Над головой зашуршал воздух.

– Ты ползать умеешь?

– С двух лет не пробовала, но вспомню, – ответила Мона. Ей нисколечки не было страшно. С ним она ничего, совсем ничего не боялась.

Поползли. Вокруг хрустела и падала срезаемая пулями трава.

– Вот ведь п-пристали, – пробормотал Эраст, приподнимаясь и оглядываясь.

Мона тоже посмотрела.

Из реки торчали людские головы. Над каждой вытянутая рука, в ней винтовка.

– А бегать? Надо добраться вон до той балки. Там нас пулемет не достанет.

– Я велосипедистка. У меня знаешь, какие ноги сильные?

– Знаю. Три-четыре!

Помчались, держась за руки. Как в детстве, подумала Мона. И еще подумала: а мгновение все равно прекрасно, даже такое.

Скатились вниз по некрутому склону. Перешли на быстрый шаг.

– Куда мы?

– Видела на поле курган с каменной бабой?

Она помотала головой. Вперед она не смотрела, только под ноги.

– Там и заляжем. Если эти сунутся – им же хуже.

Вылезли из балки, пригнувшись взбежали на небольшой холм.

– Спрячься за б-бабу. И не высовывайся.

Но Мона, конечно, высунулась.

По полю, растянувшись в цепь, бежали люди. Они казались смешными коротышками, потому что их по пояс закрывала трава.

– Совсем как тогда, – сказала Мона.

– Когда «тогда»?

– Когда вы с мамой убегали от башибузуков. Помнишь Варю Суворову? Я ее дочь.

Трудно было придумать более эффектный момент для этого эффектного объявления.

У Эраста черные брови выгнулись идеальными дугами, но челюсть отвисла довольно неэлегантно.

– Что? – пролепетал он. – Этого не может б-быть.

– От нашей семьи не уйдешь, – засмеялась Мона, очень довольная. – У нас длинные руки. И ноги… Ой!

Это от каменного бедра бабы с противным звуком отрикошетила пуля.

Эраст пригнул Мону к самой земле. Он тряс головой, не мог опомниться.

– Ты – д-дочь Варвары Андреевны? Но… так не б-бывает!

Моне ужасно нравилось, что он растерялся и лепечет. Свист пуль только прибавлял сцене остроты.

– Ах, как некстати эти б-болваны! – сердито обернулся он на пальбу.

– Мама рассказывала, как турки скакали, а ты целился из ружья. Правда, у нас то же самое?

– Сейчас лучше. Башибузуков было больше, а мой «винчестер» оказался не заряжен. Этих всего десяток, и в «манлихере», – он передернул затвор, – полный м-магазин. Очень прошу, не высовывайся.

А сам высунулся. На секунду. Приложился, выстрелил – спрятался обратно.

На поле заорали. Мона выглянула снизу.

Один бандит вертелся на месте, держась за плечо.

Над головой снова грянул выстрел.

Второй выронил винтовку, покачнулся, тоже схватился за плечо.

Остальные спрятались в траве.

Эраст ждал, слегка поводя стволом.

Выстрел!

– Ааа!!! – завопил бас. Сорвался, побежал прочь человек – и опять зажимал плечо.

– Ты попадаешь им в одно и то же место, – сообщила Мона.

– Когда началась гражданская война, я решил придерживаться твердого принципа: если уж убивать, то лишь очевидно плохих людей. Вроде плотовщика Стася. Про этих я ничего не знаю. Хватит ранения. Отличная возможность полежать в п-покое и задуматься о своей жизни.

Он был сейчас так прекрасен со своими дурацкими принципами, что Мона не сдержалась. Вскочила на ноги, обняла его, стала целовать.

– Я тебя ужасно, просто невыносимо люблю!

– Погоди… – сказал он. – Право, не сейчас… Из-за тебя я упустил, куда делся крайний справа. В кубанке, с маузером… Что если он подбирается с фланга, где нас не прикрывает баба?

– Я защищу тебя лучше всякой каменной бабы. Я сама – каменная баба, – страстно шептала Мона.

Прижала Эраста к себе изо всех сил. И вдруг, случайно посмотрев поверх его плеча, увидела над травой голову в плоской кубанской папахе и тонкий ствол.

