Софи уснула, едва избавилась от платья и забралась в постель, а Тьен еще долго сидел рядом. Держал ее за руку, рассматривал усыпанное бриллиантами колечко, раз за разом убеждаясь, что на нем уже не осталось чужих чар, и старался не думать, что случилось бы, если бы заклинание Вердена не выдержало переноса и не разорвало барьеров тьмы…

Из головы не шли слова Лили.

— Это последний раз, когда я вмешиваюсь в твою жизнь, — сказала она сегодня, и Тьен подумал, что если бы она вмешалась тогда, всего один раз, больше ее помощь ему не понадобилась бы.

Если бы посланница Вердена сама поговорила с ним, а не мать, все сложилось бы иначе. Талантов альвы хватило бы на то, чтобы убедить пятилетнего мальчишку оставить семью и отправиться в Дивный мир…

— Не жалей, — шепнула она ему на ухо. — Подумай о том, что повернись все по-другому, вы с Софи не встретились бы. А темный дар все равно нашел бы повод проявить себя…

— И я бы не справился без нее, — заключил Тьен.

— Не знаю, — улыбнулась Лили. — И рада, что не придется это проверять.

И жили они долго и счастливо…

Старались, по крайней мере.

Притворялись.

Тьен притворялся, что не вспоминает ни о том, что случилось в Итериане, ни о том, что произошло почти век назад в поместье Лэйдов. Софи притворялась, что верит в это. Люк и Клер притворялись, будто не замечают, что у взрослых не все ладно…

Генрих тоже притворялся.

На свадьбе, когда пришел в себя и понял, что это не шутка, шумно радовался за молодоженов, и на радостях то и дело тянулся к бокалу. На следующий день как обычно улыбался в усы, читал газеты и рассказывал сказки Клер. Но Софи видела, что со свекром что-то не так.

— Он разочарован, — сказал, выслушав ее опасения, Тьен. — Все годы, что отец прожил в Итериане, он строил планы мести, а теперь…

Разочарован — не то слово. У Генриха отобрали смысл жизни. Главную цель. Не самая достойная, но она была у него. Поддерживала долгое время, помогала пережить одиночество и сомнения.

Когда утром второго дня «новой жизни» Лэйд не вышел к завтраку, Софи заволновалась не на шутку.

— Проспал, — успокоил Тьен.

Ему можно было верить, случись что, он почувствовал бы, но она уже знала, что мыслей ее шеар читать не умеет, да и чужие переживания не всегда замечает. Особенно теперь, когда от своих деваться некуда.

— Значит, разбужу, — решила Софи.

На стук в дверь никто не отозвался, и она осмелилась заглянуть в комнату.

— Доброе утро! Генрих, у вас все хорошо?

Плотные портьеры задернуты, спальня погружена в полумрак… Взгляд с удивлением остановился на белом прямоугольнике на стене. Девушка не сразу поняла, что это — завешенный простыней портрет. Тот самый…

— Софи? — послышалось от кровати, когда она уже подошла к картине и взялась за уголок ткани. — Уже утро? Прости, поздно лег.

— Завтрак готов, — сказала она, не оборачиваясь, чтобы позволить мужчине накинуть домашний халат. — А зачем вы…

Генрих стоял уже рядом. Взял за руку, заставляя отпустить край простыни.

— Не нужно, — голос пожилого человека дребезжал от волнения. — Не могу смотреть сейчас. Воспоминания…

— Я понимаю, — она ободряюще пожала его ладонь. — Попросить Тьена убрать его пока?

— Нет. Это… пройдет…

Хотелось верить.

Софи прошла к окну и раздвинула шторы, пропуская в комнату дневной свет. Заметила на прикроватном столике стакан с остатками коричневатой жидкости на дне и непроизвольно поморщилась. Но ничего не сказала.

Молча подошла, чтобы забрать стакан, и быстро огляделась в поисках бутылки. Не нашла.

Но на полу, почти под кроватью, лежал большой кухонный нож.

— Я взял, — смущенно развел руками Генрих в ответ на в ее обеспокоенный взгляд. — Хотел… наточить карандаши. Этот — самый острый.

Нож Софи поспешила унести и до вечера еще несколько раз проверяла, не пропало ли что с кухни. Следила за Лэйдом, однако ничего тревожного в его поведении не заметила.

