Утром в понедельник мы проснулись и начали готовиться к возвращению домой. Я не особенно волновался о входе в плотные слои атмосферы. Во время космического полета всегда больше всего беспокоятся о старте. Ракеты взрываются на подъеме. В полете к «Хабблу» с точки зрения безопасности мы также волновались насчет ВКД. Мы боялись потерять кого-нибудь во время выхода в открытый космос. Никакой настороженности по поводу спуска у нас не было. Не то чтобы мы были расслаблены или не видели угрозы. Мы знали, что риски достаточно серьезны, но считали, что управляем ими. Русские теряли людей во время входа в плотные слои атмосферы на «Союзе», мы — никогда. Начиная с первого полета Алана Шепарда на «Меркурии» ни один американский астронавт не погиб и ни один американский аппарат не был поврежден, возвращаясь с орбиты. Страх, который захватил меня при пуске, ушел — меня отпустило. Чтобы Скутер и Диггер не смогли нас доставить домой целыми и невредимыми? Да такого просто не может быть!
Возвращаясь из космоса, шаттл обычно входит в земную атмосферу со скоростью 25 махов[34]. При этом выделяется огромное количество тепла и возникает сильное трение. Возвращаясь из полета к «Хабблу», мы на самом деле врезались в атмосферу со скоростью 26 махов, потому что были выше. Это означает, что астронавты с «Хаббла» были самыми быстрыми и побывали на самой большой высоте за всю эру шаттлов. Поскольку я был на средней палубе, то не мог ничего видеть. Я почувствовал, что стало немного теплее, но ничего непереносимого не было. К моему сидению был привязан пакетик M&M's. Он парил около меня и неожиданно опустился ко мне на колени. Я почувствовал тяжесть. Я ощутил, как мое тело вдавливает в кресло, руки и ноги снова обретали вес.
Несколько минут спустя, в 4:42 утра Скутер и Диггер совершили идеальную посадку в Космическом центре имени Кеннеди, завершив полет, продолжавшийся 10 дней, 22 часа и 10 минут. Наш шаттл пролетел 6 342 203 км. Как только мы остановились, появилась наземная команда, которая помогла нам освободиться от ремней безопасности. Когда ты первый раз встаешь на ноги после того, как провел почти 11 дней в космосе, ты не просто слаб и шатаешься — вдобавок к этим ощущениям твой позвоночник сжимается обратно до своей обычной длины и в мозг опять поступают сенсорные импульсы от внутреннего уха, которых в космосе не было. Ты должен вставать медленно, и тебе кажется, что ты вот-вот рухнешь плашмя, лицом вниз. Какое-то время ты шатаешься, как Герман Монстер[35], пытаясь вернуть свою нормальную осанку. Мы обнялись, сделали несколько фотографий и отправились в отведенные нам помещения, где нас уже ждали семьи.
Самым лучшим в возвращении на Землю было снова увидеть детей. Как только я вошел, они подбежали ко мне и обняли. Врач экипажа особенно подчеркивал, что мы не должны пытаться поднимать их, поскольку наши тела все еще адаптируются к силе тяжести, но я не смог устоять. Я схватил их и прижал к себе так крепко, как только мог. Очень скоро должен был начаться игровой сезон в Малой лиге у Даниэля. Я собирался быть тренером и не мог дождаться, когда выйду на поле с сыном. Я был счастлив, что вернулся домой живым. Увидевшись с семьей, я вернулся в помещения экипажа, чтобы переодеться в гражданскую одежду. Моя комната была точно такой же, какой я ее оставил. Все было тем же, только я стал другим. За время моего отсутствия случилось так много. Впервые за почти две недели я по-настоящему остался один. Все это время я провел среди своих коллег в тесных отсеках, был сосредоточен на миссии и постоянно сдерживал свои эмоции. Но здесь, оставшись один в комнате, я начал думать о том путешествии, которое совершил, о потрясающей красоте, которая мне открылась. Неожиданно я заплакал и никак не мог остановить слезы. На самом деле это не были слезы печали или радости. Я просто был переполнен чувствами. Это был выход всех тех самых разных эмоций, которые мне приходилось держать внутри: радости, возбуждения и детского ощущения чуда. Я просидел в комнате 10 или 15 минут и все это время плакал, плакал и давал выход чувствам. Затем мне удалось собраться с духом. В первый раз за все эти недели я принял настоящий душ, натянул джинсы и теперь уже окончательно возвратился на Землю.
