Опасное знание.

Не от Бога.

— Ты говоришь о ходе времени, — сказал папа вслух. — Ты прочла об этом в старых книгах?

— Я прочла это в трудах Торквата.

— Я знаю труды Торквата, — покачал папа головой. — Их не очень много много. Их все можно перечислить на пальцах одной руки. Где именно ты прочла о таком у Торквата?

— В «Эпилегемонах», в «Дополнениях», — открыто ответила Амансульта. — Вы можете не знать этого труда, он возвращён из небытия совсем недавно. Очень долгое время этот труд хранился в некоем тайнике. В этом труде Торкват самым чудесным образом угадывает ход времени, говорит не только о прошлом, но говорит и о будущем. Всегда творя в одиночестве, одиноко сияя и возвышенно над миром варварства и упадка, Торкват видел будущее мира и оно никогда не казалось ему жалким. В «Эпилегемонах», путём многих размышлений, Торкват пришёл к мысли, что в человеческом мире за эпохой упадка всегда следует взлёт. Уходит античная простота, мир затопляют волны варварства, но самым чудесным образом Торкват предвидит, что ничто никогда не кончается. Цветущие города Вавилонии разрушаются, их покрывает пыль вечности, но ход времени не остановим и в самых ужасных и диких пустынях рано или поздно вновь вырастут города. Всегда и везде одна эпоха переходит в другую и так повторяется бессчётное число раз. При этом каждая последующая эпоха, так утверждает Торкват, всегда по сути своей противоположна предшествовавшей. Торкват подобрал ключ к вечности. На гербе нашего рода изображён ключ, — напомнила Амансульта. — Утопая в варварстве, Торкват явственно разглядел из тьмы своих дней будущее. Он понял, что всё в этом мире повторяется. Сегодня творит Гомер, а завтра приходит варвар. А потом снова творит Гомер и снова приходит варвар. Гомер творил за тысячу лет до Торквата, — смиренно добавила Амансульта, — и Иисус тоже говорит о тысячелетнем царстве. Разве такое не стоит особых раздумий?

Со всё возрастающей печалью, но уже и с некоторым тайным гневом, тщательно пока скрываемым, папа всматривался в глаза Амансульты.

— А церковь? — так же смиренно, как Амансульта, спросил он. — Разве Святая римская церковь сама по себе всегда не возвышается, как вечная скала, над ходом времени? Разве она всегда так не возвышалась над ходом времени? Разве Святая римская церковь не сильна благодатью, так щедро разливаемой в мир?

Амансульта непонятно улыбнулась:

— Червь сомнения никогда не умирает, а огонь разума никогда не гаснет.

Папа вздохнул.

Амансульта цитировала его собственные труды.

Она, кажется, неплохо подготовилась к этой встрече, подумал папа.

— Ты считаешь, — спросил он, чуть наклонив голову набок. — Ты считаешь, что вся христианская эпоха от падения язычества и до наших дней, всё это было только эпохой варварства? Ты считаешь, что некие знания, сохранённые в мрачных пещерах и катакомбах, могут пролить какой-то яркий свет на мир, уже осиянный благодатью господней? Ты действительно считаешь, что всё, что было до нас, всего лишь эпоха варварства?

— Это можно назвать и иначе, — уклончиво ответила Амансульта.

Она устала стоять, но папа не предложил ей сесть.

— Я говорю о чудесном даре Торквата, дошедшем к нам через годы, — уже сдержаннее сказала она. — Разве подобные чудесные события не следует использовать во славу церкви?

— И ты знаешь как?

Амансульта кивнула.

Она сумасшедшая, подумал папа.

Дьявол, совершая сделку, лишает партнёра разума.

Амансульта попалась на удочку дьявола.

Папа перекрестился.

Мир навсегда создан Господом. Мир вечен и неизменен. Мир по праву принадлежит Святой римской церкви. Грех гордыни, в чём бы он ни проявлялся, самый страшный грех. Тысячи и тысячи еретиков, впавших в ересь гордыни, колеблют почву, сами пугаясь этого. Тысячи и тысячи еретиков собираются в зловонных городах, в этих вавилонах ненависти и гордыни, но разве поколебали они устои Святой римской церкви? Ткач ткёт ткань, красильщик её красит, портной шьёт, всё живое занимается своим делом. Разве можно изменить мир, созданный Господом? Не богохульство ли сама мысль об этом?

Она невинна, печально подумал папа, глядя на Амансульту. В том низменном смысле, какое вкладывают в это слово, она невинна. Но она вся в грехе. Она говорит искренне, её заблуждения чисты, но именно этим она и опасна. Её чистая душа уже надкушена дьяволом.

Блажен тот, кто обрёл мудрость от Бога, и трижды проклят тот, кто понёс от дьявола.

Анатема сит!

Разве мир со всей своею совокупностью прошлого, настоящего и будущего не присутствует вечно в разуме Бога, как если бы он уже давно свершил своё бесконечное развитие? Разве Господь не видит будущее тем же самым способом, что настоящее и прошлое, причём именно так, как будущее когда-либо состоится? Разве он не видит все возможные колебания мира и его вещей — всё, что может когда-нибудь реализоваться и какой выбор может быть сделан?

Амансульта с большим торжеством говорит о чудесном даре Торквата предугадывать будущее, но ведь только Господь, а не его слуги, может предугадывать будущее. Ведь если допустить, что Господь может помыслить, будто должны иметь в будущем место все те вещи и события, которые могут и не случиться, то он заблуждается.

А даже допускать такое — грех.

Такое допущение не только недостойно, оно дерзко.

А если предзнание Господа таково, что он, предугадывая будущие события, предполагает, что нечто может как произойти, так и не произойти, то что же это за предзнание, если почему-то оно не содержит в себе ничего значительного и определённого?

Нет, покачал головой папа. Бог есть наличность всего сущего и его предзнание будущего происходит не из-за того, что что-то когда-то произойдёт в будущем, а именно из того, что все эти что-то и когда-то вытекают из его собственной непосредственности.

В неистовстве своём блаженный отец Доминик всегда прав в одном, вдруг подумал папа. Еретики в этом греховном мире жадно плодятся. Конечно, это упущение. Это большое упущение. Еретики всегда заслуживали и всегда должны заслуживать только одного наказания — смерти.

Переат!

Да погибнут!

Папа сурово поднял голову.

— Если эпоха варварства, к которой, как ты утверждаешь, мы всё ещё принадлежим, заканчивается, значит, нам опять предстоят какие-то важные изменения? Значит, нас опять что-то ждёт? Значит, это что-то можно каким-то образом предвидеть?

Папа наклонил голову:

— Разрешаю тебе сказать.

Он внимательно следил за Амансультой.

Ему показалось, что в её светлых глазах на секунду мелькнул испуг.

Если это, правда, было так, то Амансульта с головой выдала себя в своей греховности.

Но ответ Амансульты удивил папу:

— Нас ждут большие войны, — негромко сказала она. — Нас всех ждут большие войны.

— Ты говоришь о вооружённых паломничествах? — удивился папа. — Ты говоришь о стезе святого креста или нам грозит что-то другое?

— Я говорю о больших войнах, — медленно пояснила Амансульта. — Я говорю о больших войнах, которые, как правило, завершают любую эпоху, как упадка, так и взлёта. Такие большие войны, по словам Торквата, в прах повергают самые великие империи и неожиданно возносят на невиданную высоту народы, прежде пребывавшие в ничтожестве. Это долгие войны, — добавила Амансульта. — Они не заканчиваются ни в двадцать, ни в пятьдесят лет.

— Но почему войны? С кем?

— Не знаю.

Они замолчали.

Хостис хумани генерис.

Папа открыто наложил на Амансульту крест.

Враг рода человеческого не спит. Истинная опасность для христианских душ часто таится вовсе не в пустынях Святой земли, даже не в языческих странах, даже не в растленном проклятом Константинополе, городе отступников и слепцов, настоящая ужасная истинная опасность чаще всего гнездится в наших собственных слабых сердцах. Эта опасность таится не в тысяче лье от нас, она таится внутри нас, она всегда рядом.

Еретики.

Их духом заражены многие города.