А ночью, когда Тьен уснул, услышала, как открылась дверь комнаты Генриха. Выждала несколько минут и тоже вышла из спальни.

Свекор решил возобновить традицию ночных чаепитий. К тому времени, как она появилась на кухне, успел поставить чайник на огонь и достать чашки. Две — словно не сомневался, что она к нему присоединится.

— Не спится, — пожаловался с виноватой улыбкой.

Он помешивал ложечкой горячий чай, бубнил что-то о стариковской бессоннице и о том, что чтение новостей на ночь никак не способствует борьбе с нею. Иными словами казался совсем таким, как раньше, и Софи, за день издергавшаяся от переживаний, вздохнула с облегчением…

Рано успокоилась.

— Что говорит Этьен? — спросил Лэйд. — О том, что случилось… там?

— Ничего. Для него это неприятная тема.

— Неприятная, — повторил Генрих, глядя в чашку. — Он ведь так любил маму… Да? Хотел найти ее убийцу. Отомстить. А теперь… Что теперь?

Дрожащие пальцы мужчины нервно комкали скатерть. В глазах заблестели слезы.

— Виновный уже наказан, — сказала Софи.

— Наказан? — зло переспросил Лэйд. — Как?

— Он мертв.

Генриха ее слова распалили еще сильнее.

— Смерть? Я думал об этом раньше. Думал, это правильно — убить убийцу. Если бы я знал, то мог бы, еще давно… А сейчас понял: смерть — это не наказание, это освобождение. Он же отнял у меня все! Все! А сам… — Лэйд бессильно разжал кулаки. — Всего лишь умер…

Больно было смотреть на него, но Софи ничем не могла помочь. Только сидеть рядом, пока Генрих хмурится в молчании, борясь с терзающими его душу чувствами.

— Спасибо, — выдавил он наконец. — Спасибо, что слушаешь мои бредни. Тебе ведь это совсем не нужно, не интересно…

— Не говорите так, — запротестовала девушка. — Мы ведь не чужие люди.

— Ты очень хорошая, Софи, — вздохнул Лэйд. — Этьен так тебя любит…

— Я знаю, — улыбнулась невольно.

— И я. Я тоже знаю.

Тьен не спал. Сидел на кровати лицом к двери, но когда Софи вошла в спальню, словно не заметил ее. Казалось, он сосредоточенно прислушивается к чему-то вдалеке, и, судя по пролегшей между бровей глубокой складке и плотно сжатым губам, это что-то ему не нравилось.

— Что случилось?

— Ничего, — он поморщился, сгоняя с лица тревогу. — Показалось.

Снова скрытничал, и Софи, уставшая от недомолвок, в этот раз не смолчала:

— Тьен, если уж мы вместе, я должна знать, что происходит.

— Все хорошо, — уверил он. Дождался, пока она уляжется в постель, и ставшим уже привычным движением притянул к себе. — Все хорошо, потому что иначе у нас быть не может. Да?

Оставалось только согласиться.

Тьен понимал, что не вправе усложнять жизнь людям, которых сам обещал защитить от всех невзгод. Его угнетало то, что Софи страдает из-за него, переживает его вину и последствия его ошибок. Он хотел оградить ее от боли. Но вместе с тем был благодарен ей за то, что она добровольно разделила ее с ним.

Самому было бы трудно.

А так он справился.

Почти справился.

Почти признал, что смерть матери была несчастным случаем. Почти понял причины, по которым Холгер и вся его семья долгие угоды удерживали его на расстоянии.

Он спал по ночам. Не притворялся, а на самом деле спал — благо, давно уже научился управлять собственным организмом, и, спасибо Лили, знал, как закрыться от ненужных снов…

Но те все равно прорывались порой через воздвигнутую им защиту.

Пламя пожара вставало перед глазами.

Едкий дым набивался в легкие.

— Убийца, — доносился сквозь окутавшую его пустоту голос Йонелы. — Шеар не может быть убийцей…

Он ошибался: тогда она говорила не о том, что произошло в художественной мастерской. И боялась оправдано: однажды призвавший тьму повторит это вновь. Не ради короны Итериана — ради справедливости… Каким безумцем нужно быть, чтобы использовать тьму как оружие справедливости?