Я понимаю, что это, наверное, звучит странно. На этой планете так много бед: войны, голод, убийства, страдания. Но небеса должны быть прекрасным и идеальным местом, а оттуда, где я находился, я не мог представить себе ничего более прекрасного, более идеального, чем наша Земля. Возможно, когда-нибудь мы найдем жизнь в других звездных системах, но пока мы не видим ничего, кроме хаоса, черноты и одиночества на миллионы световых лет в любом направлении. И тем не менее в центре всего этого находится чудесное место — великолепная голубая планета, полная жизни. Это самый настоящий рай. Она хрупкая. Она красивая. Она совершенная. Тут вы должны остановиться и спросить себя: «Что из всего сущего может быть лучше нее?»
Когда проходил этот полет, Габби было восемь лет, а Даниэлю — шесть. Глядя на Землю из космоса, я начал думать о нашей планете как об отце, как о родителе. Когда у тебя появляются дети, ты хочешь дать им все. Ты стараешься найти самый лучший дом в самом лучшем районе. Если ты можешь позволить отдельные комнаты для детей, ты стараешься отремонтировать их так хорошо, как только можешь. Ты покупаешь плотные шторы, чтобы было темно, когда им нужно будет поспать. Ты приносишь хорошие игрушки, чтобы они играли. Ты даришь детям дом. И, глядя на Землю, я думал: «Ух ты, как должен был любить нас Господь, Отец наш, если он дал нам такой дом. Он не отправил нас на Марс или Венеру, где нет ничего, кроме камней и замерзшего газа. Он дал нам рай и сказал: «Живите в нем»». Не очень просто разобраться в тонкостях происхождения и цели существования Вселенной, но это лучшие слова, которыми я могу описать то, что тогда почувствовал.
За пять экспедиций обслуживания только 16 человек выходили к «Хабблу» в открытый космос. Подобно 12 астронавтам с «Аполлонов», которые так и остались единственными людьми, побывавшими на Луне, астронавты, работавшие с «Хабблом», были единственными людьми, которые выходили в открытый космос на такой высоте, единственными людьми, которые видели Землю с такого ракурса. Я имел счастье в тот день испытать то, что за всю историю человечества выпало еще только 15 людям. Вы можете поехать на Галапагосские острова, взойти на Мачу-Пикчу или нырнуть в глубины океана, но я не знаю, можно ли на Земле испытать нечто столь же необыкновенное, как в космосе. Эти первые выходы в открытый космос изменили мое отношение не только к Земле, но и ко всей Вселенной. Навсегда.
На следующее утро мы выполнили пятый и последний выход в открытый космос. Установка системы охлаждения NICMOS прошла успешно, и вскоре «Хаббл» был готов к повторному вводу в строй. У всех спутников орбита постепенно снижается, что означает, что они опускаются на Землю и в конце концов сгорают в ее атмосфере. Поэтому после того, как последний выход в открытый космос был завершен, Скутер и Диггер подняли нас на 6,5 км, чтобы повысить орбиту «Хаббла» и увеличить срок его службы.
Утром в субботу мы приготовились попрощаться с «Хабблом». Антенны телескопа были выдвинуты с помощью дистанционной команды. Мы вывели «Колумбию» в такое положение, где новые солнечные батареи телескопа оказались бы под лучами Солнца и могли зарядиться полностью; через несколько часов кабель был отсоединен, и телескоп переключился на питание от своего собственного источника энергии. Потом, в 4:04 по Хьюстону, Нэнси с помощью манипулятора подняла «Хаббл» из его «колыбели» высоко над грузовым отсеком. Она отпустила телескоп, Скутер подал корабль назад, и «Хаббл» вернулся на свой путь. Глядя в окно-иллюминатор на то, как расстояние между нами и телескопом увеличивается, я испытывал огромную благодарность и облегчение. Мы оставляли «Хаббл» в значительно лучшем состоянии, чем он был, когда мы прилетели: наша цель была достигнута.
В воскресенье у нас был выходной день для отдыха и восстановления сил, мы действительно в нем нуждались. STS-109 установила новый рекорд по пребыванию в открытом космосе за один полет шаттла. В общей сложности мы пробыли там 35 часов 55 минут, побив предыдущий рекорд в 35 часов 26 минут, установленный STS-61, первой экспедицией обслуживания «Хаббла». К воскресенью мы были утомлены и готовы взорваться от напряжения.