С силой, которую она в себе не подозревала, Мона развернула Эраста, поменялась с ним местами.

Что-то хрустко стукнуло ей по лопатке, словно молотком или палкой.

– Ми…лый, – пролепетала Мона в стремительно густеющую темноту.

И прекрасное мгновение остановилось.

На Купеческом спуске Алексей остановился перед зеркальной витриной нового кафе «Норд» вроде как поправить фуражку, а на самом деле проверить, нет ли «хвоста». Следить вроде было некому и не с чего, но, как говорится, залог здоровья – профилактика заболеваний. Отправляясь на явку, Романов всегда соблюдал правила: никогда не доезжал прямо до места на извозчике и периодически проверял, «не запылилась ли спина» (так называлось это на профессиональном жаргоне).

Спина была в полном порядке. Никто на скромного капитана не пялился, никто судорожно не присел завязать шнурок, не спрятался за фонарь, не застыл у стеночки, прикрывшись газетой. Обычная уличная толпа смутного времени: мужчин больше, чем женщин; военных больше, чем штатских. С тех пор как в Харькове разместился штаб Добровольческой армии, сюда отовсюду стекались «герои тыла», потому что есть где пристроиться и чем прикормиться. Аркаша Скукин, который знает всё на свете, сетовал, что в городе штабных, интендантов, порученцев, а в особенности так называемых ПО и ПСЗ («перманентно-отпускных» и «поправляющих слабое здоровье») в полтора раза больше, чем офицеров на фронте.

Вдруг Романов насторожился. Прямо к нему направлялся патруль: поручик-дроздовец в фуражке с малиновой тульей и двое солдат с белыми повязками. Обычная проверка или…?

– Господин капитан, прошу предъявить документы, – отсалютовал поручик. – В связи с известным событием в Харькове введены особые меры безопасности.

– Знаю, – внутренне расслабился Алексей. – Сам приказ составлял. Вот, извольте.

Протянул служебное удостоверение, да еще мандат за подписью начальника контрразведки князя Козловского, предписывавший всем чинам армии и гражданской администрации оказывать предъявителю всемерное содействие.

– Задержали кого-нибудь подозрительного? – спросил он строго, по-начальственному.

– Не могу знать. Только что заступил. – Поручик смотрел на контрразведчика с тревогой. – Как же это, господин капитан? Ужасно детей жалко. И так ведь несчастные! Кто это мог сделать? Дали бы мне мерзавцев буквально на пять минут. Вы же контрразведка! Найдите их!

– Ищем, – сердито буркнул Романов, забирая документы.

Еще одну контрольную остановку он сделал на Клочковской, у осваговского «Информщита» с фронтовыми сводками и объявлениями командования. Ничего подозрительного не обнаружил и теперь, но настроение стало еще паршивей.

Во-первых, военные новости были хреновые. Конный корпус генерала Мамонтова, пройдя по красным тылам, захватил Лискинский железнодорожный узел и соединился с ударной группой генерала Шкуро. Взято семь тысяч пленных, и, если верить «Бюллетеню», половина вступили в Добровольческую армию. Красный фронт вот-вот развалится, и тогда откроется дорога на Москву. А тем временем на северо-западе генерал Юденич уже всего в ста тридцати километрах от второй столицы, Петрограда… Во-вторых, разговоры в кучке читающих были ужасны. Официальное извещение о трагедии в Калединском приюте еще не опубликовано, но вечерний взрыв слышал весь Харьков, и, конечно, моментально разлетелись слухи.

Один дядя – между прочим, по виду пролетарий – сказал почти то же, что дроздовец: «Поймают краснюков этих – не вешать их, а народу отдать. Голыми бы руками разорвали».

Алексей отошел, мрачно думая, что, когда выйдут газеты, подпольщиков проклянет весь город. В извещении ведь не будет ни слова о покушении на главнокомандующего, только про то, что большевики подорвали сиротский приют. И фотографии мертвых, изувеченных детей… Ах, Заенко, сволочь, что же ты творишь?

На перекрестке пришлось задержаться – шла маршевая колонна, орала добровольческий гимн: