Служба на сторожевой заставе была не из легких. Такие заставы выставлялись и для охраны аэродромов, электростанций, гарнизонов. Небольшая группа солдат, около десяти человек, многие месяцы находилась на высоте, где кроме оборудованного укрытия для отдыха, возводимого своими силами из подручного материала, техники и вооружения ничего не было. Запасы продуктов, воды, боеприпасов, дров и угля доставлялись вертолетом на месяц. До другой заставы было далеко, а вокруг – вражеское окружение и затаившиеся грозные горы. В любую минуту надо быть готовыми к обстрелам и нападениям. И так продолжалось многие недели, порой месяцы.

Командиром заставы, где служили Игорь с Толиком, был старший лейтенант Кислюк. Это была его третья «командировка» в Афганистан. В предыдущей он командовал дежурным подразделением, которое, передвигаясь на вертолетах, проводило досмотр караванов, обнаруженных разведкой. Ракетами, через мегафон, стрельбой солдаты принуждали караван остановиться и проверяли его.

Однажды группа Кислюка спешила на помощь разведчикам, нарвавшимся на караван с оружием из Пакистана. Противнику, который значительно превосходил их по силе, удалось окружить разведчиков. А вертолет, пытавшийся оказать им помощь с воздуха, был сбит новейшим «стингером». Когда боеприпасы были на исходе и создалась неизбежная угроза попасть в плен, трое воинов во главе с офицером подорвали себя и душманов последними гранатами. Подразделение Кислюка не успело на выручку, им не хватило полчаса. Потом караван тот был захвачен, «духов» разделали в пух и прах, никого в живых не оставили. Но осталась боль. Она застыла в глазах старшего лейтенанта.

В те долгие недели в горах на сторожевой заставе Кислюк приоткрыл немного свою личную жизнь.

В Афган отправился добровольно. Жена, конечно, была резко против. Но он настоял на своем. Там у него погиб близкий друг, однокурсник по военному училищу. Когда Кислюк, живой и невредимый, вернулся и через полгода снова собрался туда, она поставила ему условие: или остаешься с нами – у него родился сын, – или расходимся.

– Ты болен! – устроила она истерику. – Как можно второй раз добровольно лезть в пекло! У тебя же маленький сын. Ты исполнил свой воинский долг, твой опыт и здесь пригодится.

– Мой опыт нужен там, чтобы больше парней вернулось к своим матерям живыми и здоровыми.

Бессонными ночами старший лейтенант делился с ними мыслями:

– Наверно, жена права, это болезнь. Нервы ни к черту. Спокойствие и тишина раздражают. Живешь только тогда, когда рядом – реальная опасность. Здесь каждую минуту ощущаешь свою необходимость кому-то. Знаешь точно: лучше тебя эту работу никто не сделает. Только мужчины способны понять это. Я здесь, чтобы научить вас выживать. Для вас главная задача – выжить! Все равно победить их невозможно, теперь я точно это знаю. А сын вырастет, обязательно поймет меня.

Кислюк и ранен был, прикрывая собой молодого бойца от автоматной очереди душмана. Отлежался в госпитале в Союзе, получил долгосрочный отпуск, но не догулял, написал рапорт с просьбой отправить снова в Афганистан. С трудом, но добился своего. На этот раз его направили служить на сторожевую заставу – относительно «спокойную» службу.

Ночь проходила в разговорах – воспоминаниях, мечтах. Чувства тревоги, опасности со временем притупились, несмотря на взбадривающие беседы Кислюка. Тяжелее было днем.

Солнце над горами раскалялось добела, палило нещадно. Оно могло увести в пустоту зенитные ракеты. Горячие камни будто излучали сухой невыносимый зной. Даже змеи уползали в скальные трещины, и орлы опускались в глубокие ущелья. В лицо парила жаром накаленная земля. Воздух разреженный, глотаешь его, как рыба, выброшенная из воды на сухой песок. Гимнастерка белая и жесткая от соли.

Ломались с треском цепкие стебли высохшей колючки. Сорвавшиеся в пропасть камни долго гулко грохотали в отдалении.

Но это замечалось чаще холодными темно-сиреневыми ночами.

Игорь долго всматривался в бледные серые лоскуты долин, горные распадки с бедной растительностью: фригана – редкий полукустарник; рощица арчи – синие невкусные ягоды арчовника с удовольствием клевали птицы; редкие заросли горного ясеня и колючих кустарников. Как все это не было похоже на родную природу с ее густыми сочными красками, пропитанными влагой.

