Чужие стены, молча и неотвратимо смыкаясь вокруг, выдавливали меня из вымученно глубокого сна. Они обдавали холодом, вытесняли воздух, давили и душили... Я проснулась.

Нет, стены на месте - там, где я видела их пару часов назад, не меньше чем в двух метрах от широкой кровати, и воздуха вполне достаточно.

Холод. Он и должен быть, ведь этот, как его... Кастор сказал, что до утра отключили отопление. Но под одеялом не холодно, да и стены на самом деле хранят тепло, накопленное за день.

Ужас от произошедшего вчера вечером - вот что заставило меня проснуться в самом жутком и безнадежном одиночестве.

Как же такое могло случиться? Это невероятно. Этого не может быть: чтобы я поссорилась с мачехой и ушла из дома...

Но это так. Унылая тьма чужой спальни - тому подтверждение.

И что теперь?

Кастор великодушно предложил свой дом на эту ночь, однако она уже на исходе. Завтра весь день - школа, а потом? Идти домой, как будто ничего не было? Будто мы с Медеей не нашвыряли друг другу в лицо самых непростительных оскорблений, или будто папа за меня заступился? О, нет. Боюсь, что и нынешним вечером у меня не хватит сил вернуться домой. Как далека я была от этого, просидев полночи на улице в окне магазина, пока рядом не остановился Кастор, так же далека буду и завтра, и послезавтра.

Гм, а ведь если бы не он, я бы уже ничего не чувствовала: ни ужаса, ни тепла.

Затормозив свой мотоцикл у края дороги, он сообщил, что отопление улиц в экстренном порядке отключено, и очень скоро температура воздуха понизится до минус тридцати пяти по Цельсию. Я вежливо поблагодарила, но с места не двинулась, хотя прекрасно знала, что такое минус тридцать пять для человека, одетого только в шерстяные брюки, тонкий свитер и туфли, - смерть. Но она лучше, чем возвращение домой.

Почему незнакомый парень это понял? Почему предложил переночевать в своем доме?

Лишь только он представился, назвав свое имя, стало ясно: он местный. В смысле, не такой, как я и почти все мои знакомые - не потомок людей, пришедших сюда с оружием под знаменем другой страны, уничтожавших всё, в чем можно было угадать угрозу, проигравших и оставшихся по странной просьбе победителей; он из тех, чьи предки поколение за поколением жили на этой чудовищно холодной земле, он из народа, от которого мало кто остался к концу войны.

Я всегда думала, что для них, местных, война продолжается, а за вежливой флегматичностью они прячут ненависть и желание увидеть всех нас мертвыми. Я считала (несмотря на уверения учителей, журналистов и Президента), что невозможно простить то, что натворили наши родители, и нам предстоит всю жизнь расплачиваться за их приход, но... Кастор предупредил о холоде и привез меня к себе домой. Показал большую пустую спальню и тихо прикрыл дверь с другой стороны. Может быть, он религиозен? Вроде бы, есть такие вероисповедания, которые учат прощать.

Почему-то от этой мысли стало спокойнее, и я вновь заснула - теперь до утра, до сигнала будильника наручных часов.

Если ночью отключали отопление города, то рабочий день отложен не меньше чем на час, ведь улицы должны успеть прогреться до бионормы в плюс восемнадцать. А вот насколько отложен? Без телефона, оставшегося дома, я смогу узнать это только с помощью телевизора. Или Кастора. Нет, остается еще возможность пообщаться со знакомыми "в тишине", но слишком много придется объяснять, а это пока рано.

Найдя примыкающую к спальне уборную, одевшись и аккуратно прибрав постель, я спустилась с мансарды.

Дом, снаружи выглядевший как новый, внутри не скрывал довоенной индивидуальности. Комнаты, коридоры и прочие помещения в нем располагались очаровательно нерационально - так уже двадцать пять лет не строят - а неотделанные стены прихожей выдавали материал постройки - не больше ни меньше, красный кирпич, покрытый мерцающим лаком. Этот дом, один из немногих, пережил и войну, и реконструкцию города. Впрочем, это можно объяснить тем, что он находится на старой окраине, вдали от порта и заводов, подвергшихся бомбежке вместе с прилегающими кварталами, хотя даже окраины перестраивались... Наверное, люди, владевшие этим домом, пользовались уважением властей. Не сам Кастор, которому вряд ли больше двадцати двух, а его старшие родственники. Только где они?

