24 сентября прибыли новые толпы пилигримов под предводительством итальянских и немецких господ. Самым важным из последних был ландграф Людвиг Тюрингенский, который во время путешествия из Бриндизи в Акру заезжал в Тир и просил там маркграфа Конрада оставить свою злобу против короля и принять участие в борьбе всего христианства с врагами креста. После этого Конрад решился сделать по крайней мере последнее, и потому прибыл вместе с ландграфом в лагерь при Акре.

Вскоре после того христиане приготовили сильное нападение на Саладина. Четыре военных отряда под предводительством Гвидо, Конрада, Людвига и тамплиеров выступили 4 октября из лагеря: остался только брат Гвидо, Готфрид Лузиньянский, для защиты шатров и обоза от городского гарнизона. Султан при приближении неприятельских масс старался вдохновить своих возгласом: “Вперёд, за ислам, войска единого Бога!” Но они не могли вынести первого натиска франкских латников. Уже правое крыло и центр мусульман поколебались, отдельные беглецы с дикой поспешностью неслись к Тивериаде, как вдруг обстоятельства переменились. Ряды победителей в слишком быстром преследовании смешались. Левое крыло неприятеля устояло и вскоре смело двинулось вперёд. Доносился устрашающий слух, что лагерь христиан был уже взят гарнизоном Акры. Среди пилигримов распространился ужас: они в беспорядке двинулись назад и только после тяжёлых потерь достигли лагеря, оставленного незадолго перед тем с такой гордой уверенностью. Мусульмане торжествовали и безмерно хвастались этим успехом, а Саладин велел собрать на поле битвы трупы и бросил их в реку Бел, чтобы они там гнили и портили воду и воздух для христиан.

Между тем, несмотря на всё это, положение оставалось вообще то же, как было раньше. Сила и мужество крестоносцев были вскоре опять освежены приходом нового отряда. Они вторично окружили Акру от одного залива до другого, укрепи ли свой лагерь валами и рвами, так что он как крепость обращён был и к городу и к Саладину, и усиленными работами устроили гавань для своих кораблей, которая ещё долгое время называлась по имени его настоящего строителя “гаванью Маркграфа”. Но и мусульмане также получили многочисленные подкрепления; они особенно были кстати для гарнизона Акры, которому египетские эскадры доставили свежие войска, военные снаряды и провиант. Таким образом, война должна была ещё надолго затянуться, тем более, что началась зима и ветер и дожди сделали невозможными большие военные предприятия. Поэтому Саладин отпустил часть своего войска на зимние квартиры, а с остальными тоже несколько отодвинулся от христиан назад. Последние целые недели сильно терпели от сырости, которая превратила их лагерь почти в болото, от тяжкой нужды и от страшной моровой язвы, которая унесла многие тысячи сильных бойцов. Но они всё-таки держались вместе в живом воинственном одушевлении, потому что крепко надеялись на то, что весна приведёт им новых бойцов, деньги и съестные припасы в большом количестве. Ведь они знали прежде всего, что император Фридрих уже давно выступил на Восток с сильной немецкой армией!

