Кровь.

Отсвет пожаров.

Дальние голоса — как гул прибоя.

Ганелон знал, что они идут по улице Меса.

Он знал, что улица Меса, иначе Средняя, это как бы огромный распахнутый крест, на распахе которого стоят Милий и Харисийские ворота, а в основании ещё одни ворота — Золотые.

Вероятно, по пути они пересекли площадь Августион. Ганелон хорошо запомнил каменную фигуру богини Августы, слепо вознесённую над ночной площадью.

Ещё он запомнил площадь, всю целиком вымощенную мраморными плитами. Площадь показалась Ганелону адом. Это был некий освещённый пожаром и вымощенный мрамором ад, густо запруженный бегущими людьми. Некоторые из людей даже не кричали, настолько велик был ужас перед ворвавшимися в город латинянами.

Наверное, это был форум Константина, потому что, миновав абсолютно пустой рынок булочников, Ганелон и Алипий почти сразу попали в печальную Долину слёз, в лабиринт переулков и рядов, где всегда во все времена приезжие купцы торговали невольниками.

Бронзовая колонна с тремя обвившими её основание змеями.

Гранитный обелиск, украшенный угловатыми вавилонскими письменами.

И снова колонна, за которой из тьмы возникла угрюмая фигура бронзового быка.

— В чреве таких быков сжигают преступников, — испуганно шепнул Алипий. — Идём быстрее. Не гляди на быка. В его чреве расположена специальная печь. Идём. Торопись. И не дай тебе Господь когда-нибудь попасть в руки императора ромеев. Он унижен и оскорблён.

Только под утро Алипий привёл Ганелона в узкий переулок, пропитанный запахами мочи и палых листьев. Под ногами густо чавкала грязь, дома вокруг резко возвысились.

— Теперь недалеко... — шепнул Алипий. — Мы пересекли город... Мы как бы сбежали от латинян, но скоро они придут и сюда...

Запах мочи, палых листьев.

Грязь под ногами.

Отсвет пожаров..."

"...обжигающий лёгкие.

Там, где вчера вофры, подрагивая жадно ноздрями, выслеживали краденых коней, аргиропраты следили, не торгуют ли драгоценностями женщины, кируллярии принюхивались, не пахнет ли от больших свечей бараньим или каким другим жиром, там, где совсем недавно ловкие акробаты совершали чудесные действия — бегали по корабельным мачтам и ходили по верёвкам, натянутым от одного высокого этажа до другого, крутясь на колеблющейся верёвке колесом и счастливо уклоняясь от копий, бросаемых друг в друга, там, где ещё вчера ювелиры, кожевники, булочники и столяры дёшево и дорого продавали камни и золото, кожи и мыло, овощи, ароматы, шелка, там, где сердитый эпарх разрешал оценивать золото лишь знающим ювелирам, а свинину закупать лишь специальным мясникам, там, где даже камни насквозь пропахли перцем, корицей, мускусом, амброй, алоэ, ладаном, там где ещё вчера кипела вечная жизнь и человек выбирал человека, сейчас царила лишь ночь, потрясённая отсветами ужасных пожаров.

Птицы небесные, гордецы, легко взметающиеся в небо, в отчаянии шептал про себя Ганелон, смотрите, не вас ли несёт бурей в огонь?

Рыбы жирные, в отчаянии шептал Ганелон. Рыбы, идущие в заливах косяками, разгуливающие свободно в ужасных морских зыбях, ищущие пропитания в водных пропастях, лишь смутно преломляющих недостаточный дневной свет, не вас ли ныне несёт в огонь, ужасом и смертным страхом выталкивает из зыбей обнажающегося от жара залива?

Люди смертные, шептал в отчаянии Ганелон. Люди, бессмысленно радующиеся плотским наслаждениям, люди, близкие полевым скотам, срывающим губами траву, смотрите, не ваша ли ныне торжествует близкая смерть, о которой ещё вчера никто из вас не хотел думать?

Ганелон знал: смерть — это изменение.

Смерть уничтожает в живом существе всё, что раньше в нём было.

Заодно смерть иногда уничтожает зло.

Ганелон шёл сквозь ночь, как через саму смерть. Он шёл сквозь её жадное и жаркое дыхание, сквозь её манящие и пугающие сполохи. Он отчётливо знал: эта ночь к добру, всё зло в городе городов скоро будет уничтожено, как уничтожались на ночных улицах города городов проклятые грифоны, когда-то отколовшиеся от истинной церкви.

