— Точно. — Морис щелкнул пальцами. — Последнее, что ты сказала, в яблочко! Святыня. Как и любое другое священное место, как пещеры Мертвого моря в Израиле, например, оно вызывает в людях не только непреодолимое желание выяснить, что же там внутри, но и страх. И поверь мне, есть в Италии одно влиятельное учреждение, которому совершенно ни к чему письмена I века.

Пыль в воздухе сгустилась, земля задрожала. Раздался страшный грохот, как будто наверху обвалилась каменная кладка. Мария положила ладони на пол тоннеля и обеспокоенно взглянула на Мориса. Он быстро вытащил портативный прибор со штырем и прижал его к стене тоннеля, напряженно глядя на дисплей. Толчки пошли на спад.

— Афтершок. Немного сильнее, чем прошлой ночью. Ничего страшного, — заверил Морис. — Нас об этом предупреждали. Стены вокруг — затвердевшая пирокластическая грязь, а не пепел с пемзой, как в Помпеях. Прочнее цемента. Здесь мы в безопасности.

— Я слышу голоса в тоннеле позади нас, — прошептала Мария.

— Это, наверное, таинственная дама из инспекции. Ты знала, что они с Джеком старые друзья? Причем близкие. Они сошлись уже после твоего отъезда. Он тогда заканчивал докторскую. Я был в Египте. Видишь свет фонаря? Шустро они!

— Нет, я не знала, — тихо сказала Мария, посмотрев на голову шакала. — Анубис остановит их.

— Анубис может и весь проект остановить! — заявил Морис. — Его наверняка провозгласят величайшим открытием, оправдавшим решение исследовать тоннель. Мы с тобой здесь только потому, что информация об обнаружении тоннеля после землетрясения просочилась в прессу и Археологической инспекции пришлось устроить шоу.

— Ты слишком циничен!

— Поверь мне. Я давно играю в подобные игры. Есть крупные фигуры, которые боятся античного прошлого и готовы на все, лишь бы не дать ему ворваться в настоящее. Они боятся всего, что может пошатнуть устоявшийся порядок и институты, которым они служат. Старые идеи, древние истины иногда скрываются этими самыми институтами, вроде бы созданными, чтобы защищать их…

— Идеи, которые могут вдруг обнаружиться в древней библиотеке… — прошептала Мария.

— Речь идет о I веке нашей эры, — тихо продолжил Морис. — Первые десятилетия нашей эры, нашего Бога. Подумай об этом.

— Уже подумала.

— Тебе решать, пойдем мы дальше по тоннелю или нет, будем ли искать еще, прежде чем проект закроют. Меня ждут раскопки в Египте. А тебе, честно говоря, давно пора отдохнуть…

— Только попробуй сейчас пойти на попятную!

— Я приму твое решение. У нас уговор.

— Давай воспользуемся возможностью, которая сама идет в руки, — сказала Мария. — Ты нашел свое сокровище, а мне нужно мое!

Морис сунул осциллятор в нагрудный карман, громко чихнул и посмотрел на Марию.

— Теперь понятно, что увидел в тебе Джек. Он всегда говорил, что ты могла бы достичь многого, если бы оставила работу в Институте средневековых исследований при Оксфорде и присоединилась к нему.

Бросив на Мориса испепеляющий взгляд, Мария вплотную приблизилась к статуе.

Пыль осела. Наверху можно было разглядеть белое пятно как раз там, где из-за толчков сдвинулся фрагмент стены. Лучи фонарей пересеклись в проеме, в самом центре которого виднелось что-то темное. Морис повернулся к Марии. Его лицо сияло от восторга.

— Ну вот, мы прошли мимо Анубиса, и ничего с нами не случилось!

И кто говорил, что не суеверен?..

— Пошли проверим, что там!

23 августа 79 года.

Клавдий отпил вино, держа кубок трясущейся рукой, и вдруг закатил глаза, едва успев ухватиться за колонну. Вскоре приступ прошел. Сегодня вечером, Клавдий твердо решил, он пойдет на Флегрейские поля[6] перед пещерой Сивиллы в последний раз. Но прежде надо закончить работу. Шатаясь, Клавдий пошел к мраморной скамье, раздраженно поправляя то и дело спадающую тогу, потом запнулся и тяжело упал на руки. Лицо перекосило от боли и досады. Так хотелось заплакать. Но слезы будто кончились. Клавдия стошнило. Правда, он больше почти ничего не чувствовал, жил как марионетка.

