма заходить не имели права. На выложенной синим, черным и бурым камнем площадке, примыкавшей к основному зданию, находился посвященный Мейшет фонтан. Прозрачные струи его с тихим звоном переливались по каменным чашам, на которых высечены были отрывки гимнов из свитков Обители: «Мейшет Вседающая, Милостивая, оживляющая Пустыни».

Скарпхедин молча смотрел, как Эмхир медленно подошел к фонтану, зачерпнул прохладной воды и умыл ею лицо. Еще несколько мгновений он стоял неподвижно, опершись руками о край чаши фонтана и опустив голову.

- Мне кажется, - сказал Скарпхедин, - что все правильно получилось.

Эмхир покачал головой.

- Представь, если этот Бургэд в уже сейчас был столь выдающимся, то как бы он правил? Может быть, он бы завоевал многие земли, и Триаду в том числе, - Скарпхедин помолчал. - Вспомни, что ты сам делал в его возрасте?

- Это было слишком давно, чтобы я хорошо помнил, - ответил Эмхир.

Скарпхедин поднял брови.

- Жил, учился... - Эмхир бросил на Скарпхедина ничего не выражающий взгляд. - Еще помню скрежет ножа о ребра вражеского воина. Да... Это было во время осады Угты. Я отомстил тогда за своего отца.

Гарван тяжело вздохнул и отошел от фонтана.

- Ладно. Мы сделали, что должно было сделать. Бургэда больше нет, шаха нет. Посмотрим теперь, будет ли его брат более сговорчивым.

- Ты не думал, что Разда могла как-то влиять на шаха? Может быть, она могла желать присоединения Триады к Западному Царству? - поинтересовался Скарпхедин.

Эмхир горько усмехнулся.

- Боюсь, она до этого не додумалась. Ей, как я понял, все равно, где быть, главное - быть, остальное для нее ничего не значит. Люди, казалось бы, тоже, но все-таки сегодня я увидел, что это не совсем так.

- Я осмелюсь сказать, - Скарпхедин задумчиво поправил повязку, скрывавшую его слепой глаз, - может быть, все к лучшему? Мы же не знаем, какими путями нас ведет Тид.