Джек шел первым. Остальные выстроились за ним гуськом. Джереми догнал Джека и, убедившись, что их никто не слышит, шепнул:
— Насчет Элизабет, Джек. Я не все рассказал.
Джек, не останавливаясь, встретился взглядом с Джереми.
— Продолжай.
— Ты знал, что у нее есть дочь?
— Дочь?!
— Да. Она сейчас в Нью-Йорке, живет у друзей Элизабет — преподавателей университета. Учится в школе. Элизабет не хотела, чтобы дочка росла в Неаполе с ее семьей, скрывала ее ото всех. Один из коллег Элизабет по инспекции рассказал мне. По-моему, она ему доверяла.
— Девочка уже знает об Элизабет?
— Не думаю, она ведь пропала всего два дня назад. Элизабет оберегала дочь от своей жизни в Неаполе. Но они созванивались чуть ли не каждый день. Вероятно, скоро она поймет, что что-то случилось.
— Ты можешь свести меня с тем коллегой из инспекции? — спросил Джек. — У него есть телефон или адрес дочери Элизабет?
— Я уже обо всем договорился, Джек. — Джереми передал ему записку. — Он согласен встретиться, только если ты придешь один.
— Откуда он знал, что я буду беспокоиться?
— Элизабет говорила о тебе.
Дальше шли, не говоря ни слова. Словно по беговой дорожке. Ноги передвигались, а мир вокруг будто бы замер. Не существовало ничего, кроме песка впереди. Джек запыхался.
— Сколько ей лет? — Голос казался чужим.
— Пятнадцать.
Джек чуть не закашлялся.
— Спасибо.
Джереми кивнул в ответ и остановился, чтобы подождать, пока подойдут остальные. Джек шел, ускоряя шаг, а мозг его будто окаменел на одной мысли. Джек видел перед собой только Элизабет. Все думал, что вот сейчас разозлится на то, что помешало им быть вместе, на кардинала Риттера, которого чуть не задушил вчера, и на те силы, что стояли за ним. Но нет. Он просто вспоминал последние пятнадцать лет своей жизни: что он сделал, что не сделал. И что упустил.
Через десять минут компания вышла на небольшую возвышенность в сотне ярдов от берега моря — каменный мол для высадки рыбаков на берег, используемый только при засухе. Запах рыбы, старые сети кругом. Посередине — огромный камень, уходящий глубоко в землю. Видимо, за него цеплялись, чтобы встать на якорь. Из грязи до самого берега тянулся истертый канат.
Откинув в сторону старые сети, Джек сел на камень. Остальные устроились рядом на железнодорожных шпалах. По-видимому, их сюда для этого и притащили. Джек положил сумку на колени. Все зачарованно смотрели на море, наслаждаясь абсолютным спокойствием. По берегу медленно брели мужчина и женщина. Вода, покрывавшая прибрежную грязь, блестела. Казалось, будто парочка гуляет по морю. Мираж… Чуть качались на легкой волне рыбацкие лодки. Их огни освещали берег, будто слабый свет далеких свечей, расставленных на ковре.
— Здесь Иисус провел годы, когда формировалась его личность, — тихо сказала Хелена. — Его речи, записанные в Евангелиях, полны метафор о море и рыболовстве. Известное изречение о том, что красный закат предвещает ясный день, — вовсе не пророчество. Каждый рыбак и моряк знает, что так оно и бывает. Поднявшаяся в воздух пыль означает следующий день без дождя.
— Сколько людей побывало здесь! Сколько паломников спешило к Галилейскому морю, чтобы поговорить с Иисусом! — восторженно прошептал Джереми. — Первые христиане пришли сюда после обращения Римской империи при Константине І Великом. Это они построили храм Гроба Господня. Потом средневековые пилигримы с Британских островов, из Священной Римской империи, из Византии. Харальд Суровый был здесь вместе с викингами, охранявшими византийского правителя, купался в реке Иордан. После них сюда пришли крестоносцы, оставив за собой моря крови. Думали, что нашли Царствие Небесное на земле. И стали свидетелями его уничтожения, когда с Востока явилась арабская армия.
— Могу поспорить, это место не сильно изменилось с тех пор, — сказал Костас, пустив плоский камушек блинчиком по воде. — Джек, ты вообще-то собираешься показать нам, что в цилиндре?
Джек, отрешенно кивнул, посмотрел вслед мужчине с женщиной, бредущим вдалеке.
— Вы знали, что Марк Твен приезжал сюда? — спросил Джереми.
— Что-что? — переспросил Костас.
— Писатель Марк Твен. В 1867 году в составе первой туристической группы из Америки Твен побывал на Святой земле.
