Афганистан встречал их настороженно. Они о нем мало что знали. Замполит на политзанятиях рассказывал солдатам об Афганистане по школьному учебнику географии: горная страна, жаркий сухой климат, с севера на юг тянется Гиндукуш, водятся верблюды, выращивают виноград, торгуют коврами, каракулем, сухофруктами…

Об отправке сообщили на вечерней поверке в Термезе. После отбоя почти никто не спал. Была беспокойная, запомнившаяся каждому на всю жизнь ночь. По-новому смотрели друг на друга: как все сложится? Кто-то оттуда уже не вернется. Что их ждало впереди – толком никто не знал. И все-таки чувство тревоги смешивалось с чувством гордости: им доверили выполнять священный интернациональный долг, поддержать Апрельскую революцию в дружественной стране. Они искренне верили в это.

Вскоре после прибытия выяснилось, что демократическое правительство контролировало только центры провинций, опираясь на стоящие там гарнизоны. Многие из них были блокированы мятежниками. Вначале те были разобщены и слабо вооружены, в основном английскими карабинами и пулеметами. Но душманы были везде, воевали фанатично и умело, прекрасно ориентируясь на знакомой местности. Потом были налажены поставки современного оружия из Пакистана. Караваны шли и днем, и ночью. Перехватывать их среди гор было очень трудно. Со временем моджахеды сорганизовались, стали действовать скоординированно. Наши потери возросли, работы «черным тюльпанам» прибавилось.

Садовникову довелось участвовать в крупной операции по разгрому отрядов оппозиции в широкой долине Джабаль-Уссарадж, Чарикар, Махмудраки, откуда формирования Исламской партии Афганистана обстреливали аэродром Баграм вблизи Кабула. Эта площадь представляла собой почти сплошную застройку, была прорезана густой сетью оросительных каналов, покрыта виноградниками, рядами высоких, до двух метров, валов, сделанных из глины. К бою там было приспособлено все: дома, глухие дувалы, подземные укрытия.

Нашими войсками было создано кольцо окружения. Но из-за недостатка сил не везде оно было плотным. На одном таком разреженном участке и находилась сводная группа старшего лейтенанта Садовникова.

В его подчинении было несколько бэтээров и бээмпэшек, в экипажах которых было оставлено по два-три человека. Моджахеды провели на их участке разведку боем и, видимо, решили, что здесь у них есть возможность прорваться.

Подготовившись, советские бойцы пошли на позиции двумя группами. Около часа продолжался отчаянный бой. Наши войска поддержала авиация, и «духи» стали отходить. У них были немалые потери.

Группа Садовникова получила приказ: при поддержке двух бэтээров идти в контрнаступление по горячим следам. Моджахеды отступили за разрушенный кишлак и, отстреливаясь яростно, стали уходить вниз в долину. Садовников подумал, что они это делают от отчаяния, и дал команду основным силам подтягиваться к передовой группе. И вдруг впереди стали один за другим вспарывать каменистую почву взрывы. Участок был заминирован. С двух сторон начался обстрел из гранатометов. Это была ловушка! Завалился один из бэтээров. Сквозь беспорядочную стрельбу слышались стоны раненых. Садовников приказал срочно отходить на исходные позиции.

Вот тогда и пошли на них всеми силами моджахеды. Это был их точный психологический расчет: пережив пьянящее чувство победы, а потом вдруг угодив в ловушку и понеся значительные потери, «неверные» будут в растерянности и не окажут сильного сопротивления.

Надо было вызывать подмогу, хотя это им запрещалось. Садовников нутром чуял – здесь одно из главных направлений прорыва моджахедов, против них не устоять. Выпускать их из кольца нельзя. Потом ему вручат награду, дадут звездочку на погоны за этот бой, а тогда начальство грозилось отдать его под трибунал.

Был адский бой. «Сушки» подошли через полчаса. Ракетные удары с самолетов остудили пыл моджахедов, заставили залечь, притаиться в горных расщелинах, что позволило группе Садовникова удержать позиции до высадки резервного десанта.

…Садовникову трудно давались рассказы о войне. Игорь видел, как нервно играли его желваки, в глазах появлялся бешеный блеск, а полудетская, доверчивая улыбка превращалась в злой оскал. Резче очерчивались глубокие складки на лбу и вокруг рта. Но капитан понимал: надо делиться опытом с этими еще не обстрелянными мальчишками, которым завтра предстоит переправляться через Амударью в горячие Афганские горы. Может, что-то усвоят.

