Из окон напротив начали стрелять. По жестяным листам противно стукнуло раз, другой.

– Ногами шевели! – оглянулся Полканов.

Алексей поднял «маузер» и выстрелил бегущему в спину, повыше лопатки. Тот, охнув, упал.

– Задело? – склонился над ним Романов.

Силясь улыбнуться, Василий Васильевич просипел:

– Не свезло…

Воздух гудел и трескался, из окон палили всё гуще.

– Давай, вставай! Убьют!

– Не могу… Беги… Доложишь… Я всё…

Алексей ухватил тяжелое тело под мышки, перетащил за скат крыши, куда не могли достать пули.

– Не утащишь… – пробормотал Полканов. – Только сам попадешься… Беги!

– Заткнись! Я своих не бросаю.

По черной лестнице спустились в обнимку. Василий Васильевич прикусил губу, но не вскрикивал, терпел.

Двор пересекли на четырех ногах, шатаясь.

– …А я тебе не хотел верить… Казалось что-то… Ты прости меня, Алеша… – лепетал Полканов, всё норовя завалиться вбок.

– Бог простит. Шевелись, мать твою! Немного осталось!

Прямо в амбулатории раненого прооперировал доктор Засс, тихий человек, изо всех сил делавший вид, будто он не догадывается, чем занимаются соседи. Засс и теперь не спросил, как это «доктора Ананьева» угораздило среди бела дня получить дырку в спину и почему его не отвезли в настоящую больницу.

– Пулю я вынул, канал обработал, но пробита верхушка легкого. Нужно в стационар, – сказал врач Саввину и Романову, не глядя им в глаза.

– Ох, интеллигенция, – покачал головой вслед ему самый опасный человек России. – Нелепая порода. При царе помогали революционерам, но делали вид, что знать не знают о бомбах и крови. Теперь помогают контрреволюционерам, но тоже прикидываются одуванчиками. За это никто интеллигентам и не доверяет – ни старый режим, ни новый. Мы победим – тоже их любить не будем. Ибо сказано: «Извергну тебя из уст Моих, как ты есть не холоден и не горяч».

– Что делать с Василием Васильевичем? – Романов смотрел на восковое лицо с закрытыми глазами. – Он тут умрет. Может, отправить в больницу, как говорит Засс? Мало ли – грабители человека ранили.

А в больнице ЧК его приберет, подумал он. Но Саввин сказал:

– Не тревожьтесь. Я, как и вы, боевых товарищей не бросаю. Мы с Полкановым не один пуд соли сжевали. Переправим его туда, где уход будет хороший и ни одна ищейка не унюхает. Есть люди, устроят. Эх, жалко, в самое горячее время без такого помощника остался! Будто правую руку отрезали.

– Я виноват. Моя была идея, – понурился Алексей.

– Хорошая идея. И что Орлов не убит, а только ранен, тоже хорошо. Мы его еще судить будем. Приговорим к смерти, а потом помилуем, за прежние заслуги. Интересно, а меня он за старые заслуги помиловал бы? – задумчиво спросил сам себя Саввин. – …Неважно. Важно, штабс-капитан, что теперь «Охранный сектор» на вас. Василий Васильевич перед наркозом за вас поручился. Завтра представлю вас штабу и берите вожжи, вникайте во все наши секреты. Только побыстрей, долго запрягать некогда.

Скоро Романов знал о «Союзе защиты Родины» всё.

Примерный состав – пять тысяч человек в одной Москве. Большинство просто ждут приказа в назначенный час явиться на сборные пункты, где получат оружие и боевые задачи. Отделения Союза имеются в Казани, Ярославле, Рыбинске, Рязани, Челябинске, Калуге, Муроме и Туле (имена и адреса руководителей Алексей сообщил Орлову для передачи местным чекистам).

Знал он теперь и адреса всех дивизионных командиров, а у них, якобы ради усиления безопасности, выяснил местонахождение всех девяти бригадных и двадцати семи полковых начальников. Единственное, что осталось тайной, – где прячется сам Саввин, но для плана операции, которую готовила ВЧК, это значения уже не имело.

Алексей решил, что жить в амбулатории не станет – на вольной квартире больше свободы в перемещениях, и в первый же вечер вернулся в Трубниковский. Получилось, что поспел к ужину.

