Губы Олега задрожали.

- Никуда я не уйду, отец. Бей меня! Я вину Оды на себя беру.

- Ах ты, заступничек, язви тебя! - Святослав щелкнул плетью по сапогу и отошел к окну.

Гнев, получив выход, понемногу оставлял Святослава.

Олег почувствовал, как Ода целует ему руку, орошая ее горячими слезами и еще чем-то теплым и липким. Он отнял руку и увидел на ней кровь. Олег помог Оде подняться с полу, ноги не держали ее и княжичу пришлось усадить мачеху на край постели.

Ода цепко держалась за Олега обеими руками, словно боясь, что он исчезнет, и все время повторяла сквозь слезы какие-то фразы на немецком языке.

Вид истерзанной женщины вызвал в Олеге глубочайшее сострадание.

Рукавом своей рубахи он стер кровь с лица Оды, пригладил растрепанные волосы.

- Успокойся, мати моя, - ласково приговаривал Олег, - я не дам тебя в обиду. Не понимаю, о чем ты толкуешь… Молви по-русски.

- Благодарит она тебя, - ворчливо отозвался Святослав, стоящий у окна спиной к сыну. - Говорит, ты ее спаситель. Ангел-хранитель… Самый дорогой на свете, достойнее и добрее меня… Ты - настоящий рыцарь! Ну и всякое такое.

Внезапно Ода перестала плакать и, бросив на мужа взгляд, полный ненависти, отчетливо проговорила по-русски:

- Бог еще покарает тебя, чудовище! Святослав, будто не слыша слов Оды, задумчиво пробормотал:

- Уже светает. Пора! - Князь обернулся и кивнул дружиннику на Оду. - Эту во двор. Да быстрее!

- Одеть бы ее, княже, - несмело произнес воин, - рассветы ныне холодные.

- Ничего, Воибор, молитва согреет нашу княгинюшку, - язвительно проговорил Святослав.

- Что ты замыслил, отец? - встрепенулся Олег.

- Ну, чего глаза вытаращил, чудило! - усмехнулся Святослав, подходя к Олегу. - Отсылаю мачеху твою в наше загородное сельцо, где недавно часовенку тесовую возвели, от людей подале, а к Богу поближе. Будет там княгиня грех свой замаливать, а как замолит, вернется в Чернигов. И не перечь мне, сын, не доводи до греха!

Плачущую Оду в одной нижней рубахе, босую и простоволосую, дружинник и Олег под руки вывели на крыльцо. Возле крыльца стояла телега с запряженной в нее лошадью.

Святослав вполголоса отдавал распоряжения:

- Гридя, беги, отвори ворота да стой там же, когда телега проедет, затворишь ворота опять. Воибор, садись за вожжи, доставишь княгиню в Княжино Селище. Дорогу знаешь? Вот и славно! В Вербичи не заезжай, объедь окольной дорогой. Олег, подсоби мачехе забраться на телегу. Ну, хватит обниматься, не на век прощаетесь! Скоро петухи запоют.

- Помилосердствуй, отец! Не нагой же супруге твоей ехать, - с мольбой произнес Олег, глядя на Святослава.

Видя, что Оду и впрямь колотит сильная дрожь, Святослав сорвал с себя шерстяной плащ и набросил ей на плечи.

- Теперь в путь!

Но Ода с отвращением швырнула наземь плащ мужа и опять прижалась к Олегу.

Святослав, нагибаясь за плащом, что-то резко сказал Оде по-немецки. Затем повернулся к Олегу:

- Сажай ее в телегу! В соломе не замерзнет.

В этот момент на крыльце появился Давыд в белых исподних портах и такой же рубахе. Он прошлепал босыми ногами по деревянным ступеням и замер, увидев свою мачеху почти в обнаженном виде со следами побоев.

Давыд с открытым от изумления ртом переводил взгляд с отца на брата и обратно. Однако он сообразил по недовольному лицу отца, что его присутствие здесь не желательно.

- Мне показалось, что … - начал Давыд и запнулся.

- Тебе показалось, Давыдушко, - ласково проговорил Святослав и похлопал сына по шее, но в ласковости этой проступили нотки плохо скрытого раздражения.

- Тогда я пойду, - смущенно пробормотал Давыд и попятился назад.

- Конечно, ступай, но сначала подсоби своей мачехе сесть в телегу, - тоном, не допускающим возражений, сказал Святослав, - она ненадолго покидает нас, сынок. Ну, живее!

Давыд подчинился.

