Встреча несколько отложилась. Место вмешательства богов отыскать было нетрудно, его один за другим указывали мне проходившие мимо воины. Воздевая руки кверху, они провозглашали здравицу и слова благодарности, многих охватывало чувство сопричастности невероятному событию. Оно нашло и на меня, так что и я в толпе солдат вскинул руки и издал радостный вопль. Мне тоже оказалось трудно оторваться от этого благословенного места. В конце концов я покинул его, отдохнувший душой и телом. Я абсолютно не думал о своём эпосе. Я перестал повторять старые и искать новые симметрии, искать путеводные нити в глубине прошлого, отражённого в мифе о Европе, притом что это прошлое так и просилось на бумагу, оно хотело быть выраженным в словах и составить основу эпического полотна.

Однако прежде чем я протиснулся сквозь толпу к самому Ганнибалу, я стал свидетелем зрелища, отнявшим у меня только что обретённые силы. Во всяком случае, я сел на валун и смотрел, не отрываясь смотрел на танец, который в одиночестве исполнял на каменной плите совершенно голый человек богатырского сложения.

«Копейщик Негг. Наёмник, участвовавший во многих войнах. Спаситель гезат. Герой-кельт».

Эти и многие другие слова слышал я от проходивших мимо воинов, но ни один, кроме меня, не остановился и не сел рядом. Вероятно, все устали и проголодались и хотели поскорее попасть туда, где армия могла бы встать на ночлег.

Не знаю, сколько времени я просидел на этом камне, помню только, что меня догнал слуга с обожаемым Медовым Копытом и со всей поклажей в целости и сохранности. Разумеется, они остановились, но я отстраняюще махнул рукой и пробормотал что-то в том духе, чтобы они шли дальше и оставили меня в покое, я, дескать, хочу ещё посидеть и посмотреть на танцующего кельта, и я вовсе не устал, напротив, чувствую себя превосходно.

Сейчас, когда я царапаю этот текст, я не уверен, что моему продолжительному сидению на камне способствовал вечерний пейзаж, однако думаю, что это было так, ибо я ощущал некую непостижимую и тем не менее очень глубокую согласованность между стихийно-церемониальным танцем кельта и едва ли не зловещим оживлением нависающих гор, которое нагнеталось косыми лучами клонящегося к закату солнца. Иногда мне казалось, что в эту минуту начинает исполняться приговор богов, что горы, представавшие моему взгляду — как, впрочем, и все горы на свете, — должны, того гляди, исчезнуть в бездонной глуби. На нас наступал могучий Океан. Он волна за волной накатывался на землю, которую заселили люди и на которой они паразитируют, словно имеют на неё естественное, а не временное, дарованное богами право. Не рокот ли моря доносится из дали? Возможно, уже вся Иберия до самого Ибера скрылась под посланными в наказание водами? Возможно, теперь очередь за Южной Галлией? И теперь люди будут истреблены с лица земли, как об этом рассказывается в многочисленных мифах о Всемирном потопе и водах Хаоса. Потоп наслал со своего трона Баал-Хаддад. Я слышу его зычный голос, от звука которого ломятся ливанские кедры, заставляя их стволы скакать подобно разыгравшимся телятам. Воды уже поднялись выше гор. Только твой голос способен призвать их к порядку. Повинуясь твоему грому, они откатываются назад, так же как по твоему хотению затапливают всё вокруг.

Вечернее солнце заливало горы своим тёплым светом, так что по откосам и изломанным остовам скал словно потёк поток расплавленной меди, в котором там и сям вспыхивало пламя разных оттенков красного — рубинового и карминного, пурпурного и багряного, приглушённого цвета гранита и яркого коралла. Эти переливы красок, вспыхивавшие по всей поверхности складчатых возвышенностей, напоминали пожар, который распространяется по городу, наконец-то взятому осаждающими и подожжённому ими. Языки пламени перескакивают с одного строения на другое, полосатыми тиграми ползут по кровлям, и кровожадно вгрызаясь в истекающие кровью прекрасные творения и поглощая их. Продвижение огня не могут остановить ни торжища или площади для собраний, ни голые стены укреплений или сторожевые башни. Творения человеческих рук, отражением которых стали эти каменные глыбы, и вообще всё, что открывалось взору, даже самые суровые и неприютные, самые безжизненные в мире скалы должны были расколоться, разломаться и рассыпаться в искрящийся прах, дабы на веки веков быть поглощёнными тьмой Хаоса.

