Не раз он наблюдал за горами из кабины «вертушки». За хребтом медленно открывалось новое межгорье. Узкий распадок уходил вверх, к горному гребню, над которым часто можно было увидеть парящего ягнятника. Весь день стоял мучительный зной, от которого горы раскалялись и выглядели красно-коричневыми. Лишь холодно и ребристо блестели изломы скал. Все вокруг ожидало в томлении спасительного вечера. А ночи в горах были холодными, можно обморозить пальцы…

Он открыл глаза. Прямо перед ним на цветок колокольчика опустилась бабочка-крапивница. Она потянулась свернутой в трубочку спиралькой на дно цветка. Трубочка раскрутилась, и через нее бабочка стала высасывать сладкий нектар. Насытившись, перелетела на соседний цветок.

Игорь даже здесь не мог не думать о событиях последних дней, случившихся в их фирме. Прокручивал вновь и вновь разговор с Толей Васиным перед своим кратковременным отъездом в родную деревню. Толя неожиданно пригласил его на прогулку. Когда они по набережной удалились от офиса, заговорил вполголоса:

– Игорь, ты выбрал неудачное время для поездки. Что за срочность?

– Завтра день нашей встречи с лучшим другом детства. Мы дали слово перед армией, что встретимся через три года после дембеля, чего бы в нашей жизни ни случилось. Я не могу не поехать. Пара дней ничего не решит.

– Как сказать, – у Толи заиграли желваки. – Факс от швейцарской фирмы о переносе встречи не случаен, он настораживает. Что-то происходит. И Садовников раздражен тем, что мы не поставили его сразу в известность о наших переговорах со швейцарцами.

– Это в нашей компетенции.

– Конфликт с ним нам ни к чему.

– Конфликт стал неизбежен. Мы не можем позволить ему наложить лапу на контракт. Это слишком. Он и так получает солидный процент.

– Садовников может сорвать переговоры, ты же знаешь, какое у него влияние.

– Как? К нам есть доверие, мы работаем чисто. Швейцарцы сами проявили инициативу. Они же ни с кем больше не захотели иметь дело. Садовникову придется смириться.

Толя выждал паузу, о чем-то размышляя.

– Еще один тревожный симптом: он пригласил меня завтра на свою дачу для приватной беседы. Просил дружески не говорить об этом никому. Даже тебе…

– Даже мне? А вот это уже интересно. Президент фирмы пока еще я.

– Он пригласил меня, как только узнал, что ты уезжаешь на несколько дней. Теперь ты понимаешь, что тебе сейчас нельзя отлучаться ни на час?

– Похоже, он хочет купить тебя.

– Не думаю. Он умный мужик и должен понимать, что это невозможно. Тут что-то другое.

– Я вернусь через два дня. – Игорь протянул Толику руку. – Не звони мне, я отключу телефон.

…Он прислушался вновь к убаюкивающему шуму Старой рощи. Пересвист синичек, стрекотание сороки, треньканье пеночки – неужели это еще существует на свете? Игорю подумалось, что, несмотря на хрупкость окружающего его сейчас лесного мира, все может измениться мгновенно с первым порывом ветра, первым раскатом грома, – он нигде не ощущал себя таким защищенным, как здесь, в Старой роще.

Пора было выбираться из оврага.

Матвей колдовал у костра над шашлыком. Аппетитно пахло поджаренной бараниной и острой приправой. Игорь понял, что у ключа он просидел долго.

– Ты не помнишь, где мы закопали бутылку водки перед уходом в армию? – спросил Матвей.

Игорь пожал плечами:

– Приблизительно. Я и забыл о ней. Ты уверен, что она сохранилась?

Они подошли к высокой ветвистой сосне на краю старой вырубки, успевшей густо зарасти крапивой и осиновой порослью. Матвей стал тыкать заостренной палочкой в дерн вокруг дерева.

– Есть!

Игорь вдруг поймал себя на мысли, что его раздражает детская наивность Матвея: лазит по оврагам за лисенком, радуется поспевшей нетронутой малине, устраивает шалаш, увлеченно, как сыщик из старинной книги, разыскивает бутылку в земле…

Матвей перехватил ироничный взгляд друга. Скрывая смущение, выбросил в траву нервно вырезанную из коры плошку:

– Помнишь, как мы пили водку из груздя? Лови! – он бросил бутылку Игорю. – Давай первым. За встречу. Из горла.

