— Вася, давай эту. Последняя запись японской музыки, — уговаривает комсорга девчонка с косичками. — Шик-модерн!

— В том-то и дело, что модерн, — бурчит Вася, — а японского нет ничего в этой дурацкой музыке.

— Тогда давай Чайковского «Итальянское каприччио».

— Это грустная музыка. В шторм надо что-то веселее, что-то героическое послушать.

Девушка задумывается и решительно кивает головой:

— Да, надо что-то героическое. Скажем, Шостаковича, ту симфонию, которую он сочинил во время блокады Ленинграда.

Качалась на волнах пузатая, но удивительно устойчивая мореходная корейская плавбаза, судно норвежской постройки. От нее все дальше и дальше уходил советский танкер. До этого он весь день был пришвартован к борту «корейца» и перекачивал в него горючее. На мостике плавбазы смотрел задумчиво на экран локатора штурман. Он был смуглый, высокий и подтянутый. Он смотрел на экран и видел там маленькую светящуюся точку — «семерку», которая мужественно боролась со штормом. Корейский штурман думал о том, чье это отважное суденышко, почему оно еще в море? Ему было жаль людей, находящихся на борту «семерки», и он, не отрывая глаз от экрана, спросил у радиста, не подает ли кто сигналов «SOS»? Радист ответил, что нет, не слышно таких сигналов, и тогда штурман про себя решил быть на всякий случай начеку. Они ведь ближе всех к этой скорлупе среди бушующих волн. Но скоро корейский штурман заметил, как к маленькой светящейся точке, передвигающейся с юга на север, приближается большая, очевидно траулер. И у него на душе стало спокойнее.

Когда завлов по рации сказал, что капитан да и он, завлов, приказывает облегчить бот, выбросить за борт улов и даже сеть, Карпович выслушал это спокойно. Он и сам видел, как быстро усиливается волнение, и понимал — облегченный бот пойдет лучше, скорее они доберутся до «Никитина», но в то же время особых причин для беспокойства не было. Не первый раз Карпович попадал в такие переделки, и не первый раз он принимал такие приказы — на базе всегда осторожничают, это естественно, ограждаются от вполне возможной беды, с морем не шутят, в море риск гораздо выше, чем на суше. И вот, приняв приказ: улов и сети за борт, — старшина, несмотря на свою аккуратность, дисциплинированность, не кинулся его выполнять, а почесал затылок, поежился и немного поразмыслил, как умел. Соображал же он всегда быстро, предпочитал то решение, которое приходит в голову сразу. В конкретном случае старшина просто не имел права на долгие размышления, а короткие были вот какие: Илье Ефремовичу лучше известна обстановка. И потом, капитан-директор из породы тех людей, которые десять раз подумают, а потом отдают приказ и в правильности его уже не сомневаются.

Карповичу не нужно было напрягать свой зычный голос, экипаж был рядом, за рубкой.

— Ребята, кто там крепче себя чувствует, двое или трое, идите на нос, кидайте крабов за борт.

Первым подал голос Серега, и это ожидал старшина:

— Женя, мы уродовались, уродовались, а теперь клади их обратно, да?!

— Батаев, — решительно приказал старшина, — бери еще двоих и командуй парадом, разгрузи нос!

Вася нехотя подчинился, стал бормотать и в то же время оглядывать ловцов: кого брать с собой. А бормотал он вот что:

— Волна так себе. Сильнее будет, сама смоет крабца с носа. Так что займемся мартышкиным трудом.

