Хотя соблазн переодеться был. Белое не слишком ей шло, а утренний наряд, состоявший из свободного лилейного платья и такого же цвета длинной накидки, расшитой серебряными звездами, превращал изящную флейму в бесформенное облако.

Лили же выглядела безукоризненно. Как всегда.

Даже не будь всего остального, одно это вызывало к ней подспудную неприязнь. Черное платье откровенно не местного кроя, да и вообще достаточно откровенное, бесстыдно облегало высокую грудь и тонкий стан альвы. Открытые почти до колен стройные ноги казались еще длиннее благодаря бархатным туфелькам на высоких, похожих на стилеты каблуках. Шептались, будто неизменно темные цвета ее одежд — негласный траур, который альва носит уже много лет, но Арсэлис по-женски полагала, что подобные тона выбираются исключительно потому, что выгодно оттеняют белизну кожи дочери земли и золото ее волос.

— Счастлива видеть вас в добром здравии, шеари, — незваная гостья приветствовала флейму непринужденным поклоном. — Прекрасно выглядите.

Комплимент являлся частью приветствия, но фальши настороженный слух Арсэлис не уловил.

— Чему обязана столь ранним визитом? — спросила шеари, не отвлекаясь на предписанные этикетом расшаркивания.

— Я хотела повидаться с Холгером, — не стала юлить альва. — Но мне сказали, правителя со вчерашнего дня нет в столице, и я решила, что, возможно, вы подскажете, куда он направился.

— Мой муж… — от Арсэлис не укрылась усмешка, скользнувшая по губам верноподданной, при этом собственническом напоминании, кто есть кто, — …отбыл по делам на Полуночный континент.

— Куда именно?

Арсэлис позволила себе ответную ухмылку:

— Я не состою в совете старейших, чтобы требовать от супруга отчета во всех его предприятиях.

Один выпад — два укола. Но ни напоминание о далеко не юном возрасте, ни намек на потерянный статус не вывели альву из равновесия.

— Жаль, — спокойно ответила Лили. — Значит, переговорю с ним в другой раз.

— Я могла бы передать ему что-нибудь, — предложила шеари.

— Передайте ему мои наилучшие пожелания.

Воистину, эта женщина была невыносима.

Лили принадлежал особняк в столице, но туда она не собиралась. Не манило жилье, так и не ставшее домом. А дом, настоящий дом, стоял заброшенный, и до альвы не раз доходили слухи, что многие ее соплеменники искренне считают его проклятым и всячески сторонятся… Глупцы. Пусть бы и заглянули: может быть, призрак обитавшего там когда-то счастья коснулся бы их на миг…

Покинув дворец, она пошла к одному из пересекавших улицы каналов. Села в поданную тритонами лодку.

— Мать Моана давно ждет меня, — сказала она сверкавшему чешуей темноволосому красавцу, чем-то походившему на Кеони.

Тот молча кивнул, и длинная гондола без гребцов заскользила по водной глади.

Из головы не шла Арсэлис. Миленькая скромница семьдесят лет назад и скрытная тихоня сейчас. Столько времени держать все в себе, сжигать душу огнем подозрений и ревности. Лили могла бы избавить ее от ненужных терзаний, но шеари не ждала ответа. Ведь если бы ждала, то уже спросила бы, разве нет?

Не будет мира и согласия в этой семье, пока все ее члены не научатся говорить друг с другом, понимать и прощать. Но Эллилиатарренсаи недосуг было учить их уму-разуму.

Несшая альву лодка покинула пределы города. Ровное, забранное в камень русло канала сменила полноводная река с обрывистыми берегами и небольшими порожками, но зачарованное суденышко плыло, не меняя скорости и почти не раскачиваясь на волнах. Через час оно доставило Лили к пустующему деревянному причалу. Начинавшаяся от пристани тропа уводила в лесную чащу, но не терялась в зарослях — значит, хозяйка не возражала против посещений.

