— Мектуб, — зачарованно пробормотал Ганелон.
Слово вырвалось неожиданно.
Он хотел только подумать — судьба! — но слово вырвалось, и оно было произнесено по-арабски. Он ничего такого не собирался произносить, но ведь он понимал слова Салаха, и странный спор брата Одо с рыцарем тоже был ему как бы понятен.
Брат Одо удивлённо воззрился на Ганелона, а старая Хильдегунда перекрестилась:
— Не пристало мальчику говорить вслух такое!
Только Амансульта и Викентий из Барре восприняли произошедшее без удивления.
— Это тоже раб? — равнодушно спросил монах, щуря свои мышиные воспалённые глазки.
— Нет, я призвала этого мальчика с мельницы. Он умеет читать и знает счёт. Я сделала так, чтобы он подружился с сарацином и научился его языку. Теперь этот сирота будет помогать нам разбирать книги и списки.
И кивнула в сторону Салаха, взглянув при этом на Ганелона:
— Ты долго жил рядом с агарянином?
Ганелон смиренно кивнул.
— И много слов ты запомнил?
Запинаясь и боясь поднять глаза, Ганелон ответил по-арабски:
— Не очень много. Но я разговариваю с Салахом. Он нуждается в беседе. Он одинок.
— Вот как? — наконец удивился Викентий из Барре и повернул голову к Амансульте: — Он странно выражается этот мальчик, но, может, он правда окажется полезен для наших трудов. Работа с книгами требует знаний.
И обернулся к Ганелону:
— Хабент суа фата либелли. Разве не так?
— Истинно так, — смиренно кивнул Ганелон. — И книги имеют свою судьбу.
Он едва сдерживал дрожь.
Он боялся Амансульту. Он ясно почувствовал, что он для неё ничто, нихиль. Он не хотел, чтобы его вернули Гийому-мельнику. Как с большого расстояния он услышал холодный голос Амансульты:
— Крас, крас, семпер крас. Сик евадит этас.
И опять понял.
«Завтра, завтра, всегда завтра. Так проходит жизнь».
Ему даже показалось, что он понимает и тайный смысл сказанного.
Но утверждать это он бы не решился.
Мир вокруг стал смутным и в то же время сияющим. Так бывает в глубине ручья, когда Солнце падает на донные камни. Слова Амансульты, донёсшиеся как бы издалека, были как такая скользящая по дну ручья рябь и Ганелон понял, что не будет отослан к Гийому-мельнику.
Но презрение и холодность госпожи ранили Ганелону сердце".
V–VII
"...и увидел, как ловко монах свернул шею гусю.
Раскрыв рот, Ганелон поднялся из-за куста терпко пахнущего барбариса, за которым прятался.
— А-а-а, это ты, Ганелон! — брат Одо быстро перекрестил его левой рукой. — Я знаю, Ганелон, у тебя хорошая память. Так многие говорят в замке Процинта. Хорошо иметь хорошую память, Ганелон, — улыбнулся он, — но есть вещи, о которых помнить не надо. Совсем не надо. Увидел и забыл!
Брат Одо опять улыбнулся и его лицо, очень густо побитое оспой, просветлело:
— Понимаешь, есть вещи, о которых совсем не надо помнить, да, Ганелон?
И произнёс:
— Абсит!
Ганелон кивнул.
— Господь милостив, — сказал брат Одо, ничем не смущаясь и начиная обдирать гуся. — Садись рядом. Ты умеешь разжигать огонь?
Ганелон кивнул.
— Так разожги огонь. Этот гусь господень. Раз он сам шёл мне в руки, значит, его подталкивал Господь. Ты готов разделить со мной трапезу?
Ганелон кивнул.
Брат Одо совсем не походил на монахов из монастыря Барре и он не походил на учёного клирика. Он был ловок и подвижен, всё в нём горело. Он ловко и быстро управился с украденным гусем и нанизал его на вертел. И место брат Одо выбрал удобное — на берегу речки под известняковыми обрывами. Разведённый здесь огонь нельзя было увидеть ни из замка, ни из деревни.
Ганелону не хотелось возвращаться в замок.
Лучше слушать цикад, чем ворчание монаха Винсента, а гусь оказался вкусным.
