В палатке я положил гемму на ладонь и поднёс как можно ближе к масляному светильнику. Моё первое впечатление было — что я держу в руках миниатюрный шедевр. На зелёном фоне выделялись рельефные фигурки цвета мёда, явно представляющие определённую сцену. Но какую? Посередине, обернувшись назад, стоял радостный старик. Он был лыс, одет в перекинутую через плечо шкуру, держал в руках лук, колчан со стрелами и палицу, иными словами, напоминал нашего верховного бога Мелькарта. Я догадался, что передо мной изображение бога, возможно, даже бога войны, потому что он тащил за собой — вернее, вёл с собой — сонм фигурок. Это были воины, скованные продетыми в ухо тонкими золотыми цепями. Лица всех светились радостью. Поскольку руки у бога войны были заняты, он собрал золотые цепи и пропустил их в дырку, пробитую в его длинном, высунутом языке.

С таким языком, думаю я, может, он бог вовсе не войны, а красноречия? Впрочем, богу красноречия не нужно оружия, решаю я. Что же я вижу перед собой? Разобраться в этом сложно. Все фигурки на гемме кажутся излучающими радость, однако картинка не даёт ответа на вопрос «почему?». Я начинаю подозревать, что изворотливый Дивный Топор облапошил меня.

В эту минуту в палатку сунул голову Астер, который возвестил:

   — Опять пришёл Журавль.

Я решил, что он появился, потому что хочет выжать из меня ещё денег. Но это оказалось не так. О наших особых взаимоотношениях он не обмолвился и словом. Он изобразил любопытствующего, который первый раз в жизни видит гемму, и принялся рассматривать её, зажав между двумя пальцами.

   — Очень красивая. Очень дорогая, — со знанием дела произносит он.

   — Почему все такие довольные? — спрашиваю я.

   — Да, все очень довольные! — выпаливает он.

   — Почему?

   — Это наш бог войны, — говорит Дивный Топор.

   — Как его зовут?

   — Божьи имена нельзя произносить вслух.

   — Я пошёл за переводчиком, — твёрдо говорю я.

   — Он тоже не имеет права упоминать имя бога.

   — Но я хочу знать его!

   — Тогда по буквам.

   — Что значит по буквам?

   — Сейчас услышишь, — говорит Дивный Топор. — «О» как «огурец», «г» — как «гроза», «м» — как «мать», «и» — как «икра», «о» — как «сало».

   — «Сало» — это «с», а не «о».

   — «О» как «озеро» и «с» как «сало», — поправляется Дивный Топор. — Теперь всё в порядке.

   — Получается Огмиос, — говорю я.

   — Я ни за что не произнесу имя бога, — с жаром заверяет меня Дивный Топор.

   — Ты так и не ответил на мой вопрос. Меня интересует, почему все, кто изображён на гемме, такие довольные.

   — Они ведь идут в бой. А тогда все довольны.

   — Но почему?

   — Они будут драться и убивать врагов. Может быть, им повезёт отрезать красивую голову.

   — Почему кельты отрезают их? Ни один другой народ не сохраняет вражеских черепов.

   — Кельты не похожи на другие народы. Кельты — это кельты.

   — К тому же вы не часто сражаетесь между собой.

   — Кельты отнимают друг у друга землю. Тогда бывает война.

   — Какой смысл в том, чтобы сохранять мёртвые головы?

   — В голове живёт бессмертная душа.

   — Во всяком случае, не после смерти, — уверенно говорю я.

   — Душа сидит именно там. У всех людей череп служит им всю жизнь.

   — Что даёт вам основания считать душу бессмертной?

   — Это несомненно. Наша теперешняя жизнь лишь одна из многих жизней.

   — Когда тело превращается в труп, жизнь кончена.

   — Ни один кельт не согласится с тобой. Душа его может подождать в могиле. Там у него всё необходимое. Оружие, конь, рабы.

   — А чего ему ждать?

   — Пока в семье не родится новый ребёнок. Тогда душа получит новое тело.

   — Значит, вы верите и в переселение душ?

   — Мы знаем, что человек не только живёт вечно, он проживает много жизней.

   — А ты встречал такую переселившуюся душу или как её называть?

