Сестры сидели на крыше своего скромного дома. Рядом на небольшом плетеном ковре сушились персики.

Тави потянула носом воздух, глядя на разложенные на коврике фрукты, и произнесла:

- Не отправят. Вдруг Гарван разгневается? Они же боятся.

- Он не разгневается, - Разда опустила голову.

Тави пожала плечами. Разда и правда боялась, что родители не позволят Гарвану ее забрать. Несколько дней назад, собираясь ложиться спать, она случайно услышала их разговор.

- Каждый день боюсь, что он придет. Может, вернем ему блюдо? - говорила мать. - Вон, и сэрэх у дома вырос, не к добру все это.

- Брось, - отвечал отец, - то ты годами мечтаешь отдать Разду за кого побогаче и познатнее, то, когда к тебе приходит не кто-нибудь, а Старший Гарван, тут же передумываешь. Здесь о лучшем даже мечтать нельзя. Возблагодари Амру за то, что она так ловко сети накинула.

- Тише! Дочерям бы того не слышать, - прошипела мать. - Ну отдадим мы ее за Гарвана, нам-то что? Мы где были, там и останемся, немного почету сыщем. Да и подумай, она так и сгинет за стенами Этксе, мы ее не увидим, не услышим о ней никогда. А у нас и Крина пропала, и Хельма нет... того и гляди, останемся с тобой одни - и что делать будем, если всех детей так растеряем?

- Глупые слова говоришь, - отмахнулся отец. - Тебрину с нами останется точно, если так уж тебя это заботит. А с Гарваном породниться - о том мечтают все, а ты хочешь блюдо назад отправить.

- Не к добру, не к добру...

- Да что ты все заладила? Если в это время появится кто лучше Гарвана - так и быть, вернем подарок в Этксе. Но если нет, твои сетования я слушать не стану.

- Энсинне мне когда-то рассказывала, будто безродные жены Высоких Гарванов не выходят за стены Этксе, света белого не видят, и живут, как рабыни.

- Неправда все это. Любите вы всякие сказки сочинять, а потом в них верить, - проворчал отец.

Тогда Разду взволновали слова родителей, хотя она не особенно поверила в рассказ о рабстве в стенах Этксе. Пугало ее то, что мог найтись кто-то «лучше», а это мог оказаться человек незнатный и не Гарван вовсе.

«Нет, зазвенят когда-нибудь на моих запястьях золотые браслеты, - подумала Разда. - И не когда-нибудь, а скоро».

Ведомая этими мыслями, на следующий день Разда отправилась в Обитель Амры. Из дома она взяла несколько персиков и горсть пшеницы для приношения. Денег она не могла принести в Храм, но знала, что Матерям Пустыни важно, чтобы их чтили и чтобы их заветам следовали, и золото не манило тех, кому принадлежал весь существующий мир.

Только она перешагнула порог Обители, ей навстречу вышла жрица Амры - высокая тонкая усгибан, одетая в льняное платье, поверх которого был задрапирован оранжевый шелк. Жрица словно бы знала, что Разда придет. Она приняла из рук южанки принесенные ею зерно и персики и произнесла:

- Да прибудет с тобою благословение покровительницы нашей, Вдохновляющей, Окрыляющей, Милостивой**!

- Милостивая Амра ведет меня по своей дороге сейчас, - сказала Разда. - Но я не могу понять, длинна ли дорога, и куда она приведет?..

Жрица тепло улыбнулась Разде и произнесла:

- Доверься Амре, ее пути - что ветви на Древе, соки их и сладки, и горьки бывают, но плоды - всегда ценны.

Она прошла к алтарю, над которым возвышалась оплетенная цветами и расшитым льном статуя Амры, зажгла курения, разложила переданное Раздой приношение.

Разда опустила голову и мысленно, переплетая заученные молитвенные формулы с собственными желаниями, обратилась к Амре:

"О Амра, Милостивая, Вдохновляющая! В сети твои попадаются людские сердца, ты заставляешь душу трепетать, вливаешь в уста влюбленных стихи и песни, открываешь им красоту мира и прелесть чувства! Не оставь меня, о Милостивая Амра!  Где тот, кого я жду? Где тот на чьих плечах та же сеть, тобою сплетенная, что и на моих? Не звенят на моих запястьях золотые браслеты, не рвется из души моей песня, не обнимают меня шелковые одеяния... Если не придет ко мне он, не быть песне моей, и жизнь моя увянет, как цветок без воды. Милостивая Амра, твоей дороге верю, тебя о помощи прошу!"