На посадочной полосе трудилась наземная команда, которая проводила послеполетные проверки. Вскоре наш космический корабль должен был вернуться в монтажно-испытательный корпус для подготовки к следующему полету, STS-107. Миссии шаттлов получают номера в том порядке, в каком их назначают, а не в том, в каком они действительно стартуют. Поэтому мы полетели раньше, несмотря на то что имели номер 109. Произошло следующее: экипаж 107-й экспедиции был назначен на шесть месяцев раньше нас. Это была обычная научная миссия, которая должна была провести эксперименты в исследовательском модуле Spacehab, находящемся в грузовом отсеке. «Колумбии» требовался капитальный ремонт, были и другие причины, из-за которых старт 107-й экспедиции пришлось отложить. Сперва им дали повышенный приоритет, но потом отодвинули в сторону. Эксперименты, которые они должны были проводить, не были строго ограничены по времени, а полеты по сборке станции имели жесткий временной режим. Этим миссиям отдали предпочтение, отодвигая 107-ю все дальше и дальше, пока наконец они не оказались впереди нас и не стали следующим экипажем, назначенным на «Колумбию». Поскольку полет к «Хабблу» имел более высокий приоритет, руководство сравнило две экспедиции и сказало: «Ну ладно, давайте поменяем их местами» — и 107-ю снова сдвинули на более поздний срок. Мы полетели вместо них, они полетели вместо нас. Мы вернулись. Они — нет.
Часть 5
Русская рулетка
18. Истории о космосе
В «Парнях что надо» есть отличная сцена, где Чак Йегер и несколько астронавтов из программы «Меркурий» — Гас Гриссом, Гордон Купер и Дик Слейтон — пьют в клубе верховой езды «Счастливое днище» Панчо Барнса. Так назывался бар в пустыне Мохаве, где собирались летчики-испытатели. Офицер связи ВВС пытается им объяснить, что нужно стараться получить хорошие отзывы в прессе. Йегер срывается на него, «выпускает пар». У него нет времени на репортеров. «Эти маленькие жуки-долгоносики, которые шныряют повсюду и суют камеры тебе в лицо» — так он о них отзывается. Но парень из ВВС в чем-то прав: хорошие отзывы в прессе формируют общественное мнение, общественное мнение влияет на государственную политику, а политикой определяется, кто получит деньги на полеты. Он говорит: «Вы знаете, что на самом деле заставляет ваши ракеты взлетать? Финансирование. Вот почему ваши ракеты летают. Нет баксов — нет и Бака Роджерса»[36]. В первые годы космической программы этот урок вызубрили все. Президент США, НАСА и астронавты проделали немыслимую работу, продавая американскому народу космическую программу. Речь Кеннеди, объявляющая начало программы «Аполлон», была одной из самых великих президентских речей в истории. Он бросал нам вызов. Он вдохновлял нас. Мы достигаем невозможного, говорил он, «не потому, что это легко, но потому, что это трудно». Он сказал, что полет на Луну будет «самым рискованным, опасным и великим приключением, в каком когда-либо участвовали люди». В космической гонке было все: хорошие парни против плохих, мы против Советов, Джон Гленн против Гагарина. Там были Нил Армстронг и Базз Олдрин, изо всех сил рвущиеся к Луне, и эта захватывающая история приковала к себе внимание всего человечества.
После «Аполлонов» все изменилось. Мы выиграли гонку. Чтобы снова привести всех в возбуждение, пришло время начать новую главу. Первоначально планы НАСА были чрезвычайно амбициозными: многоразовый космический самолет, космическая станция на низкой земной орбите, наблюдательные пункты на поверхности Луны, пилотируемый полет на Марс. Но поддержки общественности эти планы не нашли; люди решили, что история закончилась, и «переключили канал». Наступил кризис, за ним последовали сокращения бюджета, и дни космической гонки и больших трат навсегда остались позади.