Веня Копейщиков кинулся жать руку, пригласил за стол, но Зинаиду Андреевну нежданное появление блудного постояльца не обрадовало. Она сидела молча, глядела в скатерть.

Неловких пауз, однако, не возникало. Юнкер молол языком без умолку, делился новостями заговорщической жизни.

– Так жалко, что мне нужно уходить, – всё повторял он. – Прямо как назло! Но служба есть служба. – И многозначительно умолкал, на секунду-другую.

В конце концов, конечно, не удержался и, понизив голос, с гордостью сообщил, что участвует в ответственнейшем деле: переправке оружия на секретный полковой склад.

Местонахождение всех оружейных складов Алексею было известно, поэтому он посоветовал мальчику держать язык за зубами. Веня вспыхнул, обиженно попрощался, ушел.

Остались вдвоем, в тягостном молчании.

– Я вижу, мое возвращение вам неприятно, – со вздохом молвил Романов. – Вы за весь вечер не произнесли ни слова, ни разу даже не посмотрели на меня. Не трудитесь, Зинаида Андреевна, я всё понимаю. Сейчас заберу вещи и уйду. Больше не обеспокою.

Поднялся.

– Сядьте. – Грузинцева подняла глаза. Они ярко блестели. – Ничего вы не видите, ничего не понимаете. Всё это время я думала только об одном: он больше не вернется. И мне казалось, что жизнь кончена… Я знаю, что я вас совсем не знаю. Я вас себе выдумала. Но я точно чувствую одно. Вижу. Вы такой же подранок, как я. Вы так же одиноки. И так же хотите излечиться от этой мучительной болезни. Не перебивайте меня! – попросила она. – Я и так боюсь, что не договорю до конца… Сейчас все правила приличия отменены. Настало страшное время. Смерть сорвалась с цепи. Всё может закончиться в любой миг. Поэтому каждый день, каждый час особенно дорог. У любви против смерти так мало шансов…

Она поднялась.

– Пожалуйста. Не надо никаких слов. Обнимите меня. Просто обнимите – и всё. Только медленно. Иначе у меня разорвется сердце…

Закрыла глаза, ожидающе протянула руки.

Алексей тоже резко встал – стул со скрипом отлетел.

– Вы правильно почувствовали, Зинаида Андреевна. Почти правильно… Я тоже подранок. И тоже болею одиночеством. Но в одном вы ошиблись. Я не хочу излечиваться. Это неизлечимо. Простите меня, простите…

И поскорее отвернулся, чтобы не видеть ее исказившегося лица. Стуча каблуками вышел. Наскоро побросал в саквояж вещи. Уже на лестнице, за дверью, схватился за левую сторону груди. Сердце сжималось так, что не вздохнешь.

– Ничего, – сказал Романов вслух. – Поживу в амбулатории. Так даже лучше.

Для дела оно и в самом деле, пожалуй, было лучше – готовиться к операции, находясь там, где она состоится.

Уже определился день и час – 31 мая, 9 утра. В это время будет проходить последнее перед восстанием заседание штаба. Романов придумал, как решить проблему и с динамитом, и с подземным ходом. От ареста не уйдет никто, включая самого Саввина.

И все же кое-что было не в порядке. Любимый начальник князь Козловский когда-то учил зеленого Алешу Романова, что для успеха всякого большого дела контрразведчику необходимо правильное состояние психики, которое складывается из двух элементов: умственного возбуждения и душевного покоя. С умственным возбуждением было, как говорится, дальше некуда – от него в ночь на тридцатое Романов ни минуты не спал. С душевным покоем дела обстояли много хуже. И с приближением назначенного часа внутренний раздрай становился всё острей.

На рассвете Алексей перестал ворочаться на койке и приступил к решению этой проблемы.

Через приемную, где на матрасе спала чуткая, как сторожевой пес, Марья Львовна, незаметно прокрасться не получилось. Чертова баба немедленно приоткрыла глаз и сунула руку под подушку, но, увидев, что это Романов, успокоилась. Раз начальник идет куда-то в рассветный час – значит, надо.

По пустой и прохладной, еще спящей Москве он дошел до Трубниковского переулка. Принялся кидать камешки в окно Вениной комнаты. После шестого по счету попадания за стеклом возникла растрепанная голова.