Командиры и пилоты ненавидят два последних дня полета, потому что вся остальная команда может расслабиться, а они — нет: ведь им надо посадить шаттл на Землю. Скутер все время шнырял мимо нас, повторяя: «Ребята, мы еще не приземлились! Мы все еще не приземлились!», в то время как все остальные фотографировались, слушали музыку и танцевали, паря в воздухе. После многих месяцев тщательного подсчета калорий я набивал желудок, с бешеной скоростью поедая макароны с сыром. Я сфотографировался в форме «Метс» и с некоторыми другими личными вещами. Это всегда весело: запускаешь предмет в воздух, фотографируешь его, а дома все приходят от этого в восторг. Мы сделали фотографию нашего экипажа. Мы по очереди сделали частные видеозвонки нашим родным. Я показал своим несколько фокусов, таких как поедание парящих конфет М&M's и кувырки в воздухе.
Большую часть дня я провел на полетной палубе, паря у окна-иллюминатора, слушая музыку и глядя в космическое пространство. Когда мы только оказались на орбите, я был одержим тем, что разглядывал Землю днем, чтобы увидеть Гималаи, пустыню Сахару и другие интересные географические объекты с высоты в 550 км. На краю планеты можно заметить линию, где атмосфера как бы соприкасается со звездами, и ее сине-зеленое свечение необыкновенно прекрасно. К концу полета я дорос до того, чтобы наслаждаться ночными проходами. Ты видишь падающие звезды, метеоры, сгорающие в атмосфере внизу. Ты видишь рыболовецкие траулеры, сияющие у побережья Японии. Но самое главное — огни городов. Ты смотришь на них сквозь атмосферу, поэтому вокруг них возникает рассеянное оранжевое свечение. В огнях разных городов ты видишь разные узоры. Лос-Анджелес растягивается в стороны, Нью-Йорк похож на сверкающую драгоценность. Ночью, даже по сравнению с другими развитыми странами, Соединенные Штаты сияют как рождественская елка, особенно вдоль побережий. Куба и Северная Корея полностью черны.
Ночью интересно посмотреть и на бури с грозами. Ты летишь над океаном, глядя в кромешную темноту. Потом сверкает молния, освещая тучи вокруг. Ты видишь молнию, потом еще одну и еще. Их бывает три или четыре подряд. Потом затишье. Потом еще три или четыре вспышки. Это напоминает какую-то форму связи, последовательность, как будто облака — чужеродные существа, которые общаются друг с другом с помощью секретного кода.
Музыка здесь — главное. Для космоса у тебя должны быть подобраны правильные записи. Во время моего первого полета у нас были CD-диски и дисковые плееры. Во время второго — айподы. Это куда лучше. Какая-то музыка подходит для дневного прохода, другая лучше звучит ночью. Стинг, Фил Коллинз, Coldplay и U2 великолепны днем. Radiohead идеальна ночью. Вполне возможно, что их альбом OK, Computer записан специально для того, чтобы слушать в космосе, и что каждый, кто слушает его на Земле, получает далеко не все впечатления. Композиции из фильмов также хороши ночью, например саундтрек Джона Барри из «Танцев с волками» или саундтрек Томаса Ньюмана из «Знакомьтесь, Джо Блэк». Я слушал их снова и снова, паря около иллюминатора и глядя на Землю внизу.
Было здорово провести какое-то время наедине с самим собой и передохнуть. Этот первый полет был потрясающим, но, оглядываясь назад, должен сказать, что он был скорее напряженным, чем приятным. Наш график сна был полностью вывернут наизнанку: мы вставали в десять вечера и ложились в два пополудни. Мы все время работали на износ. Я узнал чувство, знакомое мне по Колд-Лейк. Это было плохое поведение в экспедиции. Все были измотаны и ощущали стресс. Как ни странно, но после 39 лет, когда я пытался попасть в космос, какая-то моя часть хотела, чтобы все побыстрее закончилось и я отправился домой. Я хотел, чтобы первый полет уже остался позади, чтобы я мог вернуться домой ветераном. Иногда у астронавтов бывает по пять или шесть полетов. Я говорил себе: «Сейчас я только слегка распробовал вкус этого мира. Я вернусь». Мне нужно было разложить новый опыт по полочкам у себя в голове. Я принимал свой полет как нечто само собой разумеющееся. Мне даже в голову не приходило, что что-нибудь может измениться.
