Это как во сне. Я чувствую себя так, будто какой-то огромный фантастический монстр наклонился, схватил меня поперек груди и вместе со мной взмывает в высоту, и мчится все выше и выше, а я ничего не могу поделать. Сразу после старта я понимаю, что все эти тренировки на случай, если во время пуска что-то пойдет не так — эвакуация из кабины шаттла, использование парашюта, подготовка к аварийной посадке, — все затраченные на это годы тренировок, понимаю я, были совершенно бессмысленны. Они нужны лишь затем, чтобы заполнить наше сознание чем-то, что придало бы нам смелости залезть внутрь этой штуковины. Потому что если уж она упадет, то она упадет! Все будет или очень хорошо, или очень плохо, и нет никаких промежуточных вариантов. Вся кабина шаттла заполнена аварийными надписями и табличками, которые говорят, что делать и куда бежать, если что. Вся эта ерунда нужна лишь затем, чтобы тебе было что почитать перед смертью.

Спустя примерно минуту полета первое потрясение проходит, и на меня накатывает новое чувство. Я вдруг понимаю, что лечу далеко-далеко. Действительно очень далеко. Это не просто «пока-пока», а настоящее «прощай». Бывало, я покидал дом и отправлялся в отпуск или путешествие по дорогам страны, летел в Калифорнию или ходил в походы в Восточном Техасе. Но в этот раз мой дом, мой надежный причал, к которому я возвращался всю жизнь, остается настолько безнадежно позади, как никогда раньше. Вот что я понимаю: я впервые удаляюсь от дома по-настоящему.

Путь до орбиты занимает всего 8,5 минуты. Именно столько ты сидишь и думаешь, пришел твой последний день или все же еще пока нет. Говорить нельзя, потому что твой микрофон включен, и ты не можешь ляпнуть что-нибудь глупое по общему каналу и отвлечь на себя внимание. Не время умничать. Ты просто лежишь и поглядываешь на товарищей, твои уши закладывает от оглушительного грохота двигателей, и ты чувствуешь, как шаттл сотрясается и дрожит, вырываясь из плена земной атмосферы. Примерно через 2,5 минуты перегрузка возрастает до 3g, и это значит, что твое тело весит втрое больше, чем обычно. Как будто бы тебе на грудь высыпают кучу кирпичей. Все вместе можно описать как акт узаконенного насилия, а также как самый великолепный образчик человеческого стремления к скорости и мощи.

Когда атмосфера остается позади, подрываются болты, которыми к нам был привинчен топливный бак. Ты слышишь сквозь стены шаттла эти два приглушенных взрыва — паф-паф! — и вот топливный бак сброшен, двигатели смолкают и все заканчивается так же внезапно, как и начиналось. Рев обрывается, тряска прекращается, и становится тихо, как в могиле. Слышен лишь тихий шелест вентиляторов охлаждения какого-то оборудования. Вокруг тебя зловещий покой.

Ты в космосе.

Теперь, когда двигатели отключены и мы на орбите, шаттл больше не ускоряется. Тебе кажется, что он остановился. Ты мчишься со скоростью 28 000 км/ч, но внутреннее ухо твердит мозгу, что ты стоишь на месте. Твоя вестибулярная система работает в условиях земного тяготения, при отсутствии которого соответствующих сигналов не поступает и система считает, что ты неподвижен. Поэтому, когда двигатели смолкают, ощущение такое, что ты мчишься-мчишься вперед и вдруг останавливаешься. И тебе кажется, что ты сидишь на стуле где-нибудь в гостиной, лишь с той разницей, что ты все еще распластан и пристегнут. Это совершенно сбивает с толку.

Первое, что я спрашиваю сам у себя: «Эй, ты жив?» Приходится чуть подумать, прежде чем ответить: «Ага, жив». У нас получилось. Мы взлетели благополучно. Минуту или две я пытаюсь сориентироваться. И тогда, начиная привыкать к новой обстановке, понимаю: пора работать. Я поднимаю руки и снимаю шлем. И, в точности как Том Хэнкс в фильме «Аполлон-13», выставляю его перед своим лицом и отпускаю — и шлем парит в воздухе передо мной, невесомый.

Первая неделя в отряде астронавтов очень похожа на первую неделю на любой другой работе. Ты ходишь на собрания, заполняешь бумаги, выясняешь особенности новой медицинской страховки. На первой неделе мне и ребятам из моего набора повезло. Именно в это время в Космическом центре имени Линдона Джонсона проходила встреча астронавтов.

В ней участвовали практически все живые легенды из программ «Меркурий» и «Аполлон», в том числе Нил Армстронг, первый человек, ступивший на Луну. Мой герой. Герой для всех.