— Я знаю, ты не раз дерзил госпоже, Ганелон, — весело сказал брат Одо, запивая гуся красным хорошо разведённым вином. Фляжку с вином он держал при этом перед собой двумя руками. — Я знаю, ты в ссоре со всем миром. У тебя нет друзей. Тебя часто дразнят Моньо, монашком, за твою доверчивость и чистую кротость. Я знаю, что Гийом-мельник часто наказывал тебя розгами и запирал на ночь в позорном помещении. Учёный клирик и сейчас стегает тебя розгами по плечам и ты не очень часто посещаешь мессу и не всегда держишь себя скромно. Это так?
Ганелон печально вздохнул.
— Но ты много читаешь, Ганелон, я знаю. Ты постоянно перечитываешь Писание. Когда можешь, ты посещаешь службы, и умеешь одолевать лень. Ты искренне раскаиваешься в проступках. Ты беден и лишён родительской ласки. У тебя косит левый глаз, Ганелон, и ты, правда, беден. Но ты же знаешь, ты уже должен это знать — Господь избрал бедняков богатых верою. Ты ведь знаешь об этом?
Ганелон печально кивнул.
— Я знаю, ты донашиваешь чужие обноски. Большой пирог, запечённый в оловянном блюде, как правило, не доходит до тебя. Бывало, ты воровал сыр из мышеловок Гийома-мельника, — брат Одо прутиком быстро начертал на песке таинственный знак. — Я чувствую, ты готов к подвигу. Я чувствую, ты давно готов к подвигу. Тебя мучают видения. Тебя часто влекут звуки невидимых горнов и труб, голоса невидимых небесных труверов. Ты уже не раз видел в своих видениях деву Марию, — брат Одо быстро перекрестился. — И ты видел в своих видениях святого Петра. Он был одет в простую рубашку с продранными рукавами. Ведь так? Не стесняйся меня. Такие видения должны только радовать, они — вышний знак, Ганелон. Скоро ты будешь кем-то, а не просто робким мальчишкой из деревни, призванным госпожой для услуг. Скажи, Ганелон. У тебя, конечно, грязные ногти и госпожа смотрит на тебя с отвращением, но ведь тебе нравится госпожа? Разве это не так?
Ганелон печально кивнул.
Ещё никто так толково не рассказывал ему про его жизнь.
— Ты ведь знаешь, кто такой дьявол?
— О да, — печально сказал Ганелон. — Он враг всего миропорядка.
— Верно сказано, — брат Одо перекрестился. — У каждого своё дело, каждый призван к тому, что ниспослано ему свыше. Простолюдин и виллан трудятся, священник молится, учит и наставляет, благородный рыцарь оберегает страну. Без божьих законов нельзя жить пристойно. Только животные обходятся без латыни и священного Писания. Мудрость наша через Откровение божье. Мудрость, Ганелон, это то, что Иисус открыл людям о Боге. Сам апостол Пётр основал римскую общину и был первым её апостолом. Римская церковь — главная во всей Вселенной. Земля Рима густо пропитана кровью мучеников, среди них Пётр и Павел. Мы должны хранить завещанный ими порядок. Мир должен быть осиян. Еретики, столь расплодившиеся в Лангедоке, порождают ложные мысли и ложное отношение к вещам.
Брат Одо улыбнулся:
— Я вижу, ты понимаешь мои слова.
Ганелон кивнул.
— Жирные паштеты, сладкие пироги, крупитчатый хлеб, — продолжал брат Одо, с удовольствием обгладывая крыло гуся. — Тебе хочется полежать в душистой летней траве, а тебя гонят переносить тяжёлые мешки или убирать навоз из грязного коровника. Тебе хочется съесть кусок вкусного окорока, — брат Одо вытер ладонью испачканную жиром рябую щёку, — а тебе дают сухую кукурузную лепёшку. Люди темны, Ганелон. Даже священное Писание они усваивают не по тексту, а из слов учёного клирика. Их слова — слова Бога, но их дела часто дела дьявола. Зато ты, Ганелон, разбираешь латынь, ты умеешь объясниться с сарацином и с греком. — Брат Одо произнёс — с грифоном. — Это особый дар, Ганелон. Я чувствую, ты наделён харизмой, в тебе есть способность видеть тайное, скрытое от глаз. В тебе есть вера. Борьба града небесного и града земного — вот благодать верующего. Считай, Ганелон, что ты уже на пути к спасению.
Он замолчал.
Ганелон терпеливо ждал.
— Твоя госпожа из замка очень мила. Но она строга, её зовут Амансульта. Вы прозвали её Кастеллоза...
Брат Одо задумчиво потёр переносицу, его глаза совсем округлились и совсем сошлись к переносице:
