Притом же трудно и невозможно было смягчить мольбами или преклонить какими-либо жалобами и умилостивить этот варварский народ, до того раздражительный, до того вспыльчивый решительно при каждом противном слове, что всё разжигало его гнев и казалось ему нелепым и смешным. Как попадал в беду тот, кто не удерживая пред ним своего языка, так равным образом часто они извлекали меч и против того, кто говорил мало или уклонялся от того, что им доставляло удовольствие. Поэтому всякий должен был опасаться за свою жизнь: на улицах плач, вопли и сетования; на перекрёстках рыдания; во храмах жалобные стоны; мужья изнывают от горя; жёны кричат, — их тащат, порабощают, отрывают от тех, с кем они прежде были соединены телесно, и насилуют! Знатные родом бродили опозоренными, почтенные старцы плачущими, богатые —нищими. Так — на площадях; так — в закоулках; так — в открытых общественных местах; так и в тайных убежищах!

Не было места, которого бы не отыскали или которое могло бы доставить защиту старавшимся как-нибудь спастись; но везде и всё было исполнено всякого рода зол. Христе царю, что за скорбь, что за теснота была тогда людям! Гласы морские, затмение и помрачение солнца, превращение луны в кровь, звёзды, подвигшиеся с своих мест, как и почему не предзнаменовали вы, признаки представления света, этих бедствий, свойственных кончине мира? По крайней мере, мы уже видели мерзость запустения, стоявшую на месте святе [Матф., 24, 15] и изрыгавшую блудные речи, — видели и много другого в этом роде, что, хотя не вполне выражало царствование антихриста, однако, совершенно противоположно было тому, что у именующихся христианами называется благочестивым и сообразным со словом веры!

Таким-то образом, говорю, из многого малое передавая на память истории, беззаконничали западные войска против наследия Христова, не оказывая решительно никому ни малейшего снисхождения, но всех лишая денег и имущества, жилищ и одежд, и совершенно ничего не оставляя тем, кто имел что-нибудь! Вот он, этот народ с медной шеей, надменным выражением лица, поднятыми вверх бровями, всегда бритыми и как бы юношескими ланитами, кровожадной рукой, раздутыми ноздрями, гордым взглядом, ненасытной пастью, бесчувственной душой, обрубленной и быстрой речью, как будто пляшущей в губах, — или лучше, вот эти люди, которых они величают разумными и мудрыми, верными клятве, любящими справедливость и ненавидящими лукавство, гораздо более благочестивыми и правдивыми, гораздо более точными блюстителями христовых заповедей, чем мы, греки,— ещё более, вот эти ревнители, подъявшие на рамена крест и многократно клявшиеся им и словом Божиим проходить христианские страны без кровопролития, не сбиваясь и не уклоняясь ни направо, ни налево, вооружить свои руки против сарацин и обагрить мечи кровью опустошителей Иерусалима, не соединяться с женщинами, даже не входить с ними в беседу во всё время, пока будут нести на плечах крест, как чистая жертва Богу, как шествующие путём Божиим!

Все они оказались полнейшими лицемерами: вместо отмщения за Гроб Господень явно неистовствовали против Христа; с крестом на раменах беззаконно посягали на разрушение креста, нося его на спине, не страшились попирать его ногами за небольшое количество золота или серебра. Забирая жемчуга, они отвергли единственную многоценную жемчужину — Христа, повергая пречистого самым нечистым животным!

Не так в подобном случае поступили потомки Измаила[76]: овладев Сионом[77], они оказали их соплеменникам самую человеколюбивую снисходительность и благосклонность. Они не разжигали своих взоров на женщин латинянок, не обращали гробницы Христовой в кладбище падали, входа к живоносному гробу — в путь к аду, жизнь — в смерть, воскресения — в падение; но, предоставив всем без исключения свободный выход, назначили определённый выкуп по несколько золотых с человека, оставляя владельцам всё прочее имущество их, хотя бы оно было бесчисленно, как песок. И так поступило войско христоборцев с латинянами, в которых видело враждебных себе иноверцев, великодушно не простирая на них ни меча, ни огня, ни голода, ни преследования, ни обнажения, ни сокрушения, ни угнетения; а христолюбивое и единоверное нам воинство поступило с нами так, как мы рассказали в немногих словах, не имея намерения порицать за обиду!