Дом матери Моаны стоял на берегу лесного озерца. Приземистая избушка из покрытых мхом бревен, с крышей, зеленой от проросшей на ней травы, и крохотными оконцами — именно так невежественные люди и некоторые дети стихий представляют себе прибежище ведьмы. А сама ведьма должна быть старая, скрюченная, с бородавкой на длинном носу, с гнилыми зубами и сбившимися в колтуны волосами, ряженая в рубище и с черным котом на закорках…

— Будет тебе! — рассмеялась показавшаяся на пороге ундина. Прожитые годы не оставили следа на ее миловидном лице, толстая русая коса лежала на голове венцом, а платье, простое, но опрятное, никак не годилось на роль рубища. — Только на помело меня усадить осталось!

На своей земле Моана видела и слышала все, а Лили умела думать очень и очень громко.

— Давненько ты не заходила, — попеняла лесная целительница. — Вся в делах, поди, старейшая?

Альва поморщилась: то никто и не вспомнит, то уже вторая с утра между делом вставит.

— Меня не называют так больше, — напомнила она.

— И что с того? — усмехнулась, подбоченившись, хозяйка. — Разве название делает нас теми, кто мы есть, Эллиа?

— Лили, — поправила женщина хрипло. — Теперь — Лили.

— Пусть так, — согласилась ундина. — Что же привело тебя ко мне, Лили? Старые раны болят?

— Они всегда болят. Но ты уже сделала все, что могла.

Полукровка Моана, ублюдок, через час после рождения брошенный в реку матерью-человеком (и вряд ли та женщина, делая это, надеялась, что малышку примет отец), обладала силой, какой не сыщется и среди истинных детей воды. Говорили, что она творит настоящие чудеса и способна воскресить мертвого.

Лили знала, после какого случая появились эти слухи. Тогда, очнувшись на речной отмели и увидев склонившееся к ней лицо целительницы, альва почти возненавидела ее за это чудо…

— У меня к тебе вопрос, — сказала она, заставляя себя не вспоминать о прошлом.

— Я слушаю, — хозяйка жестом пригласила гостью присесть на толстый ствол поваленного ветром дерева и сама устроилась рядом.

— Мне нужно знать о заимствовании энергии для самостоятельного исцеления, — Лили тщательно подбирала правильные слова. — О тех случаях, когда энергия берется у разумного существа, но без его согласия. Или при невольном согласии.

— Речь о ком-то из моего народа? — насторожилась Моана. — Кто-то пострадал от одного из детей воды?

— С чего ты взяла? — удивилась альва.

— Такое изъятие силы может провести только целитель-водник. У других стихийников обмен энергией проходит лишь при обоюдном согласии.

— Да, я говорю о водяном, — согласилась Лили, и это почти не было обманом. — Полагаю, он не отдавал себе отчета в том, что делает. Но не волнуйся, никто не пострадал. Это случилось давно, и все участники тех событий живы и здоровы. Я хотела узнать о другом. Скажи, не устанавливается ли при таком обмене некая связь между отдающим и забирающим?

— Связь?

— Да, как при отдельных ритуалах. Симпатия, привязанность? Другие… чувства?

— Например, любовь? — хмыкнула Моана. Покачала головой и, засучив рукав, вытянула вперед руку. — Сейчас покажу тебе.

В ушах негромко зазвенело. Со стороны озера к женщинам с нервирующим писком подлетел комар. Опустился на обнаженное запястье целительницы и с ходу вонзил в ее кожу жадный хоботок.

— Вот так, по сути, происходит упомянутое тобой заимствование, — поморщившись, пояснила ундина. — Как полагаешь, что чувствует ко мне этот кровосос? А я к нему? Вспомню я о нем, когда укус уже не будет зудеть?

Она резко прихлопнула обнаглевшего от вседозволенности кровопийцу:

— Вот и вся любовь.

Ничего не оставалось, как принять столь наглядное объяснение.

— Я бы спросила, почему ты интересуешься этим, но не скажешь ведь, — улыбнулась целительница. — Хочешь чая с лесными травами?

— Хочу.

Раньше ей нравилось приходить к Моане. С ней можно было даже не разговаривать. Просто сидеть рядом, отхлебывать ароматный чай из кривобокой глиняной кружки и молчать.

— Я буду ждать тебя, — обещала, прощаясь, ундина. — Может, еще лет через двадцать заглянешь.

Лили не стала обещать, что придет раньше…