Иногда в редких зарослях арчи Игорю виделись очертания далекой Старой рощи. Сердце сжималось от грусти. Ему чудился шум осеннего дождя. Утомленный, в полузабытьи, он видел, как дождь пронизывал все пространство вокруг, прибивал к земле надоевшую, не оседавшую неделями белую сухую пыль. От удара крупных капель вздрагивали листья. Качалась волнами на ветру мокрая трава.

Игорь пытался поймать ртом прохладные дождевые капли, но они испарялись, не успев коснуться его лица. Он трогал руками голову, одежду, камни – они были сухими и пыльными.

Но ему снова и снова в зыбком полусне, который мог прерваться в любое мгновенье отрывистыми командами «Подъем! Тревога!», мерещился грибной осенний дождь.

Игорь приходил в себя, видел знакомые, коричневые от палящего безжалостно солнца лица ребят, и казалось, здесь, на затерянном среди гор пятачке, они находятся вечность и никогда не уйдут отсюда.

Он отгонял от себя навязчивую мучительную мысль: начинается осень и там, за горами, далеко-далеко на родине, в Старой роще шумит прохладный проливной дождь…

Глава девятая Дожди

Дожди Матвею не снились, они и так насквозь пропитали водой действительность.

Осенние назойливые дожди шли уже вторую неделю, лишь изредка ненадолго стихая. Казалось, они никогда не прекратятся. Воздух был перенасыщен влагой. Было ощущение, что не дышишь, а пьешь водяную пыль.

В ту первую осень службы весь военно-строительный отряд работал на рытье траншеи под газопровод к военному объекту. Почва в Коми болотистая, плотная. Изнуряющие дожди насквозь промачивали хэбэ, а тугие пронизывающие ветра обжигали ледяным холодом спины. Спасение находили в работе, в движении. Чем тяжелее лопата, тем быстрее согреешься. Хочешь, чтобы совсем тепло было – бери в руки лом!

Матвей привык за три месяца к тяжелым нагрузкам. Усталость сваливала с ног только вечером после ужина. Ужин – мечта, дававшая силы продержаться бесконечный день. Проглотишь наспех порошковую картошку, смешанную с несвежими рыбными консервами, между делом выкинешь дохлого таракана из алюминиевой миски и не побрезгуешь (голод не тетка), и – клонится на плечо голова, ничего с ней не поделаешь. Не замечаешь липнущее к спине, промокшее насквозь, холодное хэбэ. Хлюпает вода в кирзовых сапогах. Они не успеют просохнуть до утра, и гимнастерка будет досушиваться на теле, пока воины-строители будут ехать в грузовом «Урале» под брезентовым тентом до объекта.

Надо было еще отстоять нудную вечернюю поверку. Особенно изощренно ее проводил во время своего дежурства по роте прапорщик с необычной фамилией Ворона. Личная жизнь его не сложилась, говорили, что жена его сбежала с солдатом – дембелем. Солдата того сам прапорщик привел на квартиру – только что получил ее, надо было до ума довести, где подкрасить, где подштукатурить. Почему не воспользоваться дармовым трудом стройбатовца? А солдатик шустрым оказался, жену молодую из-под носа увел. Вот и отыгрывался прапорщик по-садистски на других ребятах. Поверку затягивал до ночи, цепляясь к каждой мелочи: кто-то запоздал с откликом, кто-то качнулся от усталости, кто-то не застегнул верхнюю пуговицу, у кого-то не начищена до блеска бляха на ремне, у кого-то не очень белый подворотничок, у кого-то сапоги не блестят как надо. К задремавшим ненароком – Матвей в армии только узнал, что можно, оказывается, дремать и стоя, – крепко кулаком в черной кожаной перчатке прикладывался. Или пинком хромового сапога взбадривал. А после отбоя приказывал мыть полы в канцелярии, убираться в помещении казармы, или – для развлечения в хорошем настроении – пробежать сто кругов вокруг казармы. А еще любил приказать солдату простоять по команде «смирно» час на плацу, независимо от погоды: дождь ли проливной лил, тучи ли комаров мельтешили. Прапорщик прогуливался перед наказанным, покуривая одну сигарету за другой. Заметит шевеление у солдата – добавлял еще десять минут. Мог и целой роте ночную прогулку устроить неожиданно, если что-нибудь ему не нравилось – не аккуратно сложена форма на табуретках, сапоги не по линеечке стоят. Выжидал, когда рота заснет, и давал команду «Подъем!» Топот сапог по пятикилометровой асфальтовой дороге вокруг части – она располагалась на окраине города – и после армии еще долго отдавался в ушах Матвея.