Бессильно упав на солому, которой было выложено дно телеги, Ода так и осталась лежать без движения, даже не пытаясь прикрыть свои оголившиеся бедра. Повозка тронулась, лошадиные копыта зацокали по каменным плитам.

Давыд никак не мог оторвать взор от белеющего на соломе полуобнаженного женского тела. Он не знал, за что постигло Оду такое наказание, но был отчасти рад этому, ибо часто рисуемое в воображении Давыда тело его мачехи в действительности оказалось еще прекраснее.

Олегу хотелось проводить телегу, увозящую Оду, до самых ворот, но в нем вдруг проснулась стыдливость при виде безразличия мачехи к своей наготе. Не желая, чтобы отец и Давыд подумали, будто в нем пробудилось греховное любопытство, Олег так и остался стоять у крыльца.

Остынув окончательно, Святослав велел своему стремянному оседлать коня, потом, пряча глаза, попросил Олега подняться в женские покои и собрать одежду Оды.

- Догонишь ее, отдашь и вернешься назад, - сказал князь.

- Можно проводить ее до самого Княжина Селища? - спросил Олег.

- Проводи, коль хочешь, - пожал плечами Святослав. Олег торопливо собрался в путь. Прихватив два узла, в которые заботливая Регелинда уложила все что нужно, он вбежал в конюшню, когда на Подоле уже вовсю горланили петухи. Прикрепляя к седлу узлы, Олег услышал за спиной шаги и оглянулся, думая, что это отец пришел дать ему еще какое-нибудь напутствие, но увидел Давыда.

- Куда это ты в такую рань? - спросил Давыд и широко зевнул.

- Есть одна надобность, - буркнул Олег, который не мог простить Давыду жадного взгляда, каким он пожирал полуобнаженную Оду.

Догадавшись по узлам, что это за надобность, Давыд понимающе протянул:

- А-а!.. Отец велел?

- Да, - коротко бросил Олег и потянул коня к воротам конюшни.

Уже ступив ногой в стремя, Олег вдруг услышал за спиной, как Давыд с ухмылкой произнес:

- Ляжки у нашей мачехи хоть куда, а?., она сейчас в самом соку, так что ты не теряйся, брат!

Олег обжег Давыда неприязненным взглядом и промолвил с глухой угрозой, не вынимая ногу из стремени:

- Ты мне этого не говорил, Давыд, а я этого не слышал. И вскочил в седло.

Горячий жеребец взял с места в карьер, и Олег птицей вылетел с теремного двора за ворота.

Давыд, кусая губу, проводил брата злобным взглядом. Ему было досадно, что он выдал Олегу свои потайные мысли и не встретил с его стороны понимания. Его душила зависть: Олег снова увидит наготу Оды.

Олег догнал повозку на лесной дороге в нескольких верстах от Чернигова.

Молодая женщина лежала на соломе, свернувшись калачиком, укрытая плащом дружинника. Воибор натянул вожжи, когда Олег окликнул его по имени. Телега остановилась, Олег спрыгнул с коня прямо в лужу и сдернул узлы с седла.

Ода, увидев, как Олег раскладывает перед ней платья и покрывала, залилась благодарными слезами. Стоя на коленях в повозке, она обняла стоящего на дороге Олега, перемежая поцелуи словами благодарности.

Воибор соскочил с облучка телеги и деликатно удалился в лес.

Сосновый бор уже проснулся и поприветствовал наступающий день разноголосыми трелями птиц: золотистые лучи утреннего солнца наискось протянулись между медно-коричневыми стволами деревьев, рассеивая низко стелющийся туман. В неподвижном бодрящем воздухе остро чувствовался запах сосновой хвои.

Успокоившись, Ода попросила Олега помочь ей одеться.

Олег забрался в повозку и, стараясь не глядеть на мачеху, подавал ей то, что она просила, поддерживал ее и расправлял на ней складки одежды. Руки Оды тряслись от пережитого потрясения и от утренней свежести, ноги при малейшем усилии подгибались сами собой, все ее тело болело, иссеченное плетью. Одевшись, обессиленная Ода опустилась на солому, доверив Олегу расчесать и заплести свои длинные растрепанные волосы. Олег, не раз в детстве заплетавший косы сестре, легко и быстро справился с этим делом.

Когда Воибор вышел из-за деревьев, он увидел в повозке не униженную полураздетую женщину, но полную достоинства княгиню в атласной приволоке с белым покрывалом на голове. Вот только лицо по-прежнему было заплаканным.