— Я даже не придумаю, что с ним делать, — пожаловалась Симона, когда с Йормунгандом лежала на застиранных простынях в комнатке на втором этаже самой дешевой гостиницы, что только можно было найти в городе.

— Что ты имеешь в виду? — Йормунганд почти заснул, язык едва ворочался.

— Дай мне какое-нибудь снадобье, чтобы я приворожила себе хорошего мужа и вышла замуж, — сказала Симона.

— Хочешь меня бросить?

— Ай, да как будто тебе есть до меня дело! — Симона повернулась на бок спиной к нему и принялась ждать, когда он уснет.

Едва его дыхание выровнялось, она встала, быстро оделась в рабочую одежду. Плата лежала на одном и том же месте, у изголовья. При свете свечи Симона пересчитала блестящие монетки и спрятала в потайной карман среди вороха юбок. Яркие юбки и украшения из перьев в волосах были отличительным знаком Симоны.

Йормунганд проснулся, едва за ней закрылась дверь, и долго лежал, глядя в темноту. На подушке осталось маленькое синее перышко. В дрожащем свете его тень расползалась и трепетала.

На следующий день Элоди прилюдно дала ему пощечину.

— Ты! — на руке Йормунганда тут же повис Гарриетт.

— Не надо, — прошептал он. — Не надо, не делай этого. Пойдем отсюда.

Йормунганд сделал шаг назад. Все произошло в пиршественной зале, где, по обыкновению, князь собирал своих вояк, чтобы отметить начало нового дня. Элоди тоже присутствовала вместе с мачехой. Жена князя с интересом взирала, как Элоди взмахнув юбками, перепрыгнула через низкий стол, добежала до Йормунганда и влепила ему звонкую затрещину.

Из-за Гарриетта Йормунганд замешкался, так что маленькую, сжавшуюся Элоди успели оттащить прежде, чем он замахнулся во второй раз.

— Прекратите! — голос Эдегора перекрыл возникший шум.

— Ты! — князь ткнул в ошеломленного Йормунганда. — Пошел вон! Не попадайся на глаза моей дочери!

Йормунганд вскинулся, но Гарриетт опять предупреждающе схватил его за локоть.

— А ты, Элоди, — князь тяжело посмотрел на дочь, — подойдешь ко мне и объяснишься. Сейчас же.

Гарриетт потянул Йормунганд прочь из зала.

— Пойдем, — говорил он на ходу. — Пойдем, пойдем, хоть раз поедим как люди. Пропустим пивка, заедим рыбкой. А? Ты же любишь рыбку, Йормун?

Йормунганд тряхнул головой и позволил себя увести.

— Элоди! — отец одним словом умел показывать, насколько он подавлен, разочарован, раздосадован и устал. Новая «мама» умела показать все то же самое одним взмахом ресниц.

— В чем дело, Элоди? Колдун чем-то обидел тебя?

Раннвейг фыркнула. Она сделала это тихо, но чтобы Элоди услышала и поняла, что ее тайна давно ни для кого не секрет. Девушка уставилась себе под ноги.

— Ее надо выдать замуж, — сказала Раннвейг. — А колдуна отослать… на какое-то время.

— Что ты имеешь в виду? — взгляд Эдегора устремился на супругу.

— Если конечно, — Раннвейг усмехнулась, — ты не хочешь, чтобы твоя любимая дочка вдруг оказалась беременной от знатного ирмунсуьца, пришедшего сюда в лохмотьях, а теперь живущего под твоим крылом будто принц.

— Да ничего подобного же, — начала Элоди.

— Не теряй самообладание, девочка, — сказала Раннвейг. Еда на ее тарелке осталась нетронутой и вид он имела нездоровый, однако нисколько не беспокоилась. Да и отец, похоже, ничего не замечал.

— У нас половозрелая дикарка на руках.

— Не говори так о ней, — сказал князь сердито.

Раннвейг реплику проигнорировала.

— Теперь нам надо организовать новый брак, более выгодный.

— Я больше беспокоюсь о ее счастье.

— Явившись в одной сорочке к дверям колдуна и умоляя взять ее, она, безусловно будет счастлива.

Эдегор хлопнул ладонью по столу. Получилось внушительнее, чем кулаком. Женщины притихли.

— Не неси чушь, — спокойно сказал князь, — а ты, Элоди, ступай в свои покои и не выходи оттуда, пока я не позволю. Раннвейг, если ты будешь наговаривать на мою дочь, то тоже понесешь наказание.

— Хорошо, любимый, — равнодушно отозвалась Раннвейг.