Совершенно противоположно радостным надеждам христиан, Саладин смотрел в будущее с боязнью и заботой, и у него было к этому тем более серьёзное основание, что его положение самым тягостным образом отличалось от положения его противников по крайней мере в одном отношении. А именно: хотя у крестоносцев с начала и до конца этой войны, — так как император Фридрих не дошёл до Сирии, — не было полководца, который способен был мудро и энергично управлять смешанными толпами, но зато к Сирийскому берегу в неиссякаемом множестве стекались лучшие силы всех народов Запада, и самый настоящий пилигрим был так же готов голодать и жаждать, как сражаться и умереть. Напротив, на магометанской стороне возможность счастливой защиты лежала почти только на плечах одного предводителя, султана Саладина. Его собственные войска, хотя испытанные в бою и храбрые, были раздражены бесконечными тяготами войны и при случае роптали и бунтовали, как раньше при осаде Тира, так и теперь перед лагерем пилигримов при Акре. Остальных государей в области ислама, халифа Багдадского, владетелей Ирана, Аравии и даже Марокко, Саладин неоднократно и настоятельно просил о помощи, но, кроме льстивых похвал его геройским подвигам, султан получил действительную помощь только от тех государей и племён, которые жили по соседству с его сирийско-месопотамскими владениями. Он горько жаловался на пренебрежение общим делом: “Есть ли хоть один мусульманин, — писал он халифам, — который следует призыву, который приходит, когда его зовут? Между тем взгляни на христиан, какими массами они стекаются, как они спешат наперерыв, как они поддерживают друг друга, как они жертвуют своими богатствами, как дружно они держатся вместе, как они переносят величайшие лишения. У них нет короля, государя, острова или города, нет человека, как бы незначителен он ни был, который бы не послал на эту войну своих крестьян, своих подданных, который бы не дал им явиться на поприще храбрости; у них нет сильного человека, который бы не принял участия в этом походе, все хотят быть полезными нечестивой цели своего рвения... Напротив того, мусульмане вялы, лишены мужества, равнодушны, утомлены, бесчувственны, не ревностны к вере... Ты, который происходишь от крови нашего пророка Магомета, ты обязан поэтому стать на его место и сделать в это время то, что сделал бы он сам, если бы был среди своего народа, — сохранить в мире воспоминание о нём и дать восторжествовать истине; потому что он поручил нас и всех мусульман твоему покровительству!” Напрасно! Его призыв о помощи остался неуслышанным. Обширный мир ислама, только оборонявшийся против крестоносцев, не был поэтому исполнен такого же воодушевления, как они, и не поднялся выше обычных требований сопротивления, и на этот раз тем менее, что в разных местах этому, вероятно, мешала зависть к великому могуществу Саладина. Поэтому султан остался предоставлен своему гению. Несмотря на свои всё ещё значительные военные силы, он, сравнительно с бесчисленными массами пилигримов, походил как бы на полководца без войска, сражающегося с войском без полководца.

Покуда затягивалась война, особенности воюющих сторон выразились весьма характерно. Христиане и мусульмане старались превзойти друг друга в ужасной жестокости к пленным; но, несмотря на то, дух солдатской жизни вверху и внизу так настойчиво заявил свои права, что форпосты обоих войск в перерывах битвы считали возможным дружелюбно сходиться для весёлой шутки и игры. В христианском лагере строгий аскетизм перемешивался с любовью к роскошной жизни: не было недостатка в торговцах, которые дёшево продавали всякие сокровища Востока, и в маркитантах, палатки которых были местопребыванием безумного обжорства и разгула. Но рядом с распутными, были в лагере и другие женщины, которые скрывали свой пол и, исполненные высокого одушевления, выходили в панцирях против неприятеля, соревнуясь в геройстве с мужчинами. Мусульмане отличались хитростью и ловкостью. Отважные бедуины подкрадывались ночью к отдельным пилигримам с обнажённым кинжалом и принуждали их молча идти в плен или закалывали их при первом крике. Война на море давала повод ко множеству отважных подвигов. То Акра была блокирована христианами, то блокада разрушалась египетскими эскадрами. Некоторые мусульманские корабли старались обмануть христиан тем, что водружали кресты и брали на борт свиней, но исламу — нечистых животных. Когда блокада крепости долго не прерывалась и когда недоставало почтовых голубей, через которых Саладин часто переписывался с осаждёнными. то смелые люди бросались в море и старались достигнуть города, плывя и ныряя между христианских судов.

Весной 1190 года пилигримы после долгих и трудных приготовлений построили три большие осадные машины, лес для которых должны было привозить из Италии: лги машины были вышиной в 60 арабских локтей, выше неприятельских стен. Эти пятиэтажные башни заключали достаточно места как для мелких метательных машин и таранов, так и для значительных военных отрядов: по выровненной площадке они были подвезены к самой крепости. В последних числах апреля поднялся ужасный бой. Саладин, который в конце зимы снова собрал все свои силы, принялся без перерыва штурмовать христианский лагерь, чтобы христиане не успели воспользоваться своими башнями. Между тем крестоносцы не только с непоколебимой твёрдостью противостояли султану, но мало-помалу так стеснили и самый город, что можно было уже предвидеть его падение. Наконец, 5 мая осаждённым удалось поджечь все три башни, и гарнизону их только с большим трудом удалось спастись оттуда. Надежды пилигримов были этим опять уничтожены на долгое время, но когда Саладин со своей стороны попробовал после этого добиться решительного успеха, прорвав христианские укрепления, ему в конце концов пришлось отступить, не выиграв сражения, хотя он упорствовал в нём от 8 до 19 мая.