Игорь не мог оторвать взгляда от лица Садовникова. Когда тот увлекался рассказом, уходил в воспоминания о боях, на его смуглом лице появлялось что-то отталкивающее – как у человека, заглянувшего в ад, – и одновременно притягивающее. Оно выражало отчаянную решимость, презрение к опасности, в нем виделось ощущение полной внутренней свободы.

Игорю безотчетно хотелось стать таким же. И они – будущие вояки – станут. Даже тот сентиментальный мальчик из комфортной столицы с томиком Лермонтова. Что заставляет его рваться туда, в огонь войны? Да, это не ограниченные действия по защите завоеваний Апрельской революции. Это война.

С Толиком они познакомились ближе на привале после тренировочного марш-броска с полной выкладкой. После команды «оправиться» они стали перематывать портянки, и Игорь увидел истертые до крови ноги сослуживца.

– Давай научу, – предложил Игорь. – Стягивай туже и хорошо концы замотай.

– Не понимаю, почему нельзя обыкновенные носки разрешить? А эти кирзушки? Неужели и в горах в них будем лазить?

– А ты мечтал пройтись в импортных кроссовках?

– Почему нет? Капитан говорил, что «афганцы» стараются раздобыть их – легко и удобно.

Они разговорились.

– Толик Васин, – представился москвич. – Это «Толик» от меня с детского сада не отцепится. Вид у меня мальчишеский, да? Учительница литературы однажды сказала, что я ей Лермонтова напоминаю. После этого я и увлекся им. Такая глубина открылась! А прожил поэт всего двадцать шесть лет! Был в его жизни миг абсолютной свободы, головокружительного полета. В тридцать седьмом, когда выдохнул из глубины души своей: «Погиб поэт! – невольник чести…» Потом Кавказ, дуэль в Пятигорске… Как птицу на взлете подстрелили. Но он успел сказать все, я уверен. В четырнадцать лет написал: «Я жить устал…» Это не было позой. Душа, утомленная изнуряющими страстями, как оголенный нерв, просила бури. А вместо нее – пуля. Внешний образ и внутренний мир часто разнятся, и это противоречие, когда осознаешь его, приводит к дискомфорту, душевным переживаниям. Это, на мой взгляд, пережил и Лермонтов. Отсюда и Печорин, повидавший все и вся, – стремление преодолеть в словах этот комплекс. Сверхчеловеческая проза, так больше никто и никогда не напишет. Мысленно и чувствами он слился с героем, и это привело его в конце концов к дуэли в реальной жизни.

– Мне больше нравится Высоцкий. Комплексы погнали тебя в армию? Наверняка ты мог избежать ее.

– Вполне. Тепличные условия. Родители оберегали от малейших неприятностей и трудностей. Отец – профессор филологии, мать – преподаватель английского в институте. Золотая медаль в школе и поступление в вуз были гарантированы. Ну и дальше: аспирантура, научная работа, защита диссертации – мечта предков. Все расписано на сто лет вперед. А я взбрыкнул. Наверно, в деда пошел. Он на войне во фронтовой разведке служил, а потом до пенсии работал в милиции в уголовном розыске.

Вот бабушка у меня по линии своего отца аристократка. Пять европейских языков знала. С дедом моим они интересно познакомились. Вскоре после войны, когда бабка еще незамужней девушкой была, квартиру их ограбили. У матери ее инфаркт случился. Пропали все семейные реликвии. А они в семье с восемнадцатого века хранились. Мать умерла в больнице. Отец погиб на войне. Так случилось, что среди оперативников, расследовавших кражу, оказался мой будущий дед. Самое ценное, что было в квартире, – шкатулка с фамильными украшениями. И дело было не в ценности, а в памяти. Ту шкатулку дед случайно обнаружил у торговца на рынке. Ухватились за цепочку, вышли на похитителей. Дело было раскрыто, и после суда дед принес бабке семейные реликвии. Он был очарован изысканными манерами, красотой, интеллигентностью девушки. Она после такого поступка боготворила его, и когда на следующий день он вновь заявился и предложил руку и сердце, сразу согласилась. Возможно, и приняла предложение от одиночества и тоски, но прожили они долгую жизнь в мире и согласии. Даже повышенного тона друг к другу не допускали, хотя служба у дедушки была не из спокойных. Бабка и в старости женственно выглядела. От нее, наверно, я унаследовал гены моложавого облика.