В прихожей было слышно, как работает телевизор - начинались утренние новости. Ориентируясь по звуку, я нашла кухню.

Кастор стоял возле стола и смотрел под потолок, на мелькающие в мониторе лица. Льющийся из окна свет работавших на полную мощность уличных фонарей позволил мне рассмотреть его: не такой высокий, каким показался ночью, и совсем не красавец.

Впрочем, он из тех, кому не надо быть красивым, чтобы вызывать симпатию - его бесцветное лицо делали привлекательным глаза, тоже бесцветные, но очень сильные, богатые и живые. Сюжет, который он смотрел, был повтором. Я видела его вчера, но не до конца, потому что как раз во время него между мной и Медеей началась ссора. Это была трансляция встречи нашего Президента с главой Соседней Страны - необычной встречи, о странности и истинной сути которой зрители должны были догадаться сами. Я знала, что Кастор сейчас рассматривает лицо нашего семидесятипятилетнего лидера, готовое расползтись в ехидной ухмылке: глава государства приехал, чтобы лично подписать договор о медицинской помощи... Граждане, следившие за политикой, прекрасно понимали, что подписание такого рода документов - уровень не глав государств, а чуть ниже, и, затаив дыхание, пытались угадать настоящую цель визита. Кастор, судя по его глазам, пытался. Судя по глазам, он продумал не два варианта, как я (первый - понежиться хотя бы денек в нашем тепле, второй - вытянуть секрет молодости Президента), а гораздо больше, и потуги визитера вызывали у него сложные переживания вроде смеси жалости и брезгливости.

Но он заметил меня, стоявшую у порога кухни, и выражение его глаз изменилось: в них появилась легкая озабоченность, доброжелательность, и, почему-то, боль.

- Доброе утро, - сказал он и отошел от стола. - Завтракать будешь?

- Нет, спасибо, - ответила я, входя в кухню. - Поем в школе. Ты слышал, когда начнется день?

- Через час. Тебя отвезти?

Ну и сервис в этом приюте для бездомных девчонок... Нет, конечно - как я объясню Игорю, почему вдруг утром меня привозит в школу незнакомый взрослый парень?

- Я доеду, не волнуйся.

Кастор не стал уговаривать. Он понимающе кивнул и протянул мне раскрытую ладонь, в которой лежал небольшой медный ключ.

- Что это? - спросила я.

- Ключ от этого дома. Если вечером выяснится, что тебе по-прежнему некуда идти, приходи сюда. Возможно, когда ты придешь, меня дома не будет.

Я взяла. Просто невежливо - заставлять человека стоять с протянутой рукой.

Ключ, гревший мою руку теплом Кастора, решал много проблем - но и создавал не меньше.

- Зачем тебе это?

Губы Кастора изогнулись в уважительно-насмешливой ухмылке. Он молчал. Я молчала тоже, держа ключ кончиками пальцев над столом. Телевизор сообщил об успешном подписании соглашения и переходе к неофициальной части визита высоких гостей.

- Ты живешь один?

Кастор прикрыл глаза, и ухмылка его стала горькой, словно у него заболели зубы.

- Здесь жили мои родители, но они недавно умерли. Мне... трудно привыкнуть к тому, что здесь никого нет. Я хочу, чтобы тут был хоть кто-то, кроме меня.

Вот оно что...

- Неужели... все равно, кто? Ты ведь обо мне ничего не знаешь.

Телевизор подтвердил, что рабочий день начнется через час, с отставанием на семьдесят пять минут от нормального графика. Расчехлять клумбы пока не рекомендуется.

- Почему же, - отозвался Кастор. - Ты ведь назвала свое имя - Лора. По виду я определил твой возраст, правда, ошибся на пару лет - ты выглядишь старше. В нашем трехсоттысячном "мегаполисе" имена почти не повторяются, и мне удалось узнать достаточно в общедоступной базе: Лора Клауди, шестнадцать лет, живешь в двадцать втором квартале, дом сорок, с отцом, Виктором Клауди, начальником смены Главного Энергогенератора, его женой и младшим братом, собственного транспорта не имеешь, учишься в школе "Каменное соло"... Архитектура?