Игорь сделал несколько глотков. Совсем не ощутил горечи. Вернул бутылку Матвею. Тот отпил немного и поставил бутылку на пень.

– Я должен был попасть туда вместе с тобой. Если бы не…

– Брось! – Игорь не дал ему договорить. – Все случилось правильно.

– Получилось так, что я бросил тебя.

– Бросил… Слово это совсем другое означает. Однажды мы прорывались на выручку попавшим в окружение сбитым вертолетчикам. На низкой высоте «вертушка» попала под «стингер» и вынуждена была срочно приземляться. «Духи» поджидали вертолетчиков в долине. Мы только из боя вышли, измотаны все были, но об усталости вмиг забыли, знали, что «духи» с пленными делали. Вертолетчики те неделю назад, рискуя жизнью, нас от плена спасли, подобрали под самым носом у разъяренных моджахедов. Рванулись мы в долину, но не успели, «духи» раньше нас захватили высоту над ней. А в горах кто выше, тот и хозяин. Мы все же пошли вперед, паля яростно из всего, что у нас было. Понесли большие потери. По связи доложили, что приближается еще один отряд «духов». Был дан приказ отходить. Мы видели издалека, как избивали душманы наших ребят, одному горло демонстративно перерезали, а остальных увели с собой… Вызванные нами «вертушки» пришли с опозданием. Меня до сих пор мучает тот кошмар. Мы бросили их. Был же какой-то выход. Может, надо было снова прорываться, несмотря на потери, продержались бы до подмоги. Но и видеть, как твоих ребят косят… Не знаю. Потом выбили «духов» из того района. Подобрали погибшего вертолетчика. С отрезанными носом и ушами, с перерезанным горлом…

Игорь снова отхлебнул из бутылки. Матвей заметил, как нервно дернулась щека у друга.

– А из детства я долго не мог простить себе, что отпустил тебя одного на пасеку к деду Тимофею. Все мерещилось, как разрывает тебя на части Леший. Мама твоя выпытывала, где ты, а я молчал, хотя дрожал от страха, – Игорь впервые с момента их встречи улыбнулся. – Но ты вернулся победителем. Знал бы, как я тебе завидовал…

– Да, дед Тимофей не таким уж страшным оказался. Говорят, Леший до сих пор рыскает среди заброшенной пасеки в поисках хозяина, которого давно уже нет в живых.

– Там я часто вспоминал рассказ о брате твоего деда Василии, который воевал с Тимофеем в Первую мировую войну и оказался в плену. Такая судьба могла повториться и с нами, если бы ты попал со мной в Афганистан. Может, Бог вмешался? Я разрушал, ты строил. У меня ощущение, что душа раскололась на две части: одна там осталась, другая живет здесь. И это не дает покоя ни днем ни ночью. Иногда невыносимо хочется вернуться туда. Там была настоящая жизнь, открытые честные отношения. Был уверен в своих друзьях, как в самом себе… – Игорь взглянул внимательно на друга. – А как ты перенес службу в стройбате с твоей тонкой натурой?

– Иронизируешь?

– Нет. Ты же занимался живописью всерьез. Не бросил? Стройбат не очень способствует творчеству.

– Это мой приговор на всю жизнь. После лопаты и лома опасался, что огрубевшие руки не будут чувствовать кисть и что живопись для меня потеряна. Но ничего, научился заново. Стройбат с его монотонной, часто бессмысленной работой с утра до вечера дал мне практическую профессию и возможность зарабатывать на жизнь. С моим сослуживцем организовали строительную бригаду. Так что зарабатываю на стройках возможность творить.

– Хотел бы твои вещи посмотреть. Ты выставляешься, продаешь картины?

– Сейчас никуда не пробьешься без денег, без знакомств. А картины раздариваю друзьям и знакомым.

– Я могу тебе помочь. Жена моего друга и компаньона Толи Васина Лейсан – искусствовед. Она вхожа в круг столичных художников и организаторов выставок. Разбирается в конъюнктуре рынка. Ты передашь мне слайды твоих картин, а я покажу ей. Она поможет организовать выставку.

– Затраты берешь на себя?

– Дам в долг. И не обольщайся, если Лейсан не оценит твои шедевры, помогать не буду. В безнадежное дело денег не вкладываю. Продашь картины – вернешь.