– Миль экскюз, почтенный старец. А вы-то кто? – спросил лже-Канторович.

Тот поднял гильзу, рассеянно повертел, бросил в воду. Ответил сухо:

– Я – почтенный старец.

– …Сергий, – закончила Мона. Ей было неловко за его невежливость.

Чего он так разозлился? Уже не из-за того ли, что в баркасе появились молодые мужчины?

У нее-то настроение было просто прекрасное.

Отдышавшись и успокоившись, спасенные стали разговорчивее.

Штабс-капитан (Мона решила, пусть остается Канторовичем, раз никак иначе не назвался) рассказал, что состоял в московском подполье, а когда начались аресты, записался в армию к «товарищам». Поскольку в прошлом он студент-математик и шахматист, его взяли в шифровальный отдел.

– Ушел я не с пустыми руками, – похвастался Канторович. – Прихватил с собой коды. Думаю, у белых мне будут рады.

Скукин, поостыв и, видимо, поразмыслив, гневаться на внезапный поворот судьбы перестал.

– Ну, а мне тем более. Полагаю, дядя найдет для меня хорошее место. Если бы я оказался на юге, разумеется, пошел бы к белым, но я петроградский, так что выбора не было. Мне ясновидящая еще в юнкерском училище предсказала, что я буду генералом. Думал – красным, но белым – еще лучше. Тем более у наших дела идут неплохо, а у красных всё хуже.

По последней фразе было легко понять, что мысленно Скукин уже перешел линию фронта. Поймав испытующий взгляд Моны, он с вызовом сказал:

– Да, сударыня. Я прагматик. А также честолюбец и карьерист. И никогда не изображаю, что я лучше, чем есть на самом деле.

Оба офицера были очень интересные, Мона охотно бы попальпировала им лица, чтобы получше вникнуть, но приходилось довольствоваться зрением.

Среди прочих необходимых в дороге вещей у нее с собой был карвер, маленький изогнутый ножик для резьбы по дереву. Дерево – скучный материал, но где взять воск?

Когда, отплыв подальше от нехорошего места, они снова пристали, чтобы дождаться темноты, и вся компания перебралась на берег, Мона развлекалась вырезанием. Это не мешало ей потихоньку вести наблюдение. К тому же человека, поглощенного художественной работой, никто не попросит заниматься скучными женскими обязанностями, а таковые имелись. Канторович еще в баркасе как-то очень ловко и быстро, на хлебные крошки, наловил рыбы, и теперь ее надо было жарить. Старец Сергий и Скукин возились с костром, штабс-капитан потрошил свою добычу, а Мона вместо того, чтоб мило хозяйничать, превращала деревяшку в грифона – и все поглядывали на ее творчество с почтением.

– Как вас по имени? – спросила она Канторовича.

– Шая Мордехаевич, – бодро ответил он. – «Товарищи» звали Шайкой, вы можете Шаенькой.

– А я Федосья Кукушкина, – засмеялась она.

Веселый, красивый, отчаянный, не чрезмерно умный. То, что надо.

Скукин был совсем в ином роде, но тоже яркий. На свете полным-полно циников, но такого честного встретишь нечасто. Отсутствие притворства – очень сильное качество. Как в женщинах, так и в мужчинах. В Скукине интриговала какая-то непонятная внутренняя холодность или, верней, неподвижность. Именно: неподвижность. Как будто у человека есть незыблемая точка опоры, с помощью которой можно сдвинуть мир, а сам останешься на месте. Лишь крайние эгоцентристы обладают этим завидным качеством.

И тоже красивый, на сдержанный, нерусский манер. Движения экономные, изящные. Наверняка умный. Явно не весельчак. Вроде по первому впечатлению проигрывает «Шаеньке», но чувствуется и второй слой, а это всегда манит.

Бедный старец с его американским дипломом при такой конкуренции совсем поблек.

Будто и сам это чувствуя, он сразу после трапезы сказал:

– Отбой. Два часа спим. Потом плывем дальше.

Не дал молодым мужчинам развлечь даму беседой, а «Шаенька» поглядывал на Мону с приязнью и, кажется, был не прочь распустить хвост.

– Слово адмирала закон для моряка, – сказал он со вздохом. Улегся, положив под ухо локоть, и моментально засопел.

Скукин лег в позу покойника, скрестив руки на груди и пристроив вместо подушки рюкзак. Старец Сергий величественно задремал, привалившись спиной к дереву.