Элоди кивнула и в сопровождении дуэньи удалилась. Она сама не знала, что нашло на нее, едва она увидела красный след под подбородком у Йормунганда. Такие следы оставляют женщины, приникая губами к нежной коже мужчины. Воображение нарисовало ей мерзкую и одновременно сексуальную гурию, обвившую темноволосого колдуна руками и ногами. Элоди попыталась представить, какое у него было выражение лица в этот момент, и разрыдалась.

Она стояла, прислонившись к гобелену на стене, и тихонько подвывала, пока дуэнья гладила ее по плечу.

— Да что нашло на эту гарпию? — Йормунганд тер щеку, отчего она только еще больше краснела.

Гарриетт протащил его почти до живой изгороди, что отделяла сад с беседками и вымощенную темно-синем камнем площадку перед воротами. Мимо прошла кухарка, с подвернутым фартуком. Ее пухлые щеки лоснились, а на подбородке красовался толстый, налившийся багровым прыщ. Узкие глазки с интересом скользнули по ладным фигурам Гарриетта и Йормунганда. Гарриетт тут же убрал руку с воротника Йормуна и даже отвернулся, нахмурившись.

Йормунганд проводил кухарку взглядом. Отчего-то подумалось, что обедать в доме Эдегора ему больше не придется. Он не успел ухватить эту мысль и понять, предчувствие это или просто непрошенная мысль, что уходят и приходят не оставляя следа.

Щека все еще горела.

— Да, тяжела ручка у княжеской особы, — сказал Гарриетт. — Надо бы чего-нибудь холодного приложить.

— Обойдусь, — буркнул Йормунганд.

— А ведь говорил тебе, предупреждал.

Йормунганд никак не мог вспомнить, на счет чего это предупреждал его Гарриетт. В сущности, большинство разговоров с Гарриеттом сводились к невероятным произошедшим с ним историям, сплетням и наставлениям. Гарриетт, как и Бьярне до него, стремился учить жить и стать наставником для молодого ирмунсульца. Но Йормунганд относился к Гарриетту так же, как и к любому другому, кто набивался к нему в учителя — не слушал. Или, вернее, слушал лишь что хотел.

Теперь ему избирательный слух выходил боком.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Йормунганд. Он быстро огляделся. Рядом обязательно находился хоть один соглядатай Валонхейма. Йормунганд заметил девочку, костлявую, с короткими волосами, она водила грязной тряпкой по узорчатой кладке садового забора, и, судя по потерянному виду, выпала из реальности. Того гляди, тут же упадет и уснет. Мимо пробежала прачка, загруженная корзиной с грязным бельем. Несколько стражников вышли погреться на солнышке и полузгать семечки.

— Об интересе Элоди, — сказал с досадой Гарриетт. Йормунганд опять принял отсутсвующий вид, будто он здесь и не здесь, слушает и не слушает. Вот и попробуй что-нибудь такому втолковать. — Она же с ума по тебе сходит. А ты пренебрегаешь, по бабам шатаешься.

— Ну, — Йормунганд замялся, — Элоди ничего себе, да и дочь князя, но…

Гарриетт хмыкнул. Все-таки Йормунганд еще молод, напомнил он себе. Голова забита не тем. Будь он на десять-пятнадцать лет старше, для Элоди все обернулось бы куда трагичнее.

— Я не осуждаю, — сказал Гарриетт, — но от связи с ней ты бы мог кое-что выиграть. Жениться.

— Головы лишиться.

— Только не такой прохвост как ты. Говорят, твой отец ни одной юбки не пропускал.

— Я. Не. Мой. Отец.

— Знаю, знаю. Только, как говориться, не легче. Что ты теперь делать будешь?

— Делать? — Йормунганд удивленно поднял бровь, — Ничего. Что я должен делать? Игнорировать ее притязания.

Гарриетт рассмеялся, он смеялся добрые две минуты, сотрясаясь в плечах и прикрывая рот кулаком.

— Что? — Йормунганда веселье Гарриетта вовсе не заразило.

— Тебе надо уехать на время, — сказал Гарриетт, отсмеявшись.

— Какого?.. Ты хоть представляешь, сколько у меня работы? Я для этого нанимался к Эдегору? Чтобы опять мотаться от деревни к деревне? Тебя такая жизнь устраивает, но не меня. Я странствиями наелся до отвала, по самое горлышко хватило. Месить дорожную грязь, жрать всякую погань по постоялым дворам, слушать пьяных дебилов, что вечно лезут во всяком дворе. Что, уже не смешно?