И это не хуже Батаева понимал Карпович, но приказа не отменил. Он принял компромиссное решение. Он думал, пусть пока разгружают нос, а трюм успеют, не горит еще. И что-что, а сети он велит бросать за борт в последнюю очередь. Крабов жалко, но их можно еще поймать, а сетей больше не дадут, придется работать с теми, которые останутся. Их и так с каждым днем остается все меньше и меньше. Одни приходят в негодность, рвутся, других лишились по нужде, как сегодня лишились семидесяти сетей, когда не разобрали пересыпку с японскими и пришлось резать твайну. У Карповича однажды была просто дурацкая путина. На той путине как нарочно ледяные поля сбивали его вешки и в конце концов у него осталось меньше половины сетей. А тут хорошо пошел краб — и хоть плачь! Карпович плакать не стал, а поступил так, как поступили бы многие другие старшины, но делать было нечего. Все знали, откуда у Карповича через неделю появился почти полный набор сетей, и не обижались. Во-первых, Карпович производил заимствование очень умно, и никто его за этим делом не застал. Во-вторых, он имел совесть и более десяти — двадцати сетей с каждого порядка не отрезал. Обычно экипажи ботов получают сети сразу, в начале путины, и, пометив их, каждый по-своему, обычно краской, работают ими весь сезон. У одних низ сети покрашен, у других — верх, а кто твайну масляной кистью измусолит, и повторений не бывает, во всяком случае на одной флотилии. Это позволяет различать не только по вешкам, где сети того или иного экипажа, исключает обезличку и прямое воровство. Но Карпович в ту путину, понятное дело, пошел по пути, который бывает не от хорошей жизни. Все краболовы это знают, поэтому беззлобно посмеивались над бортовиком Карповича, когда он грузил на траулер-постановщик свои разноцветные сети. Среди них попадались даже иностранные.

— Вовочка, ты случайно не наш биток на строп погрузил?

— Пошли вы, — с тоской огрызался бортовик, — у меня твайна по концам нашим синим цветом крашена.

— А низ дели, как у нас! Кучеряво живет «семерка»!

Но при Карповиче таких разговоров обычно не вели. Грубые, иногда жестокие краболовы щадили самолюбие старшины, попавшего в беду не по своей воле. Такое с каждым может случиться, понимать надо…

Из сетей на минуту приподнялся Олег и, увидев, что Батаев и двое других швыряют за борт увесистых крабов, спросил:

— Что, с базы велели?

Старшина промолчал, он держал румпель и внимательно следил за ловцами на носу. Хлопцев там заливало с ног до головы гудящими потоками воды, когда бот, очутившись в ложбине между волнами, врезался носом в очередную волну и начинал медленно, упрямо взбираться наверх, где ветер рвал в клочья пену. Старшина знал, что там опаснее, чем на корме или у рубки. Может кто-то поскользнуться на раздавленной лапе краба, и подтолкнет его еще полтонны воды — и быть человеку за бортом. Тогда держись, мешкать нельзя. И Карпович знал, что он будет делать, случись такое: через несколько секунд вслед за кругом рванется стрелой линь — хватайся, бедолага, за веревку, и тебя быстро вытянут на борт друзья.

Нет, когда человек за бортом, медлить нельзя, нельзя считать ворон, иначе отойдет по инерции бот и придется его разворачивать, подставлять борта волнам, а это опасно. Лучше все делать в темпе, заученными движениями, без особых раздумий. Вот днями на плавбазе было происшествие, вечером упал за борт слесарь Мишка Лупатов. Очутился Мишка в воде, стал в отчаянии царапать высоченный стальной борт базы и кричать. Ему повезло, потому что он уже захлебывался и кричать сил не было, как проходивший мимо боцман не стал терять времени, схватил с палубы канат, закрепил один конец, скользнул вниз, зажал Мишку между ног и так держал его минут пятнадцать, до тех пор, пока не смайнали бот и не подошли к нему с «крестником».

Да и Олега на «семерке» тогда вытащили ловко, за какие-то три минуты. Парень не успел даже испугаться. Батаев только крикнул: «Человек за бортом!» — как старшина, работавший около стола, одним прыжком очутился на корме, и, оттолкнув Серегу, сорвал с румпеля спасательный круг, и тут же схватил вешку, протянул ее Олегу, который уже уцепился за брошенный ему круг. Дальше — раз, два, взяли! — вытянули дурака на палубу. С шутками вытащили…

— Жень, там крабца больше тонны, — с упреком сказал Олег. — Значит, шесть-семь ящиков консервов. Жалко!

— Не ной! — хмуро перебил его старшина.

— Так, Жень, а в ящике девяносто шесть баночек консервов. Вкусных… Жалко!

— Ну, — прохрипел Карпович и почувствовал, что ярость наполняет его, однако он сдержался и подумал, как там, в рубке, Василий Иванович проверил ли двигун, установил ли, отчего мелодия у мотора не та?