И ОСНОВАНИЕ ЛАТИНСКОЙ ИМПЕРИИ[78]

... Неприятели проводили время в непотребствах, забавах, притом в забавах преимущественно бесчестных, и в посмеяниях над римскими обычаями. Так, они расхаживали по улицам, окутавшись в дорогие с широкими обшивками плащи — не ради нужды, но ради смеха, или разъезжая туда и сюда по городу, обернув среброткаными из тонкого полотна головными покрывалами макушки своих возниц и обвязав лошадиные морды спускаемыми по спине белольняными перевязями. Другие носили писчие тростники и чернильницы, держа притом в руке книги и осмеивая нас таким образом как грамотеев. Многие возили на лошадях изнасилованных ими женщин, окутав некоторых из них в широкие пеплумы[79] и связав перепутанные их локоны и растрёпанные волосы в один пучок назад, женскими же тимпаниками[80] и наушными привесками из скрученных белых волос украсив лошадей. Каждый день они пьянствовали и объедались — другие, употребляя пищу отцов своих, которую составляли развариваемые в котлах хребты бычачьего мяса; окорока ветчины, приправленные мучнистыми бобами, также — соус из чеснока и состав из других, раздражающих вкус жидкостей. Разделив добычу, они не наблюдали никакого различия между утварью и сосудами обыкновенными и священными; но как те, так и другие одинаково употребляли для своих телесных потреб, без всякого внимания к Богу и закону. Равным образом божественные изображения Христа Спасителя и святых его они обращали в сидения и подножные скамейки.

Стоило посмотреть и надобно было в высшей степени удивляться непомерному слепоумию, или, точнее сказать, безумию этих отуманенных гордостью людей, когда они начали бросать между собой жребий, кому владеть какими городами и странами. Как будто уже сделавшись царями царей и имея в своих руках всю земную поверхность, они, что касается раздела собственно Римской империи, по крайней мере, назначили прежде во все её пределы чиновников для описи, чтобы сначала узнать годовые доходы разных областей и уже потом разделить их по жребиям, но государства и владения всех других народов и царей разделили между собой немедленно. Таким образом, подпали их дележу: счастливейший в мире, лежащий на реке Ниле, город Александрия, за ним — Ливия, области, простирающиеся от Ливии до Нумидии и Гадира, Парфия, Персия, далее — восточная Иверия, Ассирия, Гиркания и все страны, которые окружены водами больших восточных рек. Мало этого, они не упустили из виду даже стран, склоняющихся к северу; но разделили и их по жребиям. Потом один выхвалил доставшиеся ему по разделу владения, находя, что они очень изобильны конями и доставляют большие подати, и превознося своё счастье; другой... рассказывал о необыкновенном богатстве своих владений разными благами. Те спорили из-за раздела каких-нибудь городов; другие менялись своими уделами и брали вместо них другие города и пределы. Особенно домогались некоторые получить в удел привлекательную своею славою Иконию.

Ворота города Константинополя и часть цепи, которая была протянута через залив для ограждения гавани от неприятельских нападений, они отослали вместе с большею частью судов к своим соплеменникам в Сирию и вместе с тем разослали повсюду вестников с объявлением о взятии города.

Когда надобно было им избрать себе императора, они собрались в большой храм споспешников христовых, — обыкновенное место своих собраний для общего рассуждения о делах, — и сначала решили сообразно с одним из своих отечественных обычаев поставить рядом четыре чаши, из которых одна должна была содержать в себе бескровную жертву, и потом предоставить священнослужителям при поименовании каждого из избираемых на престол брать по одной чаше и подносить ему; так, чтобы тот, кто получит сосуд, вмещавший божественное тело и кровь Христову, предпочтительно пред другими был избран на престол. Но венецианский дож Дандоло положил разрешить вопрос подачею голосов. Поэтому выбрано было со стороны французов и лангобардов[81] пять человек избирателей, из числа знатнейших между ними людей и со стороны венецианцев, равным образом, других пять человек.