Наш куратор Пейги Молтсби была для нас настоящей матушкой-наседкой, которая вела своих новых цыплят через тернии программы подготовки. Она попросила Нила Армстронга поговорить с нами. Он согласился, но сказал, что будет говорить только с нами, свежеиспеченными астронавтами, — ему не нужны большая аудитория и большое скопление публики.

Однажды я уже видел Армстронга. В 1989 г., во время постдипломного обучения, я проходил практику в Центре космических полетов имени Маршалла в Хантсвилле, Алабама. В то лето там с размахом отмечали 20-летнюю годовщину посадки на Луну. На юбилее присутствовали Армстронг и другие члены команды: Базз Олдрин и Майкл Коллинз. Из дальнего конца зала, куда набилось несколько сотен людей, я видел, как Нил произносит речь, но мне не удалось ни встретиться с ним лично, ни пожать ему руку. Теперь, семь лет спустя, я не только встречусь с ним, но познакомлюсь как астронавт. Круче этого ничего не могло быть.

Правда, фактически я еще не был астронавтом. Когда проходишь отбор в НАСА, становишься кандидатом в астронавты (ASCAN)[2]. Для встречи с Армстронгом всех кандидатов собрали в конференц-зале астронавтов — помещении № 6600 в здании 4S. Это очень важное помещение. У каждого полета НАСА есть собственная эмблема, которая должна увековечить миссию и имена астронавтов, участвовавших в ней. На стенах конференц-зала висят эмблемы всех экспедиций, начиная с первого полета Алана Шепарда на «Меркурии» в 1961 г. Когда туда входишь, ощущаешь всю историю этого места. Цель каждого астронавта, входящего в конференц-зал, — оставить свое имя на стене. Мы сгрудились вокруг стола для совещаний, как любопытные школьники. Армстронг вошел и несколько минут говорил с нами. Он был пожилым, но не старым: редеющие волосы, очки, пиджак и галстук. Нил казался сердечным и дружелюбным, но в то же время был человеком, к которому можно обращаться только с глубочайшим уважением. Когда он встал и заговорил, оказалось, что он говорит очень тихо и даже стесняется.

Армстронг беседовал с нами около 15 минут и за все это время ни слова не сказал ни о прогулке по Луне, ни о том, что значит быть астронавтом. Вместо этого он рассказывал о тех днях, когда был пилотом-испытателем на базе ВВС США «Эдвардс» в Калифорнии и летал на X-15, сверхзвуковом ракетоплане, который побил все рекорды по скорости и высоте в 1960-е гг., поднявшись на 63 км над поверхностью Земли — до верхней границы атмосферы, почти до края космоса. Именно так Нил Армстронг думал о себе — как о пилоте. Не как о первом человеке, ступившем на Луну, а как о парне, который любил летать на крутых самолетах и радовался, что у него была возможность это делать.

Думаю, уделяя особое внимание тому времени, когда он был летчиком-испытателем, а не первым человеком, ступившим на Луну, Армстронг пытался сказать нам, что жизнь не должна быть подчинена достижению одной великой цели, потому что, когда эта цель будет достигнута, жизнь пойдет дальше. Что тогда будет вдохновлять тебя? Очень важно, чтобы у тебя была страсть, что-то, что ты любишь делать, когда самой большой радостью для тебя будет вставать с утра и каждый день заниматься любимым делом. Для Армстронга это был полет. Он говорил: «Ну да, я летал на Луну, но еще я летал на Х-15». Сам факт того, что он летал на этих самолетах каждый день, делал его самым счастливым человеком на свете.

Закончив говорить, Армстронг ответил на несколько вопросов и согласился подписать фотографии. Он стоял во главе стола для совещаний, а мы выстроились в очередь, чтобы пожать ему руку и получить автограф. Я был почти в самом конце и, пока продвигался вперед, заметил, что все говорят одно и то же. Каждый рассказывал Армстронгу, где находился в тот миг, когда увидел его прогулку по Луне. Когда я стал астронавтом, мне было 33 года, и я был одним из самых младших в наборе. Это означало, что все в очереди были достаточно взрослыми, чтобы помнить первую посадку на Луну и всем было что сказать: «Я был у своей девушки». «Я был в подвале родительского дома». «Я был в горах Катскилл». И так далее, и тому подобное. Поскольку каждый человек на Земле знает, где Армстронг был 20 июля 1969 г., то почему бы не рассказать ему, где в это время был ты? Я понял, что из этого состояла вся жизнь этого человека в последние 27 лет. Каждый божий день каждый новый знакомый рассказывал ему одно и то же, и он вежливо слушал, кивал и улыбался.