Клавдий поднялся и сквозь слезы, застывшие в глазах, посмотрел на лунный свет, что струился по волнам залива, прячась за статуями греческих и египетских богов, которые выстроились в галерее виллы. Ближе всех к Клавдию стояла статуя с головой собаки. Уши и нос мерцали в лунном свете на фоне темной горы. С бельведера открывался прекрасный вид на крыши Геркуланума, в котором Клавдий ни разу не был. Звон и тихие звуки вечерней суеты разносились по воздуху. То нарастали, то стихали людские голоса. Смех, спокойная музыка и шелест волн у берега моря.

Клавдий подумал, что у него есть все, что нужно. Вино со склонов Везувия. Густое, насыщенно-красного цвета, как сироп. Всегда только любимое. И девушки с улиц, которых специально приводили для него. Девушки доставляли мимолетное удовольствие. А сам Клавдий уже давно не заботился о том, удовлетворяет ли их.

И еще у него был опиум.

Принюхавшись, Клавдий сморщил нос. Предсказатели правы. Что-то сегодня происходит на небе. Он посмотрел на запад. Вот греческая колония Неаполь, а за ней морская база Мисен — самая дальняя точка в открытом море. Воды залива в тени горы казались черными. И Клавдий смог разглядеть лишь несколько торговых судов на якоре у берега. Он любил наблюдать за игрой света на волнах, идущих за галерами, но сегодня в море не было движения. Где же Плиний? Может, он не получил сообщение? Клавдий точно знал, что дел у командующего римским флотом на Мисене немного. Флот бездействовал с тех пор, как сто лет назад дед Клавдия, Марк Антоний, был разгромлен у греческого мыса Акций. Pax Romana.[7] Клавдий молча кивнул. Он сам — император Тиберий Клавдий Друз Нерон Германик — способствовал установлению мира! Клавдий посмотрел на полупустой кувшин на столе. Скорее бы пришел Плиний! Сегодня вечером предстоит серьезный разговор. Нужна светлая голова.

Темнело.

Клавдий наполнил кубок, наблюдая, как напиток перелился через край и потек со стола на мраморный пол, за многие годы впитавший неведомо сколько вина. Вдоль стены небольшой комнаты, где Клавдий спал, стояли восковые бюсты, мерцая в лунном свете. Образы предков. Единственное, что он взял с собой из прошлой жизни. Отец Друз, память о котором Клавдий бережно хранил. Любимый брат Германик. Кожа Клавдия давно уже напоминала цветом воск. Как он стар… Кто еще, кроме него, пережил «золотой век» — эпоху Августов, навсегда запятнанную распутствами Тиберия и Калигулы, а затем и преемника Клавдия Нерона? Иногда в тягостные минуты, обычно после вина, Клавдий чувствовал, что время превратило его самого в чудовище, а Рим — в развалины, наказав их обоих не жуткой уродливостью, а медленной безжалостной деградацией. Боги словно решили наслать на него недуг — частичный паралич, — чтобы подвергнуть мучительным пыткам при жизни и только потом бросить в пламя ада.

Клавдий прогнал мысли прочь, болезненно закашлялся и снова посмотрел на крыши Геркуланума. Он инсценировал собственное отравление, бежал из Рима, когда, как ему казалось, сделал там все, что мог, и посвятил жизнь науке и сочинительству. Старый друг Кальпурний Пизон сделал пристройку к собственной вилле с видом на гору и море, которая стала для Клавдия тайным убежищем на четверть века. Скучал ли Клавдий по Риму? Нет. У него было все, о чем только мог мечтать ученый. Конечно, по-хорошему, жаловаться не на что, наоборот, он должен благодарить небеса. Но единственное, что испытывал Клавдий, — раздражение. Дед Кальпурния, покровитель греческого философа Филодема, собрал целую библиотеку вздора, которая хранилась как раз там, где жил Клавдий. К тому же после неудачного заговора против Нерона несчастный Кальпурний Пизон здесь же покончил жизнь самоубийством прямо на глазах Клавдия. Он оставил виллу скупому племяннику, который понятия не имел, кто такой Клавдий на самом деле, принимая его за одного из греческих шарлатанов, наводнивших эти места в последние годы. К подобной анонимности Клавдий вроде бы и стремился. Но как же это унизительно!