И так без единой новой мысли стояла она и ждала, когда молитву закончит жрица. Сладко пахли курения, чей витой дымок тянулся вверх и рассеивался у отверстий в потолке. Оранжевый шелк, струившийся поверх льняного платья жрицы, казалось, источал едва различимое сияние. Наконец, жрица оторвала взгляд от лика Амры, опустила поднятые ладонями вверх руки и поклонилась богине.

Разда замерла, ожидая, что ей скажет жрица. Улыбнувшись ей все также тепло, она произнесла:

- Ты могла бы служить Амре, о ищущая***, твоя красота дороже всех драгоценностей Гафастана. Еще не потеряно время, и ты могла бы остаться в Обители и стать сестрою нашим жрицам.

Разда покачала головой:

- Амра касается сердца моего, но я не могу стать среди вас. Я верю, что Милостивая меня не покинет...

- Хорошо, - сказала жрица. - Амра никого не неволит. О тебе мне было сказано, что совсем скоро ты найдешь то, что ищешь и обретешь то, чего так жаждет твоя душа.

- Скоро?

- Очень. Смотри, чтобы темные цветы не распускались в твоей душе, чтобы напрасная горечь не травила тебя: ты не оставлена. Ты любима и будешь любима.

Она помолчала.

- Совсем скоро, я чувствую, тебе стоит вернуться сюда. Амра тебе благоволит. Как твое имя, о ищущая?

-  Я Разда, дочь ремесленника, - задумчиво проговорила южанка.

- Да расцветут в душе твоей цветы Амры, о Разда, - с улыбкой произнесла жрица и коснулась ее плеча.

***

В городе почти не говорили об убийстве писаря. Даже Рух, о которой пора было уже позабыть, по-прежнему всплывала в разговорах гафастанцев чаще, чем безродный писарь из Высокого Дома Вестников. Какое-то время обсуждали новость о том, что на главной площади палками был прилюдно бит дарга-сыртлан, и над псарнями вместо него поставили нового, к которому приставлен был как наблюдатель кто-то из Гарванов, что должен был отчитываться перед кем-то из Этксе каждый месяц. Говорили, что очень не понравилось правящему Гарвану, как тренировали пятнистых сыртланских собак...

Позже разнеслась по Гафастану весть: в город прибыли Старшие Гарваны из Афлетана и Нидвы. Их приняли в Этксе, и все в Гафастане было по-прежнему тихо, как если бы никто не приезжал.

Но в Этксе было неспокойно.

Орм стоял у не до конца закрытых дверей Зала Пяти Углов и слушал, о чем говорили Гицур, Эмхир и Фьёрлейв.

- ...мы узнали, - холодно произнес Гицур, - что в Гафастане нашли способ «выпустить птицу из клетки». И вы здесь скрываете это от нас, желая покинуть Пустыни и вернуться на Север. А прежде - возвыситься над всеми прочими, в ком еще жива прежняя суть.

- Разбудить птицу? - в голосе Эмхира Орм услышал удивление. - Невозможно. Кто вам такое сказал?

- Мы получили письмо, - бросила Фьёрлейв, - там достаточно подробно было написано, кто, зачем и почему...

- И кто же? - спросил Эмхир.

- То есть «почему», тебя не интересует? - хмыкнула Фьёрлейв.

Эмхир не ответил.

- Ты, Орм и Сванлауг - это ваш замысел. Другие Бессмертные и чистокровные с вами, - сказал Гицур.

- Странно, что ты веришь какому-то письму, Гицур, - произнес Эмхир. - В нем хотя бы рассказали, как вернуть прежние способности? Я был бы рад узнать, быть может, это и правда могло бы сработать.

- Рух - это наш Дух-покровитель, - процедила Фьёрлейв, - и тот, кто прикасается к ней, пробуждает свою прежнюю суть.

- Рух уже нет в Пустынях, - сказал Эмхир. - Я уверен, ей здесь нечего делать.

- А тэмээны так не думают, - ответила Фьёрлейв.

- Я бы хотел взглянуть на письмо.

- Зачем?

- Покажи Эмхиру письмо, - произнес Гицур.

Орм осторожно заглянул в зал. Фьёрлейв вытащила из рукава свернутый пергамент и протянула его Эмхиру. Тот взял его, попутно бросив на Фьёрлейв холодный взгляд, затем развернул свиток и стал читать. Ничто не дрогнуло в его лице, пока он скользил глазами по строкам.