— Я читала его воспоминания, когда в последний раз была здесь, — сказала Хелена. — Впечатляет, не то слово! «Ночью самое время смотреть на море Галилейское… когда день гаснет, даже наименее чуткие натуры поддаются мечтательному очарованию и покою звездной ночи… В шепоте волн, набегающих на берег, слышатся всплески весел, в приглушенных шумах ночи — таинственные голоса, в мягком шелесте ветерка — взмахи невидимых крыльев…»[40]
— Приезжали сюда и другие известные личности, — тяжело вздохнув, добавил Джек. Он еще не мог прийти в себя после разговора с Джереми. Да и опустошенность из-за исчезновения Элизабет сложно было скрыть. Он чувствовал себя виноватым. Хотя понимал, что это противоречит здравому смыслу. То, что произошло с ней, было предрешено в день ее рождения. Давным-давно, когда они встречались, Джек видел это в глазах Элизабет. Только он видел это! Но тогда принимал обреченность за что-то другое… Глядя на берег, на лодки, исчезающие у линии горизонта, Джек почувствовал, будто камень упал с сердца и по телу разлилось удивительное спокойствие. Такого он еще никогда не испытывал. Словно часть его приняла слова Джереми так, будто он знал об этом раньше. Джек протер глаза и встретился взглядом с Костасом, который все это время пристально наблюдал за ним. Джек крепко сжал записку, переданную Джереми. Несмотря на отчаяние, он чувствовал сильно желание все разузнать, огромную ответственность и надежду на то, что Элизабет жива, что он вовремя остановил Риттера.
— Приезжали сюда и другие, — повторил Джек, — те, кто верил, что библейские сказания — не просто аллегории или выдумки. Особенно после того, как Генрих Шайдеманн и Артур Эванс доказали реальность Троянской войны и бронзового века в Греции. Через десять лет после поездки Марка Твена лейтенант Гораций Герберт Китченер в составе инженерных войск начал карьеру в Галилее с экспедиции «Изучение Палестины» и только потом стал величайшим военным деятелем Великобритании. Позже сюда приезжал Томас Эдвард Лоуренс, чтобы изучить замки крестоносцев. Он вернулся сюда через несколько лет уже под именем Лоуренса Аравийского, проведя арабский легион по холмам в Дамаск. Великие исторические события происходили в этих местах. Самая глубокая трещина, разделяющая западный и восточный мир, находится в Восточно-Африканской рифтовой долине. Галилея часто оказывалась в водовороте исторических потрясений. Здесь отдельный человек мог проявить свою значимость.
— Но только перспективный, амбициозный, потенциально великий, — прошептала Мария.
Джек вытащил из кармана небольшой контейнер с двумя монетами. Достав их, взял по одной в каждую руку и поднял вверх. В последнем луче уходящего дня блеснули портреты. Черты их подчеркивались тенями, когда Джек слегка поворачивал монеты на свету.
— Снова взял на время? — тихо спросил Костас, не сводя с друга глаз. — Скользкая это дорожка, Джек! Не успеешь оглянуться, превратишься в банального охотника за сокровищами. Я всегда боялся, что ты переступишь черту.
Джек улыбнулся ему, однако не сказал ни слова, рассматривая лица на монетах. Ему нужно было еще раз увидеть их, еще раз дотронуться, прежде чем открыть сумку и рассказать то, чего с нетерпением ждали друзья. Монета в левой руке — тетрадрахма Ирода Агриппы. Хелена с Еревой нашли ее в приделе под храмом Гроба Господня. Портрет почти стерся. Но все же можно разглядеть квадратный подбородок, бычью шею — образ скорее воина, а не мыслителя! — и большие мечтательные глаза. Его идеализировали на Востоке. Только называли иначе. Геркулес или Александр, но никак не Ирод Агриппа. На голове надет лавровый венок, который обычно изображали только на монетах римских императоров. На второй монете тоже красовался лавровый венок. Так и положено. Ведь в правой руке Джек держал сестерций Клавдия, который археологи обнаружили в Геркулануме. Джек представил императора за столом на вилле. Он будто бы склонил голову, работая вместе с Нарциссом и Плинием над «Историей Британии». А потом Джек увидел его стоящим у гробницы Боудикки в Лондоне. Густые волосы, высокий лоб, глубоко посаженные, задумчивые глаза и скривленный рот. Джек смотрел не на Клавдия Калеку, не на Клавдия Слабоумного, а на императора Клавдия в расцвете сил, построившего акведуки и гавани, установившего Римский мир и проложившего тропинку к христианскому западу, на которую последователям суждено было ступить лишь века спустя. С обеих монет на Джека смотрели мужчины, достигшие больших высот в жизни, о которых, наверное, и не мечтали в молодости, когда вместе пришли на побережье Галилейского моря в 23 году. Ирод Агриппа, принц Востока, и Клавдий, божественный.