Захватывая то один косой склон, то другой, солнечный свет поворачивал ко мне их горящие огнём бока. Каждая долина, какой бы она ни была широкой, каждое ущелье, каким бы оно ни было глубоким, не говоря уже о зияющих «драконовых ямах» или о хребтах, которые вздыбили свои волчьи спины, приготовившись к спасительному прыжку... Закат воспламенял всё, и взметнувшееся ввысь, и прячущееся в углублении. А когда взгляд мой заскользил по опустошению, чтобы посмотреть, что осталось после недолгого полыхания, я обнаружил чёрную гору, зазубренную и посиневшую, громоздившиеся останки которой окутывались тенью и мраком. Там же, куда ещё просачивались сверху лучи-последыши, на меня смотрели молчаливые, как сфинксы или мумии, громады, тронутые сизыми оттенками синевы, которая постепенно переходила в аквамариновый и темно-кобальтовый.

Мимо меня по-прежнему тащились ступавшие всё более грузным шагом солдаты. Танцующий кельт ничего не замечал. Он вообще не видел и не слышал того, что происходило в это время на земле. Он исполнял сложный круговой танец. Пройдя полкруга, он притопывал правой ногой, а завершив полный круг — либо вскидывал руки вверх, либо раскидывал их в стороны. Я вычислил, что на каждом третьем кругу он приседает на корточки и совершает из этого положения высокий скачок, который изгибает его тело в виде некоего загадочного знака, обращённого в открытый космос. Определённое число раз постучав босыми ногами по каменной плите, он в прежнем темпе и с прежними па возобновлял своё круговое движение.

Лицо Негга было неизменно обращено ввысь. Набрякшие веки прикрывали глаза под высокими надбровными дугами, из редких усов, задиравшихся к ноздрям, когда он, фыркая, выдыхал через рот, выпячивались пухлые губы. Когда Негг подпрыгивал, превращаясь в непонятный знак, раздавался пронзительный свист, напоминающий звук цикады, а когда он топал ногами, то хрюкал, словно эфиопская свинья. Волосы он на кельтский манер вымазал густой пастой и зачесал назад, так что на затылке они топорщились упрямыми колючками. И Негг был совершенно голый. О том, что кельты иногда сражаются в обнажённом виде, я слышал, однако не подозревал, что речь идёт о полной разоблачённости. Если не считать золотого ожерелья на шее и пояса, стягивавшего более чем округлый живот Негга, он был полностью обнажён. Его увесистая мошонка металась во время танца из стороны в сторону, словно летучая мышь, которая, как ни велико было искушение, всё не решалась выпустить из когтей надёжную ветку в недрах Негга.

Я не в состоянии объяснить даже себе, почему меня так очаровали разоблачённый варвар и его затейливая пляска. Конечно, он привлекал внимание своей оригинальностью, а танец его был весьма неоднозначен, но в других случаях человек одержимый или впавший в экстаз скорее оттолкнул бы меня. Однако зрелища того вечера низвели эпика на роль ошарашенного наблюдателя, которого временами охватывало ощущение, будто самосозерцание этой пылающей горы и этого пляшущего великана может в любую минуту стереть меня с лица земли. Я воспринимал всё, не противясь впечатлениям и не пытаясь отбирать их. Воздух, который я вдыхал, пах так, будто рядом в гору ударила молния. Сердце моё не билось сильнее от изумления: оно вообще не давало о себе знать. Я перестал чувствовать своё тело, я почти утратил способность думать, а потому перестал соотносить созерцаемое с чем-либо, в том числе со своим эпосом или со своей судьбой, с Ганнибалом или с предприятием, которое затеяли мы, карфагеняне, отчего нам и приходится идти через эту дикую местность и становиться свидетелями сих грубых зрелищ. Боги разломали эти горные массивы, дабы продемонстрировать нам, или одному мне, как происходило сотворение мира и как оно похоже на его погибель. Начало и конец пересекаются друг с другом, и никому не известно, что будет дальше: резкий подъём или полное разрушение. Представшее передо мной привело к утрате памяти. Я был опустошён и выскоблен от всего относившегося к воспитанию и фактическому знанию. Моя просвещённость была отброшена в сторону и стала недоступной для меня, всякая окультуренность испарилась, моё будущее осталось за бортом.