Раз веселого пикника не получилось, устроилась на привал и Мона: поодаль от мужчин, в баркасе. Отгородилась от земли бортами, так что осталось одно только небо наверху. Закрывала глаза – оно было светло-синее. Открыла – буквально через секунду – а оно уже черное. Ночь.

Проснулась Мона оттого, что баркас покачивался на волнах.

– Давно плывем? – спросила она охрипшим со сна голосом.

На нее зашипели:

– Тсссс.

Кто-то, по шепоту не разберешь, сказал:

– Тише. Ночью по реке далеко слышно.

Мона тоже перешла на шепот:

– Мы уже в Козолупии?

– Да.

Села, чтобы посмотреть, но сначала ничего не увидела кроме неподвижной черноты сверху и еще одной, колышущейся, внизу. Понемногу глаза привыкли к темноте, и стала различима густо-серая полоса недальнего берега и светло-серая рябь на воде. Лодка медленно, бесшумно плыла по течению.

На носу сидел кто-то в застывшей позе, со странно расставленными локтями. Скукин, угадала Мона по фигуре. Что это он делает? А, в бинокль смотрит. Но что можно увидеть в темноте?

Вдруг Скукин вскинул руку.

– Что? – шепнул Канторович. Этот сидел на дне баркаса, прямо перед Моной, но она разглядела его только сейчас.

– Что-то светится, не пойму, – ответил Скукин.

Штабс-капитан подсел к нему.

– Дайте ваши чудо-окуляры… Да, огонь. Посередине реки? Странно. Эй, старец, рулите-ка вон к тому мысу.

Чуть скрипнул руль.

Впереди река делала изгиб, и баркас взял курс на выступ берега. Нос мягко уткнулся в песок. Мужчины один за другим, стараясь не шуметь, вылезли. Мона – за ними.

Что-то хрустнуло. Это Скукин лез на невысокое кривое дерево. Замер.

– Что он делает? – спросила Мона у стоявшего впереди отца Сергия.

– У него морской бинокль ночного видения.

Она немного прошла по берегу, раздвинула ветки.

Действительно, огонь. Река здесь сильно сужалась, метров до сорока, а то и до тридцати, и прямо посередине на чем-то плоском, ровном пылал желто-красный конус. Больше ничего разглядеть было нельзя, и Мона вернулась.

– Что там? – тронул Скукина за каблук штабс-капитан.

– Не мешайте.

Прошло еще две или три минуты, прежде чем Скукин спустился.

– Господа, ситуация следующая. Это паромная переправа. Паром выведен на середину. Там трое с винтовками. Огонь горит в бочке, освещает воду. Незаметно проплыть невозможно.

Канторович тихонько присвистнул.

– Кордон, мать его! Виноват, сударыня.

– Это еще не всё, – невозмутимо продолжил Скукин. – Напротив, на нашем берегу, под деревьями, пулеметное гнездо. Я разглядел мешки, ствол, две головы.

– Что будем делать? – спросил Канторович.

– Посмотрим с другого ракурса. Идемте, штабс-капитан.

Они вдвоем подошли к самой воде, о чем-то тихо переговариваясь.

– Штатских и слабый пол к участию в военном совете не привлекают, – иронически заметил отец Сергий. – Ну посмотрим, что решит г-генеральный штаб.

– Слушаюсь, господин подполковник, – сказал Канторович, чуть повысив голос. Шагнул в заросли. Исчез.

А Скукин вернулся, все такой же невозмутимый и деловитый.

– Ситуация военная, – сказал он, – поэтому беру командование на себя.

– Куда он? – спросила Мона про штабс-капитана, а отец Сергий спросил:

– Каков план действий?

Скукин, разумеется, ответил не ей, а мужчине:

– «Козолупинская республика» у красных считается союзницей. Ее лозунг «Советы без жидов и коммунистов». Поэтому поплывем открыто. У меня удостоверение помощника начальника штаба красной бригады. Скажу, что спускаюсь по реке с донесением. Вы, сударыня, переоденьтесь – у меня в мешке есть запасная гимнастерка. Фуражку возьмите мою, уберите волосы под нее. У большевиков служит немало женщин, но все стриженые. Вы – просто лодочник. – (Это уже отцу Сергию.) – Минуем кордон – подберем Канторовича. Он обойдет по суше. Всё ясно? Главное помалкивайте. Говорить буду я.