Ганелона пробивало то жаром, то холодом.

Время от времени он тщетно пытался снять ладонью тонкую паутину, вдруг застилавшую зрение.

Я настиг зло, шептал он себе. Я накажу зло. Я склоню Амансульту к раскаянию. Душа Амансульты будет спасена.

— Это здесь.

Ганелон остановился.

Наверное, они были уже на окраине Константинополя, по крайней мере, шум отдалённого сражения ещё не доносился сюда. Алипий, держа полу длинного испачканного грязью плаща в левой руке, правой ткнул в крепкую дубовую дверь, врезанную в каменную стену.

— Стукни пять раз, потом ещё два раза, — негромко подсказал он Ганелону. — Потом подожди и стукни ещё три раза. Если никто не откликнется на твой стук, тогда всё повтори всё сначала.

И спросил:

— Теперь я могу уйти?

— Подожди, — мрачно ответил Ганелон. — Я ведь могу не найти того, кто мне нужен.

— Кого-нибудь ты обязательно найдёшь, — шёпотом подсказал грек. — А дальше я дорогу не знаю. Её знает только тот, кого ты найдёшь в этом доме. Кого бы ты тут ни нашёл, он должен знать дорогу.

И спросил:

— Теперь я могу уйти?

— Нет, — ответил Ганелон. — Подожди меня здесь. И помни, я очень упорен. Если ты уйдёшь, грифон, не дождавшись меня, я накажу тебя, если даже для этого мне придётся ещё раз пройти сквозь горящий Константинополь.

Алипий неохотно кивнул:

— Я подожду.

И добавил:

— У меня нет оружия.

— Оружия тебе не надо. Просто жди. Если кто-то появится, отступи в тень и затаись, а потом как-нибудь дай знать мне. Появится латинянин или ромей, это всё равно. Я не хочу, чтобы пока я нахожусь в доме, в него входил кто-то ещё, кроме меня.

Грек неохотно кивнул.

Ганелон пять раз, потом ещё три, ударил в дверь кулаком.

Никто не ответил.

Он повторил удары.

За дверью, в некотором отдалении от неё, послышались старческие шлёпающие шаги и неясное бормотание.

— Я иду, не стучи... — расслышал Ганелон старческий голос. — Я тебя слышу, будь терпелив... Я уже иду, не стучи... Ты тоже не всегда бываешь скор на ногу, Берри, поэтому не торопи и меня...

Ганелон задрожал.

Великою своею милостью Господь предавал ему в руки не кого-нибудь, а мага из Вавилонии старика Сифа, прозванного в Риме Триболо — Истязателем. Ганелон сразу узнал его голос.

Так же сразу он узнал и морщинистое лицо, ясно освещённое масляным светильником, который старик держал высоко над головой.

— Кто ты? — удивлённо спросил старик.

Ганелон кулаком оттолкнул старика в глубину комнаты, вошёл и плотно притворил за собой дверь.

Ты не нашёл, старик, тайну великого эликсира, подумал Ганелон с некоторым сожалением, внимательно всматриваясь в лицо Сифа. Твоя кожа высохла, как плохо выделанная овчина, вены на руках вздулись. Ты стал меньше ростом. Тайные книги не помогли тебе, старик, а нечистое золото явно повредило здоровью. Ты хромаешь и зубы у тебя редкие, как выщербленная пила. Известно всем учёным людям, что обмен веществ изнашивает материю.

— Иди вперёд, — негромко приказал Ганелон. — И иди тихо.

Они молча поднялись по такой узкой и крутой лестнице, что иногда Ганелон видел перед собой только голые чёрные пятки старика.

Такую лестницу, подумал он, легко может оборонять от целого отряда всего только один воин с кинжалом в руке.

Но такого воина в доме, кажется, не было.

— Теперь остановись, — негромко приказал Ганелон, когда они оказались в неосвещённой комнате с приоткрытой дверью, ведущей ещё в одну комнату, из которой падала ровная полоска света.

Старик послушно остановился.

Он всё ещё не узнал Ганелона.

Крепко ухватив старика за плечо, Ганелон прислушался.

— Построй, мой друг, храм из камня, схожего с алебастром...

Неясное бормотание доносилось из-за неприкрытой двери, ведущей в освещённую комнату. Размеренный и бесстрастный голос никак не вязался с горящим Константинополем.