   — Конечно. Разве я не встретил самого себя?

   — И у тебя было много предшествующих жизней?

   — Да.

   — Ты вспоминаешь что-нибудь из прежних жизней?

   — Иногда.

   — Расскажи, очень хочется послушать.

   — Я раньше тоже наубивал много людей. Иногда я могу пересчитать их одного за другим, в каждом месте.

   — Для тебя это и есть доказательство?

   — С меня хватит и такого. Но есть много других признаков. Разве дети не бывают похожи на родителей? Их сходство с родителями проявляется не только во внешности, но и в поступках. Рано или поздно все обнаруживают, что дети также походят на умершую родню.

   — Есть ли какие-нибудь другие доказательства?

   — Они не требуются. Мы и так знаем. Друидам известно на двадцать лет больше, чем мне. Мне известно столько же, сколько моим родителям. Возможно, чуть больше.

   — Значит, ни один воин не страшится смерти?

   — А чего ему страшиться? Жизнь продолжается. Причём жизнь лучшая, нежели прежде. Жизнь под землёй и на далёких чудесных островах. Конечно, каждый воин стремится отрезать красивую голову и показать её родным и близким. Однако жизнь в могиле всё равно лучше.

   — Следовательно, мужеству воинов способствует ваша вера?

   — Не вера, а знание. Мы узнаем об этом от бога войны. Посмотри на гемму. Его речи идут с языка прямо в уши солдат.

   — Значит, золотые цепи — это речи?

   — Да, как я только что тебе сказал.

   — Из уст в уши передаётся правда о бессмертной душе.

   — Да, и ещё воинственный клич.

Кажется, я начинаю понимать смысл геммы.

   — Тебе достаточно монет, которые ты получил за гемму? — напоследок спрашиваю я.

   — Разве я получал деньги? От кого? За что? Когда?

   — Перестань придуриваться, от меня!

   — Я ничего не получал! — говорит Дивный Топор и, пятясь задом, исчезает из моей палатки.

Благодаря одному удару и четырём отрубленным пальцам Ганнибал добился от царя Бранка всего, чего требовал: снаряжения в виде оружия, доспехов, тёплой одежды, обуви, поставок провианта на много дней вперёд и нескольких проводников. Всё это было необходимо в преддверии ожидавших нас испытаний. Недовольные бойи, которые прежде указывали нам путь, но к указаниям которых Ганнибал не очень-то прислушивался, были немедленно отпущены восвояси. Новоприобретённое имущество заметно подняло настроение наёмного воинства. Тем не менее мы должны были продолжить движение на север, вдоль Родана. Сципион уже достиг места нашей переправы через реку. «Что-то теперь предпримет консул? — спрашивали мы себя. — Попытается нагнать нас или разгадает замысел Ганнибала, его намерение напасть на Италию с севера?»

Не проходит дня, а возможно, и мгновения, чтобы я вновь не почувствовал на своей шее поддержки от Ганнибаловой руки. Только теперь я понял, что он рассмотрел во мне в минуту наивысшего подъёма. Его привлекли вовсе не мои речи о Европе, а моё лицо, горящее одушевлением, лукавством и игривостью. Признаки жизни были столь явственны, что выявили снедавшие меня чувства, и я предстал перед Ганнибалом уже истерзанный ими. Отсюда и сила, исходившая от его руки. Я решил, что ещё вернусь к теме Европы и Финикии — возродившейся Финикии! — в обновлённой Европе, а также к теме законных прав Карфагена.

Я сумел изложить Ганнибалу лишь незначительную долю всего, что мог бы сказать. Из того немногого, что я успел проговорить, он не составил себе сколько-нибудь вразумительного представления ни о моих идеях, ни тем более о стоящей за ними действительности. «Вспомни греков, этих отменных фальсификаторов, — мог бы сказать я, — которые по сей день не изъяли из своей мифологии мифа о Европе». Как только они обращаются мыслями к мифу о Европе, они не могут не вспомнить про нас, финикиян, и про царевну Европу, про её детей и прочую родню: все они сыграли важную роль в становлении Эллады. Финикияне с самого начала внесли весомый вклад в греческую политику, культуру и религию. Право слово, перед греками нам не приходится стыдиться.