Я шла по улице. Обычной улице провинциального городка, где ухаб на рытвине и на два человека четыре магазина. Впрочем, я была одна и очень переживала по этому поводу, ибо поссорилась со своим парнем. «Я всё для него делаю, а он… неблагодарный… не ценит, хны-ык!..» Очень хотелось зареветь и броситься назад, к его дому, к самому любимому человеку, но впереди меня ждала грозная и неотвратимая, как злой рок, работа, опаздывать на которую не рекомендовалось категорически. Когда работаешь с людьми абсолютно чужими и далекими от тебя по интересам и ценностям, это хорошо для дела, но очень плохо для душевного самочувствия. Попадать под словесный обстрел коллег сразу после пережитого скандала я не хотела и прибавила шагу. Зря, на десятками лет неасфальтируемой улице это может стать смертельным номером. Нога попала в выбоину — короткий полёт — и лоб звучно встретился с деревом на обочине.

Когда я очнулась, улица была абсолютно пустынна. Ни одного прохожего, такое бывает, конечно, но редко. Часы уверяли, что на асфальте пришлось провести не менее пяти минут. Я встала, чувствуя какую-то пустоту внутри. «Гады, ни одна сволочь не попыталась помочь очаровательной девушке», подумалось неожиданно злобно. Не то чтобы я такая уж раскрасавица, конечно… Кудрявая шатенка студенческих лет, когда молодость — самое главное украшение. Ничего особенного, но всё равно обидно же… Нудные размышления на эту больную для любой женщины тему прервала и растолкала мысль: «На работу опоздаю!». Правда, почему-то она не вызвала такой паники, как обычно…

Я свернула с небольшой улочки на проспект, и людской водоворот вокруг меня завертелся, забулькал, словно закипающий чайник…

Коллеге не пофартило. По ее скибке арбуза, как выяснилось, ползала пчела… Но выяснилось это уже после того, как прожорливая тетка откусила большой кусок вместе с несчастным насекомым. Женщина страдала, коллектив прыгал вокруг нее, я же тихо и мерзко хихикала. Сотрудницу эту я недолюбливала, ибо любимым ее занятием было «ездить по ушам», причем в основном по моим. Да, да, нехорошо радоваться чужой беде, знаю. Тетка с укором глядела на меня.

— Вессехдешная ты, Настя, — пробормотала она, и я озадачилась было, как это перевести, как тут в комнату заглянула другая грымза.

— Спустись на проходную. К тебе пришли, — нелюбезно бросила она. Ну да, с утра я отшила её по рабоче-крестьянски, подумаешь. Стоит только проявить чуть меньше внимания к чужим, абсолютно неинтересным тебе проблемам, и вот, начинается. «Хамка, грубиянка, да что с тобой случилось сегодня?!» Мало всем того, что я терпеливо выслушивала чужое нытье с момента трудоустройства.

У крыльца меня поджидал Валера, еще недавно так нежно мною любимый, а нынче экс-парень.

— Настя, — деловито начал он. — Прости, я утром погорячился.

Так-так, уже интересно.

— Понимаешь, тут такое дело… Мне нужно заплатить по кредиту, сегодня последний день, а зарплата только на следующей неделе…

— Иными словами, занять на очередную гулянку, после которой ты валяешься в луже, как свинья? Нет.

Пораженный отказом, столь для него непривычным, Валера поглядел на меня внимательнее, затем попытался приобнять. Я увернулась.

— Пойми, мне очень-очень надо… Ты же самый близкий для меня человек…

— Нет. Ищи себе другую лохушку.

Я развернулась, уходя, но меня догнали его слова:

— Ты сегодня какая-то совсем другая, Насть. Злая, бессердечная стала.

Где-то я уже слышала нечто подобное. Причем сегодня. А, от сотрудниц нашего террариума. Сговорились они, что ли?

Привычный, уютный домашний бардак в квартире вполне устраивал меня, но не маму. Она, не разгибаясь, вела беспрерывный, но давно проигранный бой с пылью, мусором, хламом и тому подобным. Я удобно примостилась в кресле, собираясь отдать мозги на растерзание телевизору, но не судьба. Вместо рева фантастических монстров мне была уготована часовая лекция о моей нерадивости, неряшливости, что можно бы и помочь матери.

— Мам, я тебе всегда помогала, так что, нельзя чуть-чуть отдохнуть?

— Можно-то можно, но ты уже неделю и пальцем не шевельнешь! Отдых что, бесконечный? Раньше ты такая внимательная была, интересовалась, что у меня происходит, помогала опять же… Настенька, может, случилось что?

— Все в порядке, — резко произнесла я, встала и вышла в коридор. Оделась, несмотря на поздний час.

— Ты куда? — всполошилась мама.

— Гулять. Я взрослая и имею на это полное право, — отчеканила я, и, не прощаясь, хлопнула дверью.

Кутаясь в куцую джинсовую куртку, я шагала по улице и злилась. Уже неделю как на меня ополчился целый свет. Мол, и грубая, и наглая, и злобная, и раньше вообще не такая была…

Хм. Может, и не такая, пришло в голову. Раньше я действительно не отваживалась на такие резкие заявления знакомым людям.

Раньше я триста раз думала и переживала, не обижу ли я человека.

Хм…

— Настька-а! — раздался громкий возглас. Бывшие однокурсницы. Раньше я с ними не ладила — крикливые, хамоватые и пошлые. Проверим.

— Привет, девчонки! Как дела?

— Привет! — заводила, Машка, смерила меня взглядом. — Мы вот идем бухать, но ты же этого не любишь.

— Почему не люблю? Мне просто мало предлагают, — отшутилась я. И тут же почему-то остро захотелось водки.

— Ну так пошли с нами.

Дружной гурьбой мы ввалились в забегаловку, где желание водки было быстро реализовано. Аналитические чувства притупились. Я наслаждалась весельем и расслабленностью. Девочки оказались очень даже милыми, смешливыми. А вот мальчики за соседним столиком — наоборот. Что-то они такое про нас сказали… И что-то мы им, естественно, эдакое ответили. Водка делала свое дело, кто-то кого-то таскал за волосы, а потом мы резко помирились и, признавшись в любви друг другу, всей компанией шли по ночной уже улице, назло громко распевая песни. Из предыдущего дня только одно слово застряло у меня в голове и никак не желало выметаться оттуда — бессердечная. Эх, хорошо-то как в этом новом качестве! Но неужели последние перемены в характере — правда? Мной овладела легкая тревога. Надо это как-то проверить. Исключительно для эксперимента я взяла в руки камень и крикнула:

— Ха, смотрите, оружие пролетариата! А пойдемте бить буржуев!

И бросила камень в какое-то большое стекло.

Каким образом битье окон способствует выявлению бессердечности, я тогда не думала. Не думала об этом и позже, когда нас забирал патруль и везли куда-то. И уж тем более я не могла этого понять ближе к утру, когда пришла в себя за решеткой в районном «обезьяннике».

В здании было тихо. Мои более трезвые приятели, похоже, сумели внятно отбрехаться — из ночной компании остался только незнакомый парень, который изредка всхрапывал на узкой скамеечке под стенкой. Кроме него и меня в «обезьяннике» коротали ночь помятый, испитой и вонючий мужик бомжеватого вида, от которого я тут же отодвинулась в противоположный угол, и цыганка неопределенных лет, сидевшая рядом. По другую сторону решетки, напротив нас, полудремал за столом дежурный. Я не рискнула его будить — злой и невыспавшийся он может быть очень неприятным. К тому же у меня начинала классически ныть голова, и усугублять эти страдания разговором с представителем власти при исполнении не хотелось.

Цыганка несколько раз посматривала на меня — долгими, внимательными взглядами. Наконец, пододвинувшись ближе, негромко спросила:

— Как звать тебя, красавица?

Я демонстративно отвернулась и промолчала. Не люблю иметь дело с цыганами — начнут с копейки, заболтают и вытянут всё что есть в карманах.

— Послушай меня, девочка. Порча на тебе страшная, смертельная, — не отставала цыганка. Ну вот, началось.