- Затем, что мне нужно знать, что я сделала не так.

Он удивился:

- Ничего. Просто я понял, что нам нельзя любить друг друга. Мы друг другу не подходим.

Злость на такое лицемерие задушила боль, и я смогла говорить, как обычно.

- Ты мне подходишь. А как ты понял, что я тебе не подхожу?

Игорь вдруг замер, словно этот вопрос его ошарашил, и ответ на него еще надо было найти. Он прикрыл глаза и произнес неуверенно:

- ОНИ сказали. Они... устроили такое... Они говорили о тебе такие вещи... Я боролся всю ночь, но они замучали меня... Только когда я отказался от тебя, они отстали, и мне стало спокойно.

Родители?! Родители промывали ему мозги до утра? Впрочем, я этого и ожидала. Не ожидала только, что он сдастся.

- И ты согласился ради покоя.

Игорь распахнул глаза и гневно сжал чудесные полные губы.

- Да, я трус! - вдруг сказал он. - Но я не мог такое выдержать. Ты понимаешь, что они бы и сейчас меня доставали, и всегда? Так лучше...

Теперь в его голосе звучало упрямство, которое, наконец, убило надежду. Ничего не вернется. Он больше не будет моим.

Вновь заныло в груди и стало трудно дышать.

- Значит, теперь никогда.

Он опять закрыл глаза и выдохнул:

- Да, прости. Я бы хотел, чтобы мы могли общаться, как друзья, но ты ведь не сможешь...

Что это значит? Ах, да, я действительно не смогу. Какая-то странная, слишком глубокая, эта боль - она не пройдет. Мне всегда будет невыносимо видеть его и знать, что мы уже не вместе.

- Дай мне еще один день, - безжалостно давя гордость, попросила я. - Этот.

Он задумался, но только на минуту, и ответил неожиданно легко:

- Хорошо. Давай через час встретимся в лесу, там, где обычно гуляли. Только выйдем из школы не вместе. Ты первая.

Боясь издать какой-нибудь неконтролируемый всхлип, я быстро встала и вышла из класса, а потом почти бегом - из школы.

Пара снежинок, то ли самых замороженных, то ли самых везучих, долетели до меня из-за силового занавеса и застряли в волосах. Маленькие и тонкие, на фоне моих темных волос они выглядели беззащитными и, как ни странно, чуть согрели, на минуту приглушив ноющую боль в груди.

В десяти метрах предо мной бушевала зима. Ветер взметал снег и расшвыривал по окрестностям, словно бесился от невозможности проникнуть в город. Возле занавеса так было почти всегда - здешняя природа сопротивлялась вмешательству слабых теплолюбивых существ. Хитрых, расчетливых...

Сейчас я была с ней заодно. Вот только не достало мне такой силы биться, взметать все вокруг и выть.

В трехстах километрах севернее, в глубине полуострова, двадцать лет назад построили другой город теплолюбивых существ, но так, чтобы не задирать полярные ветра - его вырыли под землей. Точнее, под землей расположили все дороги и три четверти производственных и жилых помещений, но ради оставшейся четверти менять климат не стали. Дневное освещение города обеспечивали прозрачные купола, а энергию для жизни - такие же реакторы, как у нас. Говорят, люди ко всему привыкают, но я не смогла бы жить без неба. И без этого бесежа - тоже.

Я здесь весь день простояла.

Утром честно сказала Кастору, что в школу не пойду, и он в этот раз не настаивал. Спросил, что случилось, и только. Не услышал ответа, немного подумал и кивнул. Я моталась по городу, убегая от собственной боли и любых мыслей, которые могли ее усилить, и это удавалось. Какое-то время. Но без всяких мыслей вообще оказалось тоскливо - против этого восстал мозг, привыкший вспоминать, анализировать и искать... Тогда я пришла сюда, на границу тепла и снежной равнины - рассчитывать силу порывов ветра и траектории полета снежинок. Увлекло.

А больше меня ничто не спасет!.. Я буду с ума сходить от боли, думая об Игоре, ведь вчерашняя прогулка лишь позволила мне восстановить дыхание после удара и жить дальше, но мне не нужна такая жизнь! Жестец... Не проходит. И не пройдет. Если буду пытаться жить нормально - не пройдет. Но умирать из-за тонкошеего придурка, пусть самого прекрасного на свете - глупо. Лучше мучиться, всем врагам назло...

Черт! Я НЕ ХОЧУ, ЧТОБЫ ЭТО БЫЛО СО МНОЙ!

Хотя... Чего же я ждала от жизни? Я настолько никчемная, что собственная мать меня бросила, не дорастив даже до двух лет - не захотела любить. Я только изо всех сил стараюсь выглядеть сильной и успешной, но на самом деле я полный ноль, не заслуживающий даже внимания.

Снежинки, хоть вы сделайте что-нибудь сильное - взлетите еще чуть повыше...

Вдруг в "тишине" раздался голос Кастора:

"Лора, если тебе не сложно..."

Пришлось ответить:

"Я слушаю".

"Хорошо. Мне придется задержаться на работе, но я должен был приготовить ужин для Ангелины и Георгия. Обычно Ангелина справляется сама, но она третий день плохо себя чувствует. Георгий готовить не умеет. Выручишь?"

Нет, обреку беспомощных стариков чувствовать себя забытыми и ненужными, а сама тут буду собственными слезами упиваться.

"Конечно. Уже еду".

"У Ангелины диета. Все нужные продукты на второй полке в холодильнике, а рецепты... где-то там же... были".

Неуверенность Кастора в последних словах "прозвучала" настолько комично, что мне расхотелось плакать. Это еще успеется, на это вся жизнь впереди. А сейчас надо быстро домой.

Через полтора часа я уже стучалась в добротную деревянную дверь в дальнем конце коридора, придерживая коленом поднос с четырьмя дымящимися тарелками.

- Войдите! - ответил встревоженный голос - звонкий и надтреснутый, именно такой, каким я представляла себе голос бабушки.

Приложив немыслимое усилие, чтобы сохранить равновесие и не перевернуть поднос, я открыла дверь. В лицо пахнуло свежестью.

Их комната оказалась неожиданно просторной и светлой. С желтыми, в скромный мелкий цветочек, обоями и кремовыми шторами, мебелью из светлого дерева, белой кружевной скатертью на столе, рядами книг на двух длиннющих полках она концентрировала в себе весь смысл понятия "уют" - то, чего у меня дома Медее удавалось добиться с трудом и лишь на время. Ну, то есть, там, где был мой дом...

Георгий сидел за столом в деревянном кресле, обитом пасторальным гобеленом, и читал книгу. Он был одет, как вчера, только без куртки, которая висела рядом с другой добротной деревянной дверью, той, что выводила во двор. В комнате была еще третья дверь, вернее, дверной проем, и за ним виднелась большая кровать, застеленная бардовым покрывалом.

Ангелина полулежала на кушетке - худенькая старушка с аккуратно уложенными седыми волосами и болезненным бледным лицом, в коричневом домашнем костюме и шерстяных носках ручной вязки. Разглядев меня, ее глаза вдруг залучились - так показалось из-за мгновенно собравшихся вокруг них длинных морщинок и преобразившей лицо искренней широкой улыбки.

- Добрый вечер, - поставив поднос на стол, улыбнулась я в ответ. - Меня зовут Лора. Вот ваш ужин, извините, что так поздно.

- Добрый вечер, - удивленно ответила Ангелина. - А где Кастор?

- Задерживается на работе.

Георгий отложил книгу, с удовольствием потянулся, потом помог жене встать с кушетки и заботливо усадил ее в другое кресло.

- Лора, вы поужинаете с нами? - спросил он.

Такая вот радость во взгляде и вторая добрая улыбка за целый день - то, что мне сейчас было нужнее всего на свете. Они действительно очень хотели, чтобы я побыла с ними.

- Конечно, - сказала я и сходила на кухню за пятой тарелкой, уже для себя. Заодно принесла подоспевший чайник.

Бедные старики и правда успели проголодаться. Они принялись за ужин с аппетитом, в котором я почувствовала благодарность.

- Спасибо, Лора, очень вкусно, - похвалила Ангелина и посмотрела на меня очень внимательно